Эти двое хорошо знали – и плохо переваривали – друг друга. Грейдон именовал Митчелла (в частных разговорах) «зазнавшейся посредственностью». Декстер именовал Грейдона (в публичных выступлениях) «невыносимым, получающим непомерное жалованье эгоманьяком». Крупицы истины присутствовали в обеих формулировках.

Этот телефонный звонок был чем-то вроде совещания на поле близящейся битвы, в ходе которого представители двух замерших одна против другой армий обсуждают размеры взяток, способных предотвратить кровавую резню, – и условия их дачи.

– Итак, – произнес Грейдон Кленнденнинн, – habemus papam.[23]

Он всегда с большим удовольствием тыкал Митчеллу в нос свое знание разного рода премудростей.

– Я не учился в закрытой школе, Грейдон. Попробуйте изъясняться на английском.

– Это слова, которыми в Ватикане извещают об избрании нового папы, – сообщил Грейдон и зевнул – он еще не пришел в себя после перелета через несколько часовых поясов. – У нас обозначился новый кандидат. И я счел необходимым сообщить вам об этом – отсюда и мой телефонный визит вежливости.

– Ладно, – отозвался Декстер и, взяв со стола карандаш, пододвинул к себе по старой, еще прокурорских его времен, привычке большой блокнот. – Выкладывайте.

– Я намереваюсь сказать вам кое-что без околичностей и предвзятости, – сообщил Кленнденнинн. – Вы не против?

– Давайте, – ответил Митчелл, поняв, что услышит сейчас нечто любопытное.

– Вы почти наверняка сообразите, что имя это было названо не мной.

«Старый лис», – подумал Декстер.

– Тем не менее, – продолжал Кленнденнинн, – я дал президенту слово, что сделаю все возможное, чтобы наша кандидатура была одобрена. И я намерен сделать именно все.

– Хорошо, Грейдон. Я понял. Вы поддерживаете вашего кандидата на тысячу процентов. Кто он? Быстрая Вода?

– Нет. Картрайт.

Мысли Декстера Митчелла припустились наперегонки. Кажется, в шестом судебном округе был какой-то Картрайт…

– Судья Пеппер Картрайт, – прибавил Грейдон.

– Вы сказали: Пеппер Картрайт?

– Да.

– Пеппер Картрайт.

– Да.

– Телевизионный судья?

– Она самая.

Декстер Митчелл склонился над столом и помассировал еще мягкую после утренней инъекции ботокса кожу лба.

– Какого черта, Грейдон? Вы шутите, что ли?

– Нисколько. Президент считает, и, должен сказать, я с ним согласен, что обсуждение последних двух кандидатов было обращено благодаря вам в нелепый спектакль. Поэтому он избирает новую тактику, и, надо отдать ему должное, ход он нашел весьма неординарный. Вам это слово знакомо?

– Мы провели доскональные, честные слушания. Не я виноват в том, что…

– Давайте обойдемся без словесных прикрас, хорошо? Он направил к вам двух достойных мужей, двух львов судебной системы. Людей выдающихся, честных, проверенных. С репутациями – пальчики оближешь. А вы устроили подобие салемского судилища над ведьмами.

В моменты особенно напряженные Декстер Митчелл разражался крайне неприятным смешком. Чередой высоких, коротких звуков, чем-то вроде кудахтанья. Кто-то из слышавших этот смешок сказал, что он смахивает на звуки, испускаемые насильно кормимым гусем. В ходе телевизионных президентских дебатов Митчелл пару раз издал его, заставив не одного зрителя задуматься о том, охота ли ему в течение четырех лет слышать этот звук исходящим из Белого дома.

– Это – а-а-ак! – абсурд!

– Помилуйте. Ваше замечание неуместно.

«Неуместность» была для Грейдона Кленнденнинна худшим из преступлений, достойных смертного приговора.

– Мне жаль, что у вас и у президента сложилось подобное мнение. Я с ним согласиться не могу. Позвольте мне указать, что…

Но Кленнденнинну отнюдь не улыбалось выслушивать продлинновенные разглагольствования Декстера Митчелла.

– Вы смотрели ее шоу? – спросил он.

– Что? Нет, – солгал Декстер.

– А стоило бы. Похоже, все прочие жители Америки его смотрят. Она очень популярна. Этакий высокий, холодный бокал текилы. Да. И родом из Техаса. Ее дед был там шерифом.

– Да будь он хоть Сэмом Хьюстоном.[24] Это неприемлемо. Это оскорбление. Это балаган. Это…

– Неприемлемо? – самым деревянным своим тоном переспросил Кленнденнинн. – Для кого?

– Для сената Соединенных Штатов!

– Знаете, прежде чем высказываться от имени всего сената Соединенных Штатов, вам следовало бы потратить минут пять на то, чтобы обдумать, как прореагирует на эту кандидатуру страна. Нам почему-то кажется, что она примет сторону судьи Картрайт. Если не верите, поинтересуйтесь ее рейтингами. Ну ладно. Визит вежливости закончен. Хорошего вам дня, сенатор. Мне всегда приятно бывает поговорить с вами.

– Минутку. Минутку. Я все понял. Вы затеяли что-то вроде вендетты?

– Ну, прошу вас, сенатор. Позвольте мне сообщить вам один элементарный факт, относящийся к человеку, которого вы и ваши досточтимые коллеги прозвали Доном Вето. Дональд Вандердамп – не сицилиец. Он родом из штата Огайо. Приятный, не так чтобы очень сложный человек, родившийся в городе – мне никогда не удавалось правильно выговорить его название – Вапаконета. В Вапаконете выросли два мальчика. Один обладал математическими способностями и стал первым ступившим на поверхность Луны человеком.[25] Другой был президентом студенческого совета, а впоследствии стал президентом Соединенных Штатов. Впрочем, если вам нравится думать об этом как о вендетте, почему бы и нет? Вы имеете полное право добавить в ваше жаркое немного чеснока.

– Ладно, – сказал Декстер, – тогда скажите вашему Дону Вето, что однажды он проснется и увидит в своей постели отрезанную лошадиную голову.

– Угрозы, сенатор? Хорошо, если вам угодно играть по таким правилам, как насчет вашего трогательного визита в Овальный кабинет, – помните, как вы умоляли президента сделать вас членом суда? Он об этом никому не рассказывал. Пока.

– К вашему сведению, я не «умолял», а назвал ему шесть совершенно неопровержимых причин, которые обращают меня в разумный, логичный выбор кандидата на эту должность.

– Он заснул, не дослушав четвертой. Всего хорошего, сенатор. Увидимся на поле чести.

– Ну, как все прошло с Митчеллом?

Президент и Кленнденнинн сидели у телевизора в семейных покоях, расположенных на верхнем этаже Белого дома. Главной новостью этого дня было выдвижение кандидатуры Пеппер.

– Ах да, кстати, он собирается отрезать какой-то лошади голову и подбросить ее в вашу постель.

– Прекрасно, – отозвался президент. Он неотрывно смотрел на экран, на котором повторялся репортаж о заявлении, сделанном им сегодня в Овальном кабинете. – Господи, до чего же она привлекательна.

– Да, – подтвердил Кленнденнинн тоном буйвола, сообщающего свое мнение о бабочке, только что опустившейся на его рог. – Весьма привлекательна.

– У нее все отлично получится. Вот посмотрите.

– Я собираюсь не просто смотреть. Я позвонил Фелтену, Риско и Брицу, – сказал Грейдон. (Он назвал имена сенаторов, также заседавших в Комитете по вопросам судоустройства.) – Не могу сказать, что эти деятели остались довольными услышанным, хотя Брица оно, похоже, позабавило. По-моему, все они немного стыдятся того, что сделали с Куни и Берроузом.

– И правильно, черт побери, стыдятся. Этот город стал более вредоносным, чем свалка химических отходов. А мне еще восемнадцать месяцев в нем торчать. Просто дни считаю.

– Послушаешь вас, и президентский срок начинает казаться тюремным. Вы будете первым после Джонсона президентом, не пошедшим на повторные выборы. И вы знаете, что о вас станут говорить.

– Мне все равно, что обо мне станут говорить.

– Знаю. Но вы все же могли бы попробовать. По-моему, вы немного перебираете по части присущего уроженцам Среднего Запада хладнокровия.