– Я вас забавляю? – поинтересовался Грейдон.

– Да нет. Просто мне понравилось, как вы произнесли это ваше «предположииительно». Вы ведь настоящий аристократ, верно, мистер Кленнденнинн? Самая что ни на есть голубая кровь.

– Да, – улыбнулся Грейдон. – Весьма и весьма голубая. Как и у мистера Корка, хоть он и принадлежит к поколению более юному.

– Корки? – переспросила Пеппер. – Ну нет. Он не из вашей лиги ДНК. Он из Лиги плюща,[28] с обычным для нее коротеньким членом.

Впрочем, она сразу же и спохватилась:

– Извините. Вы ведь закончили?…

– Гарвард.

– Вас я, ну… таким не считаю.

– Вы очень добры.

– Послушайте, мистер Корк с самого начала дал мне понять, что он обо мне думает, и дал с полной ясностью. Я ничем ему не обязана.

– Хейден Корк – «Корки», как вы назвали его при людях, которые провели на государственной службе больше времени, чем вы на белом свете, – возглавляет персонал Белого дома. Цель у него во всей этой истории только одна – служить президенту. Я бы на вашем месте не стал обращать его во врага только ради того, чтобы потешить свое самолюбие. Этот город бывает иногда очень злобным. Очень. Вы даже представления не имеете, каким он бывает. И не исключено, что один-два друга вам здесь не помешают. С другой стороны, – без всякого нажима произнес старик, – вы можете продолжать в том же духе до самой финишной черты. И тогда вам никакие друзья до скончания ваших дней не понадобятся. Вы просто добьетесь успеха.

– Вас, похоже, такая перспектива в восторг не приводит.

– Могу я говорить с вами откровенно, судья?

– Почему же нет?

– Я понимаю, сегодняшний день – один из главных в вашей жизни. Для меня же он – просто еще один четверг.

Некоторое время Пеппер молча смотрела на старика, отвечавшего ей взглядом, в котором никакая жалость и не ночевала.

– Ну и ну, – наконец выдавила она. – Ладно. Спасибо за откровенность.

– Добьетесь вы успеха или не добьетесь, заботит меня лишь в той мере, в какой это отразится на президенте. – И Грейдон повел подбородком в общем направлении Белого дома. – Он, видите ли, нравится мне. И мне нравится то, что он пытается сделать – несмотря на серьезные препятствия. Если вы из одного лишь желания уязвить Митчелла и прочих обратите сенатские слушания в подобие вашей телевизионной программы, – а в том, что вам это удастся, я не сомневаюсь, поскольку женщина вы умная, – они не смогут отомстить непосредственно вам, ибо будут знать, что страна на вашей стороне. И потому отыграются на президенте. Они уже пытаются унизить его этой их идиотской поправкой об ограничении срока правления. Ирония, правда, состоит в том, что он… сколько я понимаю, президент посвятил вас в свою грязную тайну.

– Какую тайну? – спросила Пеппер.

– Очень хорошо. Вы отлично знаете, о чем я говорю. О том, что он не собирается баллотироваться на второй срок.

– Мне об этом ничего не известно.

– Очень хорошо, судья. Но успокойтесь, он сам сказал мне, что сообщил вам об этом. Он не хочет, чтобы все узнали о его решении уже сейчас, потому что, едва оно станет известным, к президенту станут относиться как к неудачнику. Ему нужно, чтобы все считали его собирающимся баллотироваться на второй срок, поскольку это дает ему возможность использовать ту власть, какая у него еще осталась. Однако Митчелл и его банда наемных убийц могут обратить остаток правления президента в пытку. Вы же тем временем будете, не подвергаясь никакой опасности, сидеть в вашем новом мраморном бомбоубежище. Сверхпрочном. Это место – пожизненное, и никто его у вас не отнимет, – Грейдон мягко улыбнулся, – пока вы не начнете оборачивать уши фольгой.

Лицо старика вдруг стало очень серьезным.

– Президент предлагает вам ключи от царства, судья Картрайт. Будьте благодарны. Мы поняли друг друга?

– Да, сэр.

– Сэр? – улыбнулся Грейдон. – Так-так. Похоже, меня повысили в чине.

«Коллегия душегубов»[29] возобновила свою работу. Пеппер ничего лишнего больше не говорила, на вопросы отвечала сжато и вежливо. И ни на какие наживки не клевала. Хейден поначалу задавал ей вопросы юридического характера – спрашивал, что она думает о первоначальном умысле, о темпераменте судьи, о роли судьи в сравнении с ролью законодателя, о школьной молитве, о расовом профилировании, о том, должна ли «Клятва на верность флагу» содержать слова «именем Божиим», и, естественно, об аборте – впрочем, о нем сказано было по возможности мало и в кратких, по возможности же, словах.

Затем он, получив от Грейдона условный знак, обратился к другой странице лежавшего перед ним фолианта и ровным тоном спросил:

– Ваш отец служил в полиции Далласа, судья Картрайт?

Пеппер немного напряглась:

– Да, сэр, совершенно верно.

Хейден, выдержав паузу, задал следующий вопрос:

– До того, как посвятить себя другой профессии?

Пеппер расслабилась:

– И это тоже верно, сенатор.

– Он священник, живет в Техасе?

– «Первая Скиния Дня Отдохновения в Плейно». Он свидетельствует о Слове – круглосуточно, семь дней в неделю, в дождь и в вёдро, в адскую жару и в пору весеннего паводка, нет греха слишком малого и преступления слишком страшного. Даааааа, Иисусе!

– Простите?

– Так он начинает свои воскресные выступления по телевизору.

– А. Ну да. Детство, проведенное в такой обстановке, как-то сказалось на ваших религиозных воззрениях?

– Разумеется, сэр. Другое дело, что религиозных воззрений у меня нет.

– Что вы этим хотите сказать?

– Видите ли, сенатор, каждый из нас проводит священный день отдохновения по-своему.

– Могу я спросить, как проводите его вы?

– В постели – с кроссвордом, кофе и круассанами.

– О. Понимаю.

– О круассанах, если вы считаете, что они выглядят чересчур французистыми, я могу на слушаниях не упоминать. Хотите, заменю их рогаликами? Или рогалики выглядят слишком еврейскими? Как насчет кекса с изюмом? Кекс с изюмом – вполне по-американски.

Хейден и прочие сенаторы обменялись сокрушенными взглядами.

– Вернемся, если вы не против, к отсутствию у вас религиозных воззрений, – произнес Хейден. – Я не хотел бы, чтобы вы… я просто пытаюсь понять…

– Позвольте, я помогу вам с этим, сенатор. Когда мне было девять лет, мою маму убила молния – у меня на глазах. Папа счел случившееся карой Всемогущего за то, что она играла в гольф в день отдохновения, и построил на этом умозаключении всю свою церковь. Я же пришла к выводу несколько иному.

– Выводу о том, что… – начал Хейден. – Не хочу показаться вам чрезмерно любопытным, однако…

– К выводу о том, что Бог – паршивый сукин сын, – сообщила Пеппер.

– Так и сказала? – переспросил президент.

Разговор происходил в тот же день, несколько позже. Президент только что вручил очень усталому на вид Грейдону Кленнденнинну двойной мартини и налил себе большой бокал холодного пива.

– Открыто, – ответил Грейдон. – Ликующе. Она атеистка. И гордится этим.

– О господи, – сказал президент.

– Насколько я смог понять, обратиться в таковую Пеппер помог ее чокнутый папаша, который окрестил ее в своей идиотской церкви, окунув головой в воду и продержав там какое-то время – и все на глазах у тысяч людей. Хейден очень умело вытянул это из нее. Но, повторяю, она ничего не скрывает. Я переговорил с ней частным порядком, попросил не напирать на ее атеизм во время слушаний. И все-таки это настоящая ахиллесова пята. Если ее взгляды станут известными, Митчелл вцепится в них, что твой терьер.

– Но ведь заседали же в Верховном суде люди, которые не верили в Бога. Верно?

– Верно. Однако не думаю, что они столь же живо и весело излагали свои взгляды комитету, который утверждал их кандидатуры. По-моему, она хочет, чтобы ее не утвердили. Я не психолог, конечно, но мне кажется, все дело в этом.