* * *
В июле 1956 года, примерно в девять двадцать жаркого для большинства остальных жителей Нью-Йорка вечера, Реймонд сидел на маленьком балконе. Ему было прохладно; с долины реки Гудзона дул устойчивый сильный ветер. Он читал самоучитель французского языка, поскольку решил, что, готовя еду, ради развлечения будет руководствоваться рецептами Бриллат-Саварин и Эскофье. [24]Это новое увлечение возникло как следствие тех приятных вечеров, когда он помогал молодым женщинам, большим специалисткам в этом деле, готовить самые разнообразные соусы для спагетти.
На столе рядом с креслом зазвонил телефон. Реймонд снял трубку.
— Реймонда Шоу, пожалуйста, — произнес приятный мужской голос с трудно определимым акцентом.
— Слушаю.
— Не хочешь разложить пасьянс?
— Да, сэр.
Реймонд положил трубку на рычаг и стал обшаривать ящики письменного стола, пока не нашел игральные карты. Он тщательно перетасовал их и начал раскладывать. Бубновая королева выпала лишь с третьего захода. Телефон зазвонил снова спустя сорок минут. Реймонд в это время курил, не спуская взгляда с королевы.
— Реймонд?
— Да, сэр.
— Видишь бубновую королеву?
— Да, сэр.
— У тебя есть страховой полис на случай аварии?
— Нет, сэр.
— Завтра утром обратишься в страховой отдел своей газеты. Получишь стандартный страховой полис из расчета еженедельного дохода в двести долларов, на случай полной утраты трудоспособности в свободное от службы время. И еще получишь больничную страховку.
— Ее оплачивает за меня газета, сэр.
— Хорошо. Четырнадцатого июля, спустя ровно неделю, если считать от следующей субботы, в одиннадцать утра, ты явишься в санаторий Тимоти Свардона, дом 84 по Шестьдесят Первой Восточной улице. Мы хотим, чтобы ты прошел небольшую проверку. Все ясно?
— Да, сэр.
— Очень хорошо. Доброй ночи, Реймонд.
— Доброй ночи, сэр.
Связь прервалась. Реймонд вернулся к учебнику, прихлебывая из бутылки кока-колу. Приняв теплый душ, ровно в одиннадцать он улегся в постель и спал без сновидений. Позавтракав на следующее утро инжиром и кофе, в девять сорок пять Реймонд явился на службу, тут же позвонил в страховой отдел и договорился о получении страхового полиса, оговорив, что в случае насильственной смерти страховую премию в размере пятидесяти тысяч долларов получит его единственный друг, Бен Марко.
* * *
Письмо, поступившее в офис сенатора Айзелина на имя Реймонда, заботами сенатора было переадресовано на офис газеты в Нью-Йорке. Судя по почтовому штемпелю, оно пришло из Вейнрайта, из Аляски. Реймонд настороженно развернул его и прочел:
«Дорогой сиржант!
Я должен рассказать об этом или написать кому-нибудь потому что я думаю что у меня вот-вот поедет крыша. В смысле, я должен рассказать или написать об этом кому-то кто понимает о чем я не просто кому угодно а ты был в армии моим лутьшим другом вот я тебе и пишу. Сиржант я в беде. Я боюсь ложиться спать потому что мне снятся ужасные сны. Я не знаю при чем тут ты но в этих снах есть цвет и звук и они становятся все быстрее и это пугает. Ты наверно удивляешься и решил будто я съехал с катушек. Этот сон приходит ко мне каждый раз как я ложусь спать. Мне снятся все парни из нашего патруля которых ты спас и за это получил Медаль. И еще в этом сне много китайцев и много шишек из русской армии. Ну, вот так в общем. Поверь я не вру, чесно! В этом сне много чего происходит и я должен рассказать об этом. Если ты переписываешься с кем-нибудь из патруля и узнаешь что они видят такие же сны буду очень благодарен если ты поможешь мне связаться с ними. Я сейчас живу на Аляске и адрес на конверте. Работаю водопроводчиком и дела идут неплохо и я был бы в отличной форме если бы не эти сны которые высасывают из меня все силы. Ну, пока, я надеюсь что все у тебя хорошо и что если тебя когда-нибудь занесет в Вейнрайт, на Аляску, ты мне свиснешь. Удачи тебе, парень.
Твой старый капрал,
Алан Мелвин»
Одна фраза вызвала у Реймонда чувство недоверия и даже отвращения. Да что там, она просто оскорбила его, и он перечитывал ее снова и снова: «ты был в армии моим лучшим другом». Реймонд разорвал письмо пополам, потом на четыре части, и так до тех пор, пока клочки не стали слишком малы, чтобы можно было рвать их дальше. Тогда он выбросил их в мусорную корзину рядом со столом.
VIII
На протяжении трех лет после того, как в марте 1953 года Джонни принес присягу в качестве сенатора Соединенных Штатов, мать Реймонда трудилась как пчелка, добиваясь для него признания в Сенате и официальном Вашингтоне, приучая журналистов узнавать его в лицо. Все это делалось в порядке подготовки к его переизбранию; коротко говоря, шла расчистка местности. Дело продвигалось медленно. В это трудно поверить, но, отсидев в своем офисе почти половину первого срока, Джонни Айзелин все еще оставался одним из наименее известных членов Сената. Так оно и шло до апреля 1956 года, когда мать Реймонда решила, что пора переходить к решительным действиям.
Утром девятого апреля Джонни появился в помещении для брифингов Пентагона, где вскоре должна была состояться предусмотренная графиком пресс-конференция министра обороны. Вместе с ним там оказались два друга, представляющие газеты Чикаго и Атланты соответственно. Сначала все трое выпили кофе. Джонни как бы между прочим спросил, что они собираются делать этим утром. Журналисты ответили, что дожидаются еженедельной пресс-конференции министра, назначенной на одиннадцать часов. Джонни задумчиво заметил, что никогда не присутствовал на настоящей, большой пресс-конференции. Он был такой незаметный, застенчивый, приятный, явно злоупотребляющий виски маленький сенатор, что один из журналистов добродушно пригласил его остаться с ними, за что совершенно непреднамеренно обеспечил себе получение спустя три недели премии от своей газеты в размере 250 долларов.
К этому времени все относились к Джонни настолько несерьезно, пусть даже прессе в Вашингтоне он уже был хорошо известен, что если его присутствие и было замечено, никто не увидел в этом ничего необычного. Тем не менее сразу после пресс-конференции даже те писаки, которые этим утром не приближались к Вашингтону ближе чем на пятьсот миль, в один голос заявили, что стояли рядом с Джонни, когда тот высказывал свое знаменитое обвинение. Авторы передовиц, сотрудники ежеквартальных журналов, иностранные корреспонденты и множество других людей, имеющих отношение к масс-медиа, потратили уйму времени, извели огромное количество бумаги и все вместе заработали бешеные деньги, описывая то удивительное утро, когда на пресс-конференции какой-то сенатор выплеснул в лицо министра обороны свою боль и свое негодование.
Встреча, проходившая в помещении в виде амфитеатра, хорошо освещенном для удобства ведущих съемку операторов, с большим количеством мест для корреспондентов, началась как обычно. Министр, седоволосый, напыщенный человек, известный своим ужасным характером, появился на помосте в сопровождении пресс-секретарей и прочел заранее заготовленное заявление, представляющее собой официальный еженедельный обзор того, как происходит интеграция национальных сухопутных, морских и военно-воздушных сил. Закончив, он с мрачной подозрительностью спросил в микрофон, есть ли у кого-нибудь вопросы. Отозвалось обычное число тех, кто получил инструкции не давать министру покоя. Вопросы неторопливо следовали один за другим; корреспонденты прощупывали почву, на предмет того, не удастся ли «раскачать» министра на одно из тех возмутительных высказываний, которые, оскорбляя людей, не только заставляли их покупать больше газет, но и заодно позволяли обозревателям выискивать крупицы важной информации. Министр на эту удочку не попался. Когда между вопросами начали возникать все более долгие паузы, он заерзал, собираясь встать, откашлялся и совсем уж был готов сбежать, но тут из центра зала донесся громкий голос, дрожащий от негодования, но храбрый от сознания долга:
