Она говорила о своей ненависти с улыбкой, словно это был комплимент, и на щеках у нее появились ямочки. И что из этого? Разве на свадьбе эти щеки не сияли красотой, хотя червь уже точил ее нутро?

Но теперь все стало ясно: я — всего лишь дрессированная лошадь, которая делает вид, будто решает задачки, а сама просто бьет копытом в землю. Я записываю лишь слова людей, но ничего не знаю об их чувствах.

Лили слишком устала, и мы решили отдохнуть в углу под навесом. Мне надоело писать, я достал из кармана дневник Уолтона и читаю:

Она спрашивает, вспоминал ли я о ней сегодня? Нет, не вспоминал. Утром я увидел след, почуял, где тварь пометила территорию, услышал оглушительную лесную тишину сразу после ее ухода. Как я могу смотреть на навозную кучу и вспоминать Маргарет? Не понимаю ее.

Она приехала в Германию для того, чтобы похвастаться новым муженьком? Чтобы извести меня? Смотри, мол, как хорошо мне жилось без тебя. Я думал, девочка тоже приедет. Но Маргарет сказала, что должна побыть наедине с мужем. Что же мне делать? Мне нужно увидеть девочку…

У меня на голове золотая повязка, она стягивается все туже и туже, словно пружина часов, и мне уже мерещится терновый венец.

Я прикинулся сумасшедшим перед мужем Маргарет, — какой же он глупец! — хотя сама она, кажется, тоже ничего не заметила. Что это значит? Что я вовсе не такой безумный, как думал? Или что я был безумцем и прежде, а она просто не обращала внимания? Он даже дал мне денег на прощанье, словно хотел ее выкупить. Сколько стоит сестра? Почем нынче жена?

Перечитал дневник. Прошло столько месяцев! Как я мог писать подобные богохульства? Я не ощущаю времени, не чувствую изменений в себе. Я думал, что лишь притворяюсь сумасшедшим перед ее мужем, но роль моя воплотилась в жизнь. Я схожу с ума.

Позже

Безумный автопортрет Уолтона был зеркалом, в которое я боялся смотреть. Одна мысль приводила меня в жуткое беспокойство, и я случайно разбудил Лили. Хотя уже было поздно для поисков врача, да и некого спросить, где он живет, она настояла, чтобы мы вышли из-под грубого укрытия и проникли в город. Лили молчаливо следовала за мной.

Мы очутились в районе Дрэксема, расположенном у реки. Она зловеще бурлила, неся свои мутные, темные воды. Ни ветерка — лишь клубы морозного пара изо рта. В недвижном воздухе сгустился едкий, прогорклый смрад, преследовавший нас еще от дровяного сарая.

Ночную тишину прорезал жуткий звук: низкий протяжный стон, который перешел в пронзительный визг, а затем вдруг смолк.

Это кричал от боли Джек.

Кивнув, я зашагал решительнее.

Здание, откуда донесся вопль, стояло в стороне от прочих жилых домов, сгрудившихся купами, и было повернуто к реке задней стеной. Невзирая на поздний час, на первом этаже горел неяркий свет, а открытая дверь отбрасывала бледно-желтый прямоугольник на пустой огороженный двор.

— Звук был оттуда. — Лили подняла голову и принюхалась. — И запах тоже.

Я приблизился к воротам, вошел и направился к открытой двери. Во дворе было мокро, грязь хлюпала под сапогами.

Через широкий проем я попал в голую комнату с каменным полом, где было сильно натоптано. Вонь была такая, словно что-то протухло под лучами палящего солнца. Внутри находился деревянный загончик, высотой по грудь человеку, а за ним — дверь в другую комнату. Лили шагнула туда и осмотрелась.

— О Господи! — воскликнула она. Я устремился вслед за ней с дурным предчувствием.

Вторая комната была залита кровью. Перед нами стоял мускулистый мужчина с ножом. С ножа капало. Его одежду, бороду, бледное, но мясистое лицо облепили кровяные сгустки. Кожаный передник плохо защищал: рубашка и брюки блестели спереди, будто забрызганные красной краской. У ног человека лежал бык с перерезанной глоткой, откуда на мокрый пол равномерно хлестала кровь. Сзади на деревянных каркасах висели освежеванные и выпотрошенные туши, с которых все еще капало. На полу валялись отрубленные головы животных. Их внимательные глаза делали сцену еще более кошмарной.

Крик привел нас на бойню.

Идеальное место для раздумий над моей природой после двух ночей зверств.

Окровавленный мясник нахмурился и махнул тесаком:

— Как вы меня напугали! Мало того, что я не прикончил его одним ударом, — он показал на кувалду, прислоненную к загону, — так тут еще вы: не успел даже толком кровь спустить. Через месяц какому-нибудь барину попадется жесткий кусок, и он обвинит меня. А разве я смогу предъявить вам счет? Черта с два!

Он наклонился и освежевал животное такими уверенными, лаконичными движениями, что страшно было смотреть.

— Нам, британцам, необходима говядина. Вы же знаете, мы главные мясоеды на свете. Дайте человеку бифштекс, и он победит самое грозное племя дикарей! — Он глянул на нас. — Однако нечасто приходится принимать клиентов среди ночи, к тому же таких необычных. Хотя, может, вы не за этим сюда пришли?

Он похвастался мясницким ножом, который блеснул смертельно острым лезвием.

— Мне нужен врач, — прошептала Лили. — Но…

Она покосилась на окровавленные туши.

— Но вам стало любопытно, да? Позвольте, я вам покажу.

Возвратившись к работе, он свернул бычью шкуру в рулон и положил ее на груду, высившуюся на деревянном столе. Затем быстро отрезал голову, отбросил ее в сторону и подтащил освежеванную тушу к пустой рамке. Задние ноги животного прикрепил к металлическим зажимам, вонзающимся в кость: они были привязаны к веревкам, закрепленным наверху рамки. Мясник собрался подтянуть тушу вверх и подвесить ее шеей вниз наряду с другими. Напрягшись от усилия, бледное лицо мужчины пошло пятнами.

Я прошагал по скользкому полу, взял веревки и одним рывком поднял тушу. Мясник проворно ее пристегнул. Но для меня время растянулось — так сильно обжигала ножевая рана. Если даже кровь перед этим остановилась, теперь она, наверное, хлынула вновь.

— Очень благородно с вашей стороны, сэр. — Мясник закрепил веревки. — Это делают втроем, но мой мальчонка захворал, ну а другой… в общем, лодырь опять наклюкался. Я благодарен, но меня не проведешь. Людей убивали и не за такую мелочь, как изрядный кусок мяса.

Он вновь схватил нож.

— Женщина не лжет. Ей действительно нужен врач.

— А с чего вы взяли, что я раздаю медицинские советы?

— Взгляните на меня! — в нетерпении сказала Лили. Она сняла с себя одеяло, подняв его повыше, чтобы не волочилось по грязному полу, и шагнула к фонарю. Колеблющееся пламя осветило страшно исхудавшее лицо и синяки под глазами, подвенечное платье болталось на ней. — А теперь на него! — Она презрительно кивнула на меня. — Мы должны были остановить карету в парке? И спросить Красавчика Браммела [10]или его свиту?

Другой бы на месте мясника лишь утвердился в своих подозрениях, но он, наоборот, окончательно успокоился.

— Моя фамилия — Бишоп. А прозвище — Живодер.

Он протянул мне руку. Свежая кровь не скрывала сеть шрамов, расчертивших его кожу, — шрамов, способных соперничать с моими, и обрубок большого пальца. Заметив мой пристальный взгляд, Бишоп усмехнулся и показал обе руки еще и Лили. Указательный палец на второй тоже был без первой фаланги.

— Руки мясника ни с чем не спутать, — гордо заявил он. — У масонов есть свое тайное рукопожатие, а у нас свое: мы шевелим культяпками. — Мясник пощупал то, что осталось от большого пальца. — Пока есть чем упереться в рукоятку ножа, без работы я не останусь.