Я еще должна сказать им мое «прощайте».

Тони сдержал свое обещание: каждый раз, навещая меня, он приносил разные подарки-сюрпризы. Приходил он дважды в день, поздним утром и в начале вечера. Первое время он приносил коробки конфет и охапки цветов, потом по его заказу мне ежедневно стали доставлять вазы со свежесрезанными розами. В четвертый свой визит он принес мне флакон жасминовых духов.

— Я надеюсь, они нравятся тебе, — сказал он. — Это были любимые духи твоей прабабушки.

— Я помню, что иногда моя мама пользовалась ими. Да, мне нравится их запах. Спасибо, Тони.

Я тут же немного распылила их из флакона. Когда он вздохнул в себя аромат духов, глаза его омрачились и на несколько мгновений стали отчужденными: он предался воспоминаниям. Какой сложный человек и какое сильное сходство с моей матерью! Тони был нежным и заботливым и одновременно сильным и властным. Он походил то на маленького мальчика, то вновь возвращался к убеленному сединами, умудренному житейским опытом Тони. Слово, запах, цвет могли перенести его в прошлое, погрузив в океан тяжелых воспоминаний. Но уже в следующий момент он выходил оттуда бодрым, ярким, остроумным, готовым к бою.

Может, в чем-то и мы были похожи друг на друга. Как часто моя мать или отец заставали меня впавшей в меланхолию. Иногда самые простейшие вещи вызывали во мне печаль: одинокая птица на ветке ивы, отдаленный звук автомобильного сигнала, даже смех маленьких детей. Внезапно меня охватывали мрачные мысли, и так же внезапно все это исчезало, и я вновь возвращалась из теней к солнечному свету, будучи не в силах объяснить свою печаль. Однажды моя мать обнаружила меня всю в слезах. Я сидела в жилой комнате и смотрела на деревья и голубое небо.

— Почему ты плачешь, Энни? — спросила она.

Вначале я посмотрела на нее, ничего не понимая. Затем потрогала свои щеки и почувствовала на них теплые капли. Я не могла объяснить причину слез. Просто так случилось.

В следующее посещение Тони пришел в сопровождении своего шофера Майлса, который внес несколько коробок. Тони велел ему положить коробки на столик около кровати. Затем он стал открывать их одну за другой. Там были разнообразные ночные рубашки из шелка, а в последней — малиновый шелковый халат.

— Этот цвет удивительно шел твоей матери. — Его глаза заблестели при воспоминании. — Я все еще помню замечательное малиновое платье и жакет, которые я купил для нее, когда она посещала школу для девочек в Уинтерхевене.

— Мама не была там счастлива, — прервала я приятные воспоминания Тони. — Она говорила, что другие девочки обращались с ней безжалостно. И хотя они росли в богатых семьях, не были такими же отзывчивыми и добрыми, как бедные люди в Уиллисе.

— Да-да, но это выработало в Хевен сильный характер, позволивший ей противостоять им. Уинтерхевенская школа была и все еще продолжает оставаться академической школой. Там заставляют учащихся работать и обеспечивают их умными учителями. Я помню, как говорил твоей матери, что если она займет верхнее место в их академическом списке, то ее будут приглашать на чай в высшее общество и она станет встречаться с людьми, которые имеют реальный вес в Бостоне. Но ты права, ей действительно не нравились люди, которых она встретила в школе. Ну ладно, — добавил он поспешно, меняя направление разговора, — в любом случае ты будешь самой нарядной пациенткой в этой больнице.

Мне хотелось, чтобы Тони еще что-нибудь рассказал о тех годах, когда моя мать жила в Фартинггейл-Мэноре, но я решила, что лучше отложить разговор до того времени, пока сама туда не перееду.

На следующий день ко мне пришла с почтой одна из «розовых леди». Их так звали из-за розового цвета фартучка, который они надевали на себя, выполняя благотворительную миссию в клинике. В основном это были приятные пожилые женщины. «Розовая леди» принесла небольшую пачку открыток с пожеланиями скорейшего выздоровления от некоторых моих друзей в Уиннерроу, учителей, от миссис Эвери и Роланда Стара, а также от Дрейка и Люка. Я попросила миссис Бродфилд прикрепить открытки к стене, заметив, что она не пришла в восторг от моего поручения, хотя все же выполнила его.

На другой день после получения открыток меня посетили Люк и тетя Фанни. Поскольку я лежала в отдельной комнате, они могли приходить в любое время. Дверь была приоткрыта, и я услышала голос тети Фанни, когда та находилась еще в коридоре больницы (но и при закрытой двери это не составило бы труда). Вначале они с Люком остановились у поста сестры.

— Мы здесь, чтобы увидеть мою племянницу, — прогремела тетя. — Энни Стоунуолл.

Я даже не услышала ответа сестры, тетя Фанни не обратила внимания на ее скрытый намек говорить потише.

— Скажите, а почему у вас отдельные палаты находятся так далеко от лифта? За большую плату нужно иметь больше удобств. Сюда, Люк, — продолжала она громогласно.

— Идет моя тетя, — предупредила я миссис Бродфилд, которая сидела у двери как каменная и читала последний номер журнала «Пипл». Этим утром Тони прислал десятки свежих журналов, и миссис Бродфилд разложила их на подоконнике. Так что моя комната выглядела как библиотека. Некоторые из дежуривших сестер, проходя мимо, спрашивали разрешения взять на время их перерыва тот или иной журнал. Миссис Бродфилд разрешала, но обязательно записывала их имена и названия журнала в маленький блокнот.

— Запомните, где вы взяли их, — предупреждала она.

Она заерзала на стуле, когда шаги тети Фанни стали громче. По звуку я могла точно определить, что на ней были туфли на высоком каблуке, и я знала, что она разоделась специально для этого визита. Тетя вошла в комнату в широкополой соломенной шляпе с черной бархатной лентой, в бежевой юбке из джинсовой ткани (естественно, юбка туго облегала ее бедра) и куртке с коротким рукавом, тоже из джинсы, только черной, надетой поверх песочной рубашки мужского покроя в небольшую полоску.

Я должна признать, что, несмотря на ее лексику, манеру поведения, а также образ жизни, моя тетя Фанни была очень привлекательная женщина, особенно когда модно одевалась. И не было ничего удивительного в том, что молодые мужчины вились вокруг нее, как пчелы вокруг улья.

Люк вошел сразу за матерью. На нем были простая голубая рубашка с коротким рукавом и джинсы, но я заметила, что он чрезвычайно тщательно потрудился над прической. Он очень гордился своими черными густыми волосами. Другие ребята из зависти поддразнивали его за то, что он уделяет так много внимания своей шевелюре, не позволяя ни одной пряди выбиться из прически.

Стоило тете Фанни войти в комнату, миссис Бродфилд тут же поднялась. Она попятилась в сторону, как бы не желая, чтобы ее задели, и кинула свой журнал на подоконник.

— Энни, дорогая! — Тетя Фанни бросилась к кровати и обхватила меня руками.

Миссис Бродфилд направилась к выходу.

— Не торопитесь, любезная, — прореагировала моя тетя.

Я чуть было не рассмеялась, когда тетя Фанни повернулась ко мне. Глаза у нее расширились, а рот исказился гримасой, как будто она только что проглотила прокисшего молока.

Люк подошел к кровати с другой стороны. Он выглядел робким и скованным.

— Как дела, Энни?

— Немножко лучше, Люк. Когда я сижу, у меня уже не кружится голова, и еще я начала есть твердую пищу.

— Это замечательно, дорогая. Я знала, что если они поместили тебя в такое чудное место, то должны поднять тебя, не теряя времени, — произнесла тетя Фанни и уставилась на меня. — Это сестра с хмурым лицом обращается с тобой как надо?

— О да, тетя Фанни. Она очень опытная, — заверила я ее.

— Кажется, что так. Думаю, тебе нужно иметь кого-то вроде нее, чтобы правильно считать капли лекарства. Только с нее станет держать кого-либо в коме.

— Все в школе шлют приветы тебе, Энни, и выражают свои соболезнования, — вмешался Люк, пытаясь увести разговор от оскорбительных замечаний матери.