– Девятка и спэйр[9] – это большая разница. Дорожка ваша, судья.

Первый шар Пеппер ушел в «канаву». Второй, неторопливо прокатившись посередине дорожки, сбил все десять кеглей – так медленно, что ей показалось, будто они валятся по очереди, одна за другой.

– О, прекрасно, судья. Прекрасно. Давайте ненадолго присядем. Вы видели, что произошло с двумя моими последними кандидатами в члены Верховного суда?

– Да, сэр, ну, то есть я смотрела по телевизору часть слушаний.

– То, что они сделали с этими двумя, просто позор.

– Мне это показалось… политической игрой.

– Сенатор Митчелл. Он меня очень не любит. Впрочем, меня там никто не любит. Но им не следовало отыгрываться на двух достойных людях. Однако все это в прошлом. Они повеселились. Теперь мой черед.

И внезапно Дональд Вандердамп показался Пеппер не таким уж и мягким. В глазах его вспыхнуло мефистофельское лукавство, совершенно не вязавшееся с тапочками и курткой для боулинга.

– Я собираюсь предложить им кандидата, от которого у них случится полноценный эпилептический припадок. – Президент слегка всхрапнул. – И самое замечательное, что они ничего с ним сделать не посмеют. О, это будет забавно. Очень забавно.

– Сэр, – произнесла Пеппер, – можно я кое-что скажу?

– Ну разумеется, – радостно ответил президент.

– Я, конечно, польщена тем, что ваш выбор пал на меня, однако, если вы не против, я бы отличнейшим образом обошлась без этого.

– О нет, – сухо ответил президент. – Поздно. Все уже решено.

– Решено?

– Мной, судья, – уже без всякой улыбки сообщил он. – Ваша страна нуждается в вас. Простите, что выражаюсь языком армейского плаката. Но положение именно таково.

Пеппер вдруг почувствовала себя запертой в замкнутом пространстве.

– Я понимаю, вам хочется свести счеты с сенаторами, сэр, но ведь вы собираетесь воспользоваться для этого моей жизнью. А мне она нравится такой, какая есть. – И Пеппер прибавила: – Не сочтите меня неблагодарной.

– Вы не хотите попасть в Верховный суд?

– Я этого не говорила, сэр. Я имела в виду…

– Что?

– Господин президент, я ведь судья-то телевизионный, – напомнила ему Пеппер.

– Вы были и настоящим судьей.

– Ну да, в суде первой инстанции. Но я думаю, из этого вовсе не следует, что моей квалификации хватит для работы в Верховном суде.

– Судья Картрайт, – произнес президент, постаравшись подпустить в свой голос толику раздражения, – вам не приходило в голову, что я это мое предложение пусть и самую капельку, но обдумал?

– Разве что самую капельку.

– Квалификация у вас более чем достаточная. Помилуйте, да согласно Конституции, для того чтобы заседать в Верховном суде, даже судьей быть не обязательно.

– Если бы мы следовали этому правилу, возможно, Верховный суд был бы получше нынешнего.

– Вот и я о том же.

– Я пошутила, сэр.

– Я навел о вас справки в «Гугле», – сказал президент. – Звучит почти неприлично, правда? Мой персонал просто с ума сходит, когда я захожу в Интернет. Скорее всего, они думают, что я обшариваю порнографические сайты и это того и гляди выплывет наружу. Так или иначе, я о вас кое-что знаю. Техас. Обзор судебной практики в Форэме – отличный, кстати сказать, университет. Высшего класса, но позволяющий начинать с нуля. Работа клерком у федерального судьи в Калифорнии, стажировка в прокуратуре, суд первой инстанции в Лос-Анджелесе, затем «Шестой зал суда».

Пеппер неловко поерзала в кресле:

– Вы неплохо управляетесь с «Гуглом», сэр.

Президент кивнул.

– Я временами думаю, что при той информации, какую из него можно выкачать, ФБР и ЦРУ нам попросту ни к чему. – Он задумчиво насупился. – Мы могли бы сэкономить на их бюджете. Объединить ФБР и ЦРУ в министерство «Гугла». Хм. Об этом стоит подумать. Однако, пока они существуют, эти ведомства проведут на ваш счет рутинное расследование – не говоря уж о пяти грандильонах журналистов, которые постараются заработать Пулитцеровскую премию, доказав, что в шестнадцать лет вы курили травку. Вы в шестнадцать лет травку курили?

– Нет, сэр.

– Какое облегчение.

– Я отложила это дело до семнадцати.

Президент некоторое время молча смотрел на нее, потом сказал:

– Что же, полагаю, каждый, кто не курил в юности травку, выглядит в наши дни странновато. А…

– Кололась ли я героином? Нет, сэр.

– Вот и отлично, – обрадовался президент. – Стало быть, с этой стороны нам опасаться нечего. Однако, как вам известно, сенаторское слушание – штука не для слабонервных. Можете спросить об этом у судей Куни и Берроуза. И поскольку вы здесь и мы затронули эту тему, скажите, много ли скелетов громыхают костями в вашем платяном шкафу?

– В моем шкафу такой бардак, что места для скелетов там не хватает.

– Хороший ответ, – сказал президент.

– Поэтому они у меня по дому болтаются.

– Дело Руби.

– Да, это один из моих призраков, сэр.

– Боже мой, но ведь вас тут винить не за что. В шестьдесят третьем вас и на свете еще не было.

– Нет, но… – Пеппер вздохнула. Эта тема не принадлежала к числу ее любимых. – Но, если говорить об общей рубрике «грехи отцов»… Собственно, там и греха-то не было, per se.[10] Разве что неверная оценка ситуации. Комиссия Уоррена папу полностью оправдала. Однако это событие, можно сказать, изменило всю его жизнь.

– Расскажите о нем. Если вам не трудно.

Пеппер поколебалась, однако, понимая, что президент предлагает ей отрепетировать рассказ, который она, скорее всего, так или иначе вынуждена будет повторить, начала:

– Папа прослужил в полиции Далласа недолго, всего несколько месяцев. В воскресенье, которое последовало за убийством президента, ему поручили охрану гаражного входа в полицейское управление в тот день, когда туда должны были привезти Освальда. Ну и вот, стоит он на посту, и к нему подходит тот мужчина, – комиссия Уоррена установила, что он там действительно прогуливался и ничего больше, – видит какую-то суету и суматоху и спрашивает у папы: «Что у вас тут творится?» Папа отвечает: «А это сюда Ли Харви Освальда должны привезти, который президента Кеннеди застрелил». Мужчина говорит: «Да ну, правда? Ничего, если я на него взгляну? Будет о чем внукам рассказать». Папа, он папа и есть, человек по преимуществу милый, дружелюбный, ну, он и сказал: «Да наверное, вреда от этого никому не будет». А мужчина оказался Джеком Руби.

Президент задумчиво покивал.

– Сами понимаете, какую взбучку папа в итоге получил. Однако для всех – кроме людей, зарабатывающих на жизнь теориями заговора, – было более чем очевидно, что ни к какому заговору он причастен не был. Он был просто-напросто Роско Картрайтом. Патрульным Далласского управления полиции. Хотя полицейская его карьера на этом и закончилась.

Президент покивал снова.

– Папа стал очень набожным. После переживаний, подобных этому, такое случается со многими. Другое дело, что «подобных этому» вообще-то и не бывает. Папа подался в разъездные продавцы Библии. Это у него получалось лучше, чем несение постовой службы. Он заработал хорошие деньги. И очень скоро обзавелся собственной дистрибьюторской сетью. Потом родилась я, и родители купили домик в Плейно, неподалеку от Далласа. Мама преподавала в средней школе английский язык и литературу. Меня и назвали-то в честь героини Шекспира. Пердита. Однако отец решил, что это имя выглядит слишком уж по-мексикански, и кончилось тем, что я обратилась в Пеппер. Призрак номер два вас интересует?

Президент покивал еще раз.

– Мама увлекалась гольфом. Родители записались в маленький деревенский гольф-клуб, носивший название «Сельский клуб "Райская долина"» – звучит, если вдуматься, довольно иронично. Как-то в воскресенье, после полудня, – мне еще и десяти не было – она сказала: «Пойдем, моя сладкая, мячик погоняем». Папа заявил: «Элен, нехорошо играть в гольф в священный день отдохновения». В той части белого света воскресенье все еще именовали «священным днем отдохновения», – во всяком случае, тогда. А мама сказала: «Роско Картрайт, я целую неделю тружусь как ишачиха, преподаю, работаю чуть ли не во всех благотворительных организациях города и совершенно не понимаю, почему благой Господь забьется в истерике, если я поиграю в гольф в мой свободный день». Папа надулся и удалился в гараж, чтобы поиграть там со своими инструментами, – мужчины всегда так делают.