Мы увидели других полицейских, которые осторожно пересекали поле, словно боясь наделать шуму своими ботинками.

— Клянусь, я оставила их здесь, и их было много…

А у меня эта пустынная Галилея вызвала в памяти день моего прибытия, но только сейчас все выглядело куда хуже, потому что не было даже дождя, а только тишина, и легкая дымка, и эти напуганные полицейские, присутствие которых делало квартал еще более призрачным.

Сержант с усиками остановил нас, чтобы проверить документы.

— Уберите это отсюда, — приказал он.

— Вы имеете в виду мой джип? — спросила я.

— Именно так. Его не должно быть на улице. Вы не слышали, что будет объявлен комендантский час?

— Нет, не слышала. Я вообще не знаю, что случилось. Пожалуйста, скажите, что тут произошло?

— Нарушение общественного порядка. Поворачивайте, поворачивайте, я уже сказал вам, что машины здесь быть не должно.

— Всего минуточку, прошу вас. Эта сеньора живет здесь, в этом квартале, и мы привезли ее домой.

— Пусть идет дальше пешком, а вы поворачивайте.

— Дело в том, что она больна. Вы не видите, что она очень больна?

Сержант наклонился, чтобы оглядеть Марухиту де Плаэс, а она, сидя на заднем сиденье, изо всех сил изображала из себя умирающую.

— Хорошо, отвезите ее и немедленно убирайтесь.

— Так во сколько начинается комендантский час?

— Ровно в семь.

— Сейчас только пятнадцать минут седьмого, у меня есть еще законных сорок пять минут.

Я подъехала на джипе максимально близко к Нижнему кварталу и припарковала его в тупичке. Мы с Офелией решили, что поднимемся пешком к дому Ары, а Марухита тем временем останется в машине, охраняя ее на случай, если опять начнутся беспорядки, я бы не хотела вернуть ее Гарри обгоревшей или с граффити «Родина или смерть», «нупалом» [26], «Ополчение Боливара» или что-то еще в том же духе. Покалеченная машина и мертвая канарейка — слишком большая кара для Гарри, который ни в чем не был виноват.

Дверь одного из домов приоткрылась, и какая-то тетка высунула голову, обнюхивая воздух, словно мышка, которая хочет удостовериться в отсутствии кота. Она поглядела на джип, узнала Марухиту де Пелаэс и подошла к ней, закутавшись в шаль с заговорщическим видом.

— Что ты делаешь на улице, милая? — торопливо спросила она, широко раскрыв глаза. — Лучше тебе идти к себе домой, здесь очень скверно.

— Мы идем к Аре, — ответила ей Марухита.

— Не ходите туда, там никого нет. Все убежали на гору.

— Что здесь произошло? — вмешалась я, но сеньора меня не услышала, она уже кинулась прятаться за своей дверью.

— Пойдем, — сказала Офелия. — Нам тут нечего делать. Вернемся в город.

— Пока нет, — возразила я, полная решимости любой ценой добраться до розового дома, потому что была уверена, что смогу найти там моего ангела. Я знала, что беспорядки в квартале происходили из-за него, и собиралась забрать ангела к себе, хотя бы на какое-то время, пока пройдет опасность.

— Не делай этого, — посоветовала мне Офелия. — Ситуация здесь не наладится за несколько дней, а что будет с тобой, когда развеется наваждение?

С болезненной откровенностью я ответила, что это не временное наваждение, а любовь на всю жизнь, но, по мере того как мы поднимались по склону Нижнего квартала, покинутого даже собаками, где не осталось ни одного целого стекла, я чувствовала, что меня все больше пригибает к земле, словно я тащу на спине гигантский мешок. «Это меня угнетает непомерный груз моей странной любви, — призналась я сама себе, — и не знаю, сколько еще я буду в состоянии нести его».

Придя в дом Ары, мы увидели, что дверь распахнута и хлопает от порывов ветра.

— Ара? Сеньора Ара!

Никто не ответил, но нам показалось, что мы услышали внутри легкие шаги, словно принадлежащие ребенку или гному.

— Орландо? Орландо!

Никакого ответа.

— Именем всемогущего Бога! — театральным голосом закричала Офелия. — Если там кто-то есть, скажи, кто ты.

Опять молчание. Теперь и шаги перестали звучать, так что мы шагнули в наполненный тенями дом, осторожно обходя большие темные предметы. Пахло остывшей печкой, радио было выключено, из-за чего в воздухе повисла необычная тишина.

Как и предсказала знакомая Марухиты, внутри мы не встретили ни души. Патио, корыто, койка Ары — раньше все это было наполнено для меня его присутствием, а теперь вещи застыли передо мной неуклюжие и бесполезные, словно смирившиеся с тем, что их покинули.

— А шаги? — спросила Офелия. — Если тут никого нет, чьи шажки мы слышали?

— Воспоминаний, которые сбежали через окно, — ответила я, и мне показалось, что именно в этот конкретный момент заканчивается мое короткое и насыщенное прошлое с ангелом и начинается длинное и пресное настоящее без него. Пустота грызла меня изнутри, но в то же время, если быть честной, на самом деле я испытывала тайное облегчение, и мозги у меня сразу немного прочистились.

Я на ощупь добралась до ящика с тетрадями, полная решимости присвоить их, забрать с собой, потому что они принадлежали мне, они были написаны для меня, несли память о моей любви. Я буду хранить их у себя дома до тех пор, пока не смогу опубликовать, я буду читать их каждую ночь, чтобы понять значение каждого слова, сказанного и несказанного.

Мои руки легли на замок — он был открыт. Я подняла крышку и стала шарить внутри, ощупывая черное пространство, но ничего не нашла. Пядь за пядью пальцы проходили сквозь пустоту, каждый нерв был напряжен, уже потеряв надежду прикоснуться к бумаге. Ничего. Чтобы окончательно убедиться, я проделала все еще раз с точно таким же результатом — ничего.

В отчаянии я села на крышку, пытаясь осознать случившееся: записи украли и в этот самый момент неподалеку отсюда падре Бенито, наверное, сжигает на костре пятьдесят три тетради, а может, усатый полицейский, составив протокол, отправляет их в участок, расценив как подрывной материал. Так что я предалась самобичеванию, ухватившись за свое чувство вины, словно за плеть-семихвостку. Почему я не увезла их раньше? Только мне, мне одной повезло натолкнуться на подобное сокровище, и я не позаботилась о нем, пренебрегла им, будто мне дано находить такие чудеса на каждом углу.

Итак, тетрадей больше нет, словно они были выдумкой и никогда не существовали. Как не существовало ни жителей квартала, ни ангела, ни Орландо, ни совета. Персонажи и события последней недели моей жизни исчезли, как рассыпается чудесная картинка, на краткий миг сложившаяся в калейдоскопе, как невольно стирается текст из памяти компьютера, если нажать не на ту клавишу.

Мы вернулись в джип Гарри, но казалось, кто-то побывал, какой-то сумасшедший дворник, сметающий все на своем пути. Марухиты де Пелаэс в машине не было. Может, она испугалась? Может, убежала домой, чтобы покормить животных? Может, ее увезла полиция?

Сначала мы робко звали ее, и крики наши неслись вверх по улице и возвращались, преследуемые собственным эхом, мы вновь звали ее жалкими голосами. Но никто нам так и не ответил. Мы хотели спросить о ней у сеньоры в шали, но та не отворила нам дверь. Так, видно, было суждено: в тот день Галилея отказалась открыться мне.

Придя в «Звезду», я уже мало на что надеялась, точно зная, что вирус распространился повсюду. И не ошиблась. Я нашла лавку запертой на замок. Из-за того, что окна ее были наглухо закрыты ставнями, она изменилась до неузнаваемости, словно потеряла свое лицо. Я стала толкать дверь, хотя знала, что ответа не получу.

Возвратившись в машину, я заметила на полу что-то синее и наклонилась, чтобы поднять то, что там лежало. Это был бархатный плащ, только он и пожелал остаться, стать исключением, подтверждающим общее правило моего миража.

Я пошла по улице, держа плащ в руке. Начал накрапывать дождь. И я обрадовалась спасительным каплям, падавшим на раскаленные угли моей тоски. Что приходит с водой, с водой и уходит, сказала я себе, и пустой отзвук пословицы вдруг дал мне объяснение.