Я так и сел. Но самое удивительное другое: он испугался моего испуга. И еще более странное дело: увидев, как он испугался моего испуга, я подумал, что ни тому, ни другому нечего было бояться чужого страха.

— Ты что тут делаешь? — спросил я.

— Мне холодно.

— А откуда ты взялся?

— С Луны.

Он объяснялся со мной знаками, потому что по-нашему разговаривать не умел, но и без этого прекрасно мог выразить свои мысли. Мне никогда раньше не доводилось встречать лунных людей. Какое чудное существо: пятнистая кожа да еще эти рожки. От удивления я не знал, как поступить. А впрочем, почему мне надо было что-то предпринимать? Все ясно как день: он прилетел с Луны и ему холодно. Поэтому я взял ведро и пошел обратно домой. Но стоило мне сесть за стол, как отец заметил, что ведро пустое, и тут же замахнулся на меня правой рукой, а это всегда предвещало затрещину.

— Там, в хлеву, был человек с Луны! — начал оправдываться я в надежде избежать оплеухи.

— Человек с Луны? — Рука отца повисла в воздухе. — Сукин сын!

Я уже говорил, что правом на сквернословие единолично владел мой отец. Он мог ругаться сколько душе угодно, а я за каждое словечко расплачивался подзатыльниками. Папаша вскочил из-за стола, схватил ружье и выбежал на двор. Мой брат прижался носом к оконному стеклу, защищаясь ладонями от света. Дед сидел спиной к окну; он только повернул голову и немного вытянул шею, не переставая жевать горбушку хлеба. Мне почти ничего не было видно, но слышал я все прекрасно.

— А ну, пошел вон, сволочь! — закричал мой отец. А потом добавил: — Сволочь, пошел вон отсюда!

Вот тут-то я кое-что разглядел. Человек с Луны пересек луг, взбежал на холм и исчез за ним. Я подумал, что, если он вскорости не найдет другого хлева, то умрет от холода. Мой братец так хохотал, что никак не мог остановиться. Мы спали в одной кровати, и он всю ночь хихикал и пукал.

■

В нашей семье было много мужчин: отец, дед, мой брат и я. А из женщин — только бабуля. Раньше я сказал, что расскажу о ней, поэтому теперь должен выполнить свое обещание.

Бабуля не была моей бабушкой. Она приходилась бабушкой бабке моего деда. Я понимаю, что это кажется странным, потому что люди обычно не успевают познакомиться с бабушкой бабки своего деда.

Я просто хочу сказать, что она была очень, ну очень-очень старая. Такая старая, что мы называли ее просто „бабуля“. Но на самом деле дедушка был ее правнуком и в то же время моим дедом. Он-то, бедняга, и заботился о нас двоих. По воскресеньям, когда все собирались на службу в церковь, дедушка нас причесывал: сначала бабулю, а потом меня. А потом еще прыскал мне на голову ужасно вонючим одеколоном. До сих пор помню этот запах. Если разобраться, запах был не то чтобы ужасный, а просто какой-то дурацкий. А когда какая-нибудь дурацкая процедура повторяется каждое воскресенье, то в конце концов она начинает казаться ужасной. Когда дед меня причесывал, я ныл, потому что расческа в его руках превращалась в скребок. А бабуля никогда не жаловалась. Она всегда ходила в очках с толстыми, как линзы телескопа, стеклами. И самое смешное заключалось в том, что бабуля — в очках или без очков — все равно практически ничего не видела, но, по крайней мере, стекла защищали ее от сквозняков. Однажды доктор сказал нам, что сквозняки могут оказаться смертельными для стариков. Дедушка подумал, что очки не спасут старушку от ветра в висок, и поэтому нацепил ей на голову ослиные шоры. Само собой разумеется, он сначала подогнал их по размеру.

Мне кажется, что бабуля была счастлива. Я имею в виду, так счастлива, как может быть счастлив цветок в горшке, потому что она ничего не делала целыми днями, только грелась на солнышке, сидя на каменной скамейке около ворот. Попробуй догадайся, счастлива она была или не очень. Разве можно узнать, счастливо какое-нибудь растение или глубоко страдает? Как бы то ни было, между бабулей и горшком разница была невелика. Единственное отличие заключалось в том, что иногда за ужином она заводила разговор: — Мне вспоминается…

И когда она принималась вспоминать, то и вправду могла говорить о событиях очень далеких. Поначалу я этого не понимал, но однажды сообразил, что когда старушка говорила о войне, то имела в виду не ту, в которой участвовал дед, а какую-то другую, потому что в своем рассказе она упоминала „мушкетоны“.

Я объясняю вам все это про бабулю только потому, что с самого начала обещал вам рассказать о ней. На самом деле мне хочется говорить о людях с Луны.

В нашем округе всегда появлялись люди с Луны, но они были редки, поэтому-то мне еще не доводилось с ними встречаться. Крестьяне в разговорах упоминали о них, как говорят о червях, мозолях или битве при Фермопилах. Об этих незначительных или очень далеких вещах речь заходит только случайно. Однако в ту зиму погода стояла чрезвычайно ясная. Облака не закрывали небосвод, и, когда ночь выдавалась не слишком студеная, люди выходили на улицу посмотреть на звезды. Крестьяне обычно смотрят на небо, только чтобы узнать, какая будет погода. А той зимой они смотрели на звездопад, скорее всего только потому, что люди с Луны прилетали на Землю в падающих звездах. Каждый вечер повторялась одна и та же смешная сцена: мой брат и мой дедушка могли часами тыкать пальцами в небо, указывая на звезды. Один говорил: „Смотри, вон там!“ А другой ему в ответ: „А вот и еще одна!“ Однажды вечером мой отец взял свою берданку и с сигаретой в уголке рта вышел на улицу, словно бы просто подышать свежим воздухом. Мой брат как раз показывал пальцем в небо: „Смотри!“, а отец сделал вид, что стреляет — „Паф!“. По чистой случайности падающая звезда изменила направление своего полета и, казалось, упала на землю, точь-в-точь пташка, которую подстрелили. Все, кроме бабули, долго хохотали. Я не знаю, что в этом было смешного. Иногда падающие звезды и вправду разбивались, и тогда люди с Луны, которые в них летели, превращались в котлеты. Помню, однажды сосед-крестьянин рассказал нам такой случай: на его поле разбилась такая падающая звезда, и, как он говорил, люди с Луны так обгорели, что даже на удобрение не годились.

Ничего плохого в людях с Луны не было, просто дела у нас шли не очень-то гладко. По правде говоря, они шли из рук вон плохо. А когда у человека не остается никакого выхода, так он способен на самые идиотские поступки: например, стрелять по падающим звездам. Какое же несчастье нас постигло? Дело было вот в чем: поколение за поколением члены нашей семьи работали как звери, чтобы скопить хоть немного денег. А когда копилка наполнялась, деньги шли на покупку новых участков, новых виноградников, новых оливковых деревьев. И вот теперь, когда виноградников и оливковых деревьев у нас стало до черта, оказалось, что некому собирать виноград и маслины. Поденщики из ближайшего селения ни за какие коврижки не хотели работать на нашей земле, да их там почти и не осталось. Большинство из них переехали в город и на лето возвращались в родное село на таких лимузинах, что закачаешься. А те, что еще оставались, запрашивали сумасшедшие деньги, и нам это было не по карману. Все проще простого: если на оплату поденщиков уходило больше денег, чем мы зарабатывали на продаже вина и оливкового масла на рынке, то какая нам была от всего этого выгода? Виноград и оливки гнили на лозах и ветках.

Через несколько дней после того вечера (я говорю о встрече в хлеву, а не о выстреле) мой лунный человек вернулся в наши края. Я ехал из школы на велосипеде. По обе стороны от тропинки тянулись ряды олив с гнущимися от плодов ветками. На повороте я столкнулся с человеком с Луны. Он высоко подпрыгивал и срывал оливки пригоршнями. Это занятие так его увлекло, что он даже не заметил, как я подъехал.

— Эй ты, селенит! — закричал я.

Он еще раз подпрыгнул, на этот раз от испуга, но не убежал. Так замирают в неподвижности кролики, ослепленные фарами машин.

— Вор! — сказал я ему.

— Я просто хотел есть, — оправдался он.

— Это не твои оливы! — заявил я.