Реймонд получил звание сержанта, потому что был до отвращения хорошим солдатом и прирожденным стрелком, самым метким в части. Он мог убить неприятеля из любого оружия, которое оказывался в состоянии поднять. Он нарочито вяло прицеливался, нажимал на курок — и во что-нибудь или в кого-нибудь обязательно попадал! Некоторые сослуживцы восхищались этими феноменальными способностями Реймонда и во время боя предпочитали держаться поближе к нему, хотя во всех остальных случаях старательно его избегали.
Реймонд был левша, высокий, с широкими бедрами, узкими плечами и треугольным лицом с острым, не слишком мужественным подбородком. Постоянное чувство жалости к себе придавало его лицу угрюмое выражение. Сквозь неестественно белую кожу рук и ног просвечивали голубые неоновые трубки вен. Коротко остриженные светло-русые волосы низким полукругом обрамляли лоб в излюбленном стиле молодых или имеющих проблемы в половой сфере американских бизнесменов.
Несмотря на столь своеобразную внешность, Реймонд был на редкость привлекательным молодым человеком, можно даже сказать, красавцем, с широкой костью и недюжинной силой. Большие серовато-голубые глаза навыкате делали его похожим на карусельную лошадку, вроде тех, на которых преследовали преступников Эринии, античные богини мести.
Был такой австрийский дирижер, Карл Бем. Он разработал новую конструкцию флейты и новый звукоряд для игры на ней. Его система способствовала значительному совершенствованию и расширению возможностей флейты. В частности, он выровнял звучание в разных каналах. Это, однако, привело к тому, что при нажатии большим или средним пальцем извлекался звук, на полтона отличающийся от стандартного. Такая звуковая «ересь» привнесла раскол в мир музыки. Там, где прежде все флейты играли одинаково, сейчас любые две из них могли издавать различные по тональности звуки. И хотя разница была едва уловима, это приводило ко многим недоразумениям и разноголосице.
Казалось, Реймонд тоже был создан по замыслу герра Бема, только здесь дело зашло еще дальше: любой тон его души сократился сначала до половины, потом — до четверти, до одной восьмой и, наконец, почти исчез совсем, если только вообще уместно говорить о какой-то музыке в душе Реймонда.
И все же капитану нравился Шоу, а нужно учесть, что капитан был человеком зрелым и думающим. Он потратил немало времени, размышляя, в чем же тут дело. А дело было в том, что при каждом удобном случае Реймонд демонстрировал свою симпатию к капитану, а капитан был слишком мудр, чтобы вообразить, будто сможет устоять перед таким лестным проявлением чувств.
Никто больше в роте «С» не любил Реймонда: не исключено, что не только в роте, но и во всей армии США. Товарищи осторожно обходили его стороной или просто притворялись, будто его не существует. Так отцы, имеющие дочерей, делают вид, что и знать не знают о том, насколько высок в их округе уровень изнасилований.
Не подумайте, что любить Реймонда было нелегко; любить его было попросту невозможно. Капитан, человек чуткий, понимал, что внимание к нему Шоу — просто результат того, что на протяжении всей предыдущей жизни парень он то и дело тыкался носом в различные символы власти. Сержант бубнил и бубнил, рассказывая историю своей жизни, и со временем капитан понял, что этот нескончаемый монолог позволяет ему выплеснуть дорогие сердцу воспоминания о замечательном, давно умершем отце, которого эта сука мать выгнала еще до того, как Реймонд успел полюбить его по-настоящему. Любительский психоанализ — завораживающее занятие, особенно когда совсем нечего делать. Столь же завораживающими были нескончаемые поиски капитана, пытающегося найти в Реймонде хоть что-то милое и по-человечески привлекательное.
Если даже забыть о сокрушительном высокомерии Реймонда, была у парня еще одна раздражающая черта: он постоянно сопровождал свою речь движениями рук, и это производило очень неприятное впечатление. Прямо на глазах капитана из отдельных фрагментов личности Реймонда формировалась одна огромная, холодная глыба. Сержант постоянно повторял какой-то ужасно противный жест своими длинными, белыми, точно рыбий живот, пальцами, как бы отмахиваясь от чего-то, словно говоря «уйдите прочь, вы мне надоели». Это был жест, долженствующий подчеркнуть все, что он говорил. Буквально все. Даже если Шоу просто здоровался с вами поутру. Он отбрасывал рукой воздух, когда говорил о погоде, о политике (о которой любил порассуждать), о еде, о снаряжении — обо всем. В жизни капитану не приходилось видеть такой раздражающей жестикуляции, а капитан Марко, как уже говорилось, был чуткий и умный человек.
Однажды на рассвете он не выдержал и взорвался, высказав все сержанту. Однако ответом стало возникшее на лице Реймонда выражение смущения, непонимания своей вины и огорчения. Он сказал капитану, что (мах-мах) не понимает, о чем тот толкует (мах-мах). И капитан решил в дальнейшем просто игнорировать этот сравнительно мелкий заскок. В конце концов, он собирался когда-нибудь стать генералом с четырьмя звездочками на погонах, неважно, в военное или в мирное время, и с его стороны было бы безумием оттолкнуть от себя героического сержанта, чей родственник может стать председателем Комитета Вооруженных Сил в Конгрессе (или, по крайней мере, оказывать на председателя непосредственное влияние).
Такого рода «объективность» и породила терпимость по отношению к исполненному высокомерия Реймонду. Хотя это было нелегко, очень нелегко. Сам взгляд Реймонда растягивался, когда он снисходил до того, чтобы посмотреть на кого-то и уж тем более — заговорить, что случалось крайне редко. Ротные шутники уверяли, что каждую ночь сержант накручивает губы на папильотки. И из таких вот ингредиентов и складывалась все возрастающая враждебность остальных. Теоретически Шоу мог стать сержантом-инструктором или сержантом отдела информации где-нибудь в морской пехоте; но только не строевым сержантом, поскольку на боевого командира Реймонд никак не тянул. Он с каким-то удушающим сладострастием лелеял обиду на людей, на места, где его когда-либо обидели, и вообще на все на свете.
Капитан Бен Марко был профессиональным военным. Он закончил Академию, где был шестым в своем выпуске. Служба в армии стала семейной традицией с тех пор, как некий молоденький лейтенант-артиллерист, покинул родную Испанию, чтобы взглянуть на реку Миссисипи. Марко пошел по стопам отца, потому что армия была последним прибежищем для тех, кто тосковал по феодальным порядкам: четкая иерархия, построенная по принципу вассалитета, где генерал всегда остается сюзереном по отношению к майору, а лейтенант — вассалом по отношению к майору.
Марко был умным офицером, к тому же — разведчиком. Судя по внешнему виду, в нем смешалась кровь ацтеков и эскимосов. Довольно распространенный западно-американский тип, поскольку ацтеки перекочевали сюда из Сибири задолго до того, как прибыли испанцы, перевалив через Анды. Марко выглядел как настоящий абориген: медно-красная кожа, крупные и очень белые зубы, прямые черные волосы и глаза цвета молодого лука, то есть зеленые. Марко повезло (если это можно назвать везением) родиться в Нью-Гемпшире, где его отец служил перед тем, как отправиться выполнять свой долг в зону Панамского канала. Рост Марко составлял пять футов двенадцать дюймов, но рядом с Реймондом он казался меньше. Мощный костяк и соразмерное количество мышц делали его похожим на изваяния Эпштейна. Пищеварительная система Марко была в превосходном состоянии, что можно рассматривать как благословение, поскольку без этого в человеке не может пробудиться чуткость.
Они представляли собой странное сочетание: гражданский, пытающийся разговаривать, как солдат, и солдат, получивший от штабных начальников новой, благовоспитанной армии приказ научиться разговаривать, как гражданский; холодный брамин и вполне земной, амбициозный человек; псевдомистагог [12]и противник всего, что воплощает в себе понятие «ковбой»; подавляющий и побуждающий типы, причем последний вариант был очень близок к тому, что подразумевал под этим словом (и использовал в своих опытах) физиолог Иван Петрович Павлов.
