— Но если ребенок попал в дом, как же об этом не узнала Ара?

— Дон Никанор сделал так, чтобы все это совпало с паломничеством, которое ежегодно совершала Ара, проводя неделю в одном из монастырей Бояки, и никогда не пропускала. Когда она вернулась, все следы были заметены, и она так и не узнала, что ее сын побывал там.

— Как же получилось, что никто ей не рассказал? Простите, донья Чофа, и вы, донья Руфа, но если вы все знали, то почему же не рассказали бедной женщине, которая сходила с ума по своему сыну?

— В то время мы жили очень далеко отсюда, — вмешалась Руфа в первый и последний раз. — И даже не были знакомы ни с кем из этих людей. Все, что вы слышите, — это то, что позже моя сестра восстановила по слухам, ведь ни одна из нас не была тому очевидицей.

— Очень спокойный и очень красивый, — Чофа продолжила как ни в чем не бывало. — Никанор отвел ребенка к иностранцам и запросил у них очень высокую цену. Он мог шантажировать их, потому что они не были женаты, а были братом и сестрой, и потому им нельзя было усыновить кого-то законно. Однако, должно быть, они торговались, и он скорее всего сделал им скидку за то, что ребенок не говорил. О скидке стало известно, потому что дон Ника какое-то время ходил злым, рассказывая каждому, кто хотел его выслушать, что проклятые иностранцы — жадный народ.

— А мать Ары, сеньора Лутрудис, она разве не испытывала жалости к собственной дочери и собственному внуку? Я не могу в это поверить.

— Я уже говорила, что единственным желанием Лутрудис было, чтобы муж не лупил ее ремнем. Но продолжим рассказ.

— Одну секунду, донья Чофа. Откуда были эти люди, эти иностранцы, вы знаете?

— Иностранцы из Европы. Кто знает, откуда они, Европа большая! И, уже получив ребенка, они покинули нашу страну, которая им ни капельки не понравилась. Там они много путешествовали, отдали его учиться, и мальчик начал говорить, по слухам, не на одном, а на нескольких языках.

— Наконец он стал счастливым ребенком…

— Но ненадолго. В Европе умерла сестра, которая его в самом деле любила, и брат вернулся в Колумбию, где, как говорят, он оставил дела, и привез с собой уже выросшего юношу. Но сеньор этот был вспыльчивый, с чертовским характером, да и староват уже был для того, чтобы воспитывать юношу. Кроме того, тот был акселератом, потому что уже тогда, в свои одиннадцать-двенадцать лет, выглядел настоящим верзилой.

Тут вошел Орландо с продуктами — он прибежал обратно бегом, чтобы не пропустить историю. Донья Руфа пообещала ему удвоить вознаграждение, если он принесет ей с рынка несколько пучков кучерявой петрушки. Орландо, подумав как следует, принял предложение, но поставил условие: прежде пусть ему дадут стакан воды, потому что он очень хочет пить. Он делал долгие паузы между глотками, ожидая, что Чофа вновь начнет рассказывать, но она сменила тему и решила поделиться со мной секретом, как убрать горечь из лимонной корки. Едва Орландо ушел за петрушкой, Чофа продолжила:

— Юноша рос робким и нелюдимым, но, войдя в отроческий возраст, не избежал всякой пакости, характерной для этого периода. Он попробовал наркотики и стал курить марихуану, ходят слухи, что он воровал деньги у своего приемного отца на свои прихоти. Это мне рассказала одна подруга, родственница той самой любовницы, которую дон Ника держал в Ла-Мерсед. Дон Ника, уже старый и дряхлый, захаживал в дом своей содержанки, чтобы пожаловаться, что иностранцы не держат слово. Кажется, дело было в том, что столько лет спустя приемный отец требовал от него, чтобы он вернул деньги, потому что юноша отбился от рук. Дон Никанор, который был настоящим скрягой, не дал ему ни единого сентаво, и его внук попал в центр реабилитации. Известный мне след обрывается на этом событии, а что было дальше, никто не знает.

— До того момента, как юноша вновь объявился спустя два года в доме своей матери.

— Скажем так: до того момента, как юноша появился спустя два года в доме доньи Ары. Никто ведь не знает точно, ее ли он сын.

Я подождала возвращения мальчика и обнялась на прощание с сестрами Муньис, которые, перед тем как отпустить, добавили мне в подарок еще пару банок консервов. Мы с Орландо садились в джип в молчании.

Возможное прошлое моего ангела складывалось перед моими глазами в единую картину, словно лоскутное одеяло, прошитое нитями боли.

— Расскажите мне, Мона. Он мой брат, и я имею право все знать.

— Хорошо.

Самые тяжелые разговоры всегда происходят в машине, и этот не был исключением. Стараясь смягчить жестокость, тщательно подбирая слова, я рассказывала Орландо то, что слышала, но по мере рассказа тень недоверия сгущалась в его глазах. Теперь я всем сердцем жалела, что начала расспрашивать сестер, иначе мне не пришлось бы сейчас повторять полученные от них сведения. Но было поздно. Каждый раз, когда я пыталась что-то пропустить, Орландо замечал это и заставил меня выложить всю историю до конца.

— Только ничего не говорите маме. Никому не нужно говорить.

Мальчик покинул джип, не попрощавшись.

Ночь на четверг я провела, мучаясь то бессонницей, то кошмарами, умирая от жары, если накрывалась, или от холода, если сбрасывала одеяло, и во сне и наяву я грезила о маленьком ангеле, брошенном и молчаливом, играющем в углу. В пятницу я проснулась с решением не ездить в сумасшедший дом и не выяснять ничего больше.

Мое вмешательство в мистические события Галилеи низвело их до человеческих несчастий. Какой смысл лечить ангела, если лечение заставит его вспомнить, а воспоминания — острые осколки, которые вопьются в сердце ему, его матери, его брату, мне самой и кто знает скольким еще людям? Какая я дура! Сжигаю миф об ангеле, зная, что из его пепла родится жестокая правда о человеке.

У меня не было сил, даже чтобы подняться, когда зазвонил телефон. Это была Офелия.

— Хорошие новости! Вчера я сделала ему электроэнцефалограмму и люмбальную пункцию. У твоего ангела действительно эпилепсия, но ее можно держать под контролем. Если он будет каждый день принимать таблетки, приступы, возможно, не повторятся. Это сделает его существование более сносным.

Повесив трубку, я почувствовала, что у меня словно камень с души свалился, а отношение к ситуации вновь поменялось. А что, если бы ему не сделали электроэнцефалограмму? Приступы так и продолжались бы, с каждым разом все более тяжелые, убивая его день за днем. В конце концов, нельзя отвергать средства, которые люди пытаются придумать, чтобы противостоять своим болезням. Донья Ара и Орландо должны понять, что, хотя у правды ужасное лицо, маска выдумки куда хуже. Сам ангел должен подчиниться лечению, которое снимет пелену с его глаз. Только взглянув в глаза своему собственному прошлому, каким бы бесчеловечным оно ни было, он обретет свое настоящее и будущее. Да, я поеду в сумасшедший дом и постараюсь разузнать правду.

Меня предупреждали, что эта «Пикота» была одним из самых жутких мест на земле, где заживо хоронили людей, куда сваливали человеческие отходы и оставляли гнить.

— Мне кажется, сеньорите не стоит заходить внутрь, — острожно заметил сторож, охранявший решетчатые ворота.

— Стоит.

— Вы, конечно, можете это сделать, я вижу разрешение, но я вам не советую. В самом лучшем случае вы всего лишь нахватаетесь вшей.

— В любом случае я хочу войти.

— Одной нельзя — запрещено. Вы должны дождаться охранника, который будет вас сопровождать.

— Здесь несколько лет назад содержался юноша, вы должны помнить его — он был самым высоким из всех заключенных, другого такого вы просто не видели…

— Я здесь человек новый, а кроме того, уже подал просьбу о переводе. Это место не для людей. Здесь даже пропитываешься вонью, и бессмысленно стирать одежду или мыться, потому что жуткий запах ничем не уберешь. Это не жизнь, работать здесь — это не жизнь, нет.

— Возможно, есть какие-то архивы, где я могла бы отыскать нужные сведения. Разве здесь не хранят списки бывших заключенных?