Каждый старался сделать для меня все, чтобы я чувствовала себя принцессой. Даже слуги купили мне подарки. Затем произошло еще одно удивительное событие.

Прежде чем я смогла забрать Люка, чтобы проехаться в моем новом автомобиле, а затем улизнуть на нашу террасу, моя мать отозвала меня в сторону и попросила подняться с ней наверх. Мы прошли в родительскую спальню — огромную комнату с большой широкой кроватью, стенка у изголовья которой была сделана из орехового дерева с ручной резьбой, а по углам, у ног, возвышались большие колонны того же дерева. Для того чтобы поднять такую кровать, понадобилось бы, на мой взгляд, не меньше дюжины мужчин.

Над кроватью висела одна из немногих картин, которые мать взяла из Фартинггейл-Мэнора. Поскольку я знала это, картина имела для меня особое, почти магическое значение. И, как художник, я также высоко ценила ее. Полотно изображало старую хижину в Уиллисе и двух стариков, сидящих в качалках на веранде.

Моя мать неоднократно перепланировала и отделывала заново эту комнату, с тех пор как поселилась в Хасбрук-хаусе. Теперь на окнах были элегантные голубые шелковые занавеси, отделанные золотом. Стены покрыты светло-голубой бархатной материей, на полу лежал такого же голубого цвета толстый и мягкий ковер, по которому мне так нравилось ходить босиком.

Туалетные столики и шкафы были сделаны по особому заказу из того же орехового дерева, что и кровать. Почти всю правую стену комнаты, целиком покрытой зеркалом, занимал туалетный столик матери. Она подвела меня к нему и выдвинула средний ящик.

— Теперь, когда тебе исполнилось восемнадцать, я хочу, чтобы это было твоим, — сказала она. — Естественно, ты будешь надевать это лишь по особым случаям. В этом я уверена, но тем не менее хочу подарить именно сегодня.

Она вынула длинный черный как уголь футляр, в котором, я знала, находились ее самое дорогое брильянтовое колье и такие же серьги.

— О, мама! — Я буквально остолбенела при мысли, что сейчас произойдет.

Она открыла футляр и протянула его мне. Мы обе молча взирали на сверкающие брильянты. Я давно заметила, что когда мама смотрела на них, то вспоминала какие-то особые моменты своей жизни. Как бы мне хотелось, чтобы эти прекрасные вещи, когда я их надену, передали мне все секреты прошлого, запечатлели дорогие воспоминания матери также и в моей памяти и научили меня той мудрости и тем знаниям, которые она приобрела за счет не только горького, но и прекрасного жизненного опыта.

— Они принадлежали моей бабушке Джиллиан, которая жила, как королева.

— И которая не позволяла тебе называть ее бабушкой, — прошептала я, вспомнив один из тех немногих эпизодов из ее жизни в Фартинггейл-Мэноре, которые мама рассказывала мне.

— Да. — Она улыбнулась. — Джилл была очень тщеславной и хотела оставаться вечно молодой и красивой. Она цеплялась за любое выдуманное средство, за любую иллюзию с упорством тонущей женщины, которая хватается за проплывающую ветку. Она «цеплялась» за драгоценности, красивую одежду, — продолжала мать с нежной улыбкой. — Конечно, она подтягивала кожу на лице, лечилась на курортах и покупала все «чудотворные» мази. Всякий раз, бывая на солнце, Джиллиан надевала шляпу с широкими полями, так как боялась, что солнечные лучи вызовут на лице морщины. Ее кожа оставалась гладкой и свежей.

Я слушала, затаив дыхание, потому что это было одно из наиболее подробных описаний прабабушки, когда-либо мною услышанных. И мне хотелось, чтобы мама продолжала свой рассказ.

— И хотя она была на двадцать лет старше Тони, — вновь заговорила мама после небольшой паузы, — никто, кроме посвященных, не мог бы этого предположить. Джилл могла часами просиживать за своим туалетным столиком. — При этих словах мать широко улыбнулась.

Затем она замолчала, углубившись в воспоминания.

— Во всяком случае, — вновь заговорила она, вернувшись из прошлого, — эти драгоценности я получила по наследству и хочу, чтобы теперь они были у тебя.

— Они так прекрасны, что я буду бояться надевать их.

— Ты не должна бояться носить и владеть прекрасными вещами, Энни. Было время, когда я была точно такой. Чувствовала себя виноватой, что имела так много, ведь помнила, как бедно жила моя семья в Уиллисе. — В ее голубых глазах внезапно появилось решительное выражение. — Но вскоре я поняла, что богатые не заслуживают больших, чем бедные, прав наследовать и наслаждаться богатствами и самыми великолепными вещами, которые может предоставить эта жизнь. Никогда не думай, что ты лучше других только потому, что выросла в привилегированных условиях.

Последние слова мама произнесла с силой, не оставившей у меня никакого сомнения в том, что они подкреплены пережитыми ею болью и страданиями.

— Зачастую богатые руководствуются в жизни такими же мотивами, как и очень нечестные или очень бедные люди. Может быть, даже в большей степени, чем бедные, так как у богатых больше свободного времени, чтобы потерять свой разум.

— Ты все это познала в Фартинггейле? — тихо спросила я, надеясь, что она выбрала восемнадцатый день моего рождения для того, чтобы раскрыть мне все свои секреты.

— Да, — прошептала мама. Затаив дыхание, я ждала продолжения рассказа. Но внезапно воспоминания как будто захлопнулись. Ее глаза расширились и заблестели, словно она только что вышла из состояния гипноза. — Давай не будем говорить больше ни о чем неприятном. Особенно сегодня, в такой день, дорогая. — Она наклонилась и поцеловала меня в щеку, затем вложила в мои руки брильянтовое колье и сережки. — Настало время передать их тебе. Конечно, я могла бы иногда просить, чтобы ты их мне одалживала.

Мы обе рассмеялись, и она обняла меня.

— Я пойду положу их в безопасное место и спущусь вниз, — сказала я матери, мягко освобождаясь от ее объятий. — Я хочу проехаться с Люком в моем новом автомобиле.

— И не забывай про Дрейка. Он также мечтает об этом, Энни.

Мать всегда настаивала на том, чтобы я была почаще с Дрейком.

— Но в машине только два сиденья! — воскликнула я в тревоге.

Мне предстояло сделать выбор, затронув чувства одного из юношей.

— Дрейк проделал немалый путь, приехав из колледжа специально на твой день рождения, Энни. Ему не легко было сделать это. Люк всегда находится здесь, и, кстати, ты проводишь с ним слишком много времени. Я заметила, вот уже несколько месяцев ты ни с кем больше не встречалась. Другие ребята в городе, вероятно, начинают чувствовать себя обескураженными.

— Ребята в моем классе глупые и какие-то недоразвитые. Их интересует лишь одно — пойти куда-нибудь и напиться до чертиков, чтобы доказать, что они мужчины. С Люком я, по крайней мере, в состоянии разумно поговорить, — оправдывалась я, чувствуя, что могу сейчас разреветься.

— Все же, Энни, — произнесла мама, опустив глаза, — это нездорово.

Ее слова падали на меня, как тяжелые капли дождя. Но я знала, что они справедливы. Я кивнула головой и попыталась ответить спокойным, без дрожи голосом:

— Мне его жалко.

— Я знаю, но скоро он уедет в колледж, чтобы начать самостоятельную жизнь, а ты отправишься путешествовать по Европе и будешь встречаться с различными людьми. Кроме того, у Фанни для него есть деньги, а он очень умный и в вашем классе первый ученик. И нет никаких причин жалеть Люка. Готова поспорить, — добавила мать с улыбкой, — он бы обиделся, если бы узнал об этом.

— Пожалуйста, никогда не говори ему то, что услышала от меня!

— Я никогда не поступлю так, Энни. Не думаешь ли ты, что я не проявляю заботы о Люке и не понимаю, через что ему пришлось пройти и с чем он жил все эти годы? Вот почему у меня вызывает восхищение то, каким он стал теперь, — заверила мама, поглаживая мои волосы. — А теперь ступай, убери свои брильянты и прокатись вначале с Дрейком, а потом с Люком. Сегодня не должно быть ни слез, ни печальных слов. Я категорически запрещаю это и могла бы даже попросить мэра Уиннерроу издать немедленный указ по этому поводу, — произнесла она со смехом.