Прижавшись губами к его груди, Серена легонько лизнула кончиком языка его сосок, лишив Лаки последних остатков самообладания. С его губ сорвался стон обезумевшего от страсти животного. Он должен взять ее прямо сейчас, не медля ни секунды.

Лаки положил Серену на спину и лег на нее сверху, пытаясь проникнуть в нее полностью и одним рывком. Она вскрикнула и впилась ногтями в его спину. Ее тело напряглось.

– О небо! – простонал Лаки, опершись на локти, борясь с природным желанием погрузиться в жаркую и влажную пещеру ее тела. – Прими меня полностью, cherie, – взмолился он. – Прошу тебя, Серена! Полностью, всего меня!

– О, Лаки! – охнула она. – Не могу. Ты такой… слишком… большой…

– Тсс! – прошептал он, прикоснувшись губами к ее виску. – Просто расслабься, дорогая, не будь такой напряженной. Все будет хорошо, вот увидишь. Ты только расслабься, только и всего. Да, так правильно.

Она неуверенно поерзала под ним, принимая его в себя еще на один дюйм, затем сжала его копье лепестками своего бутона, чем вызвала в нем новый приступ наслаждения. Лаки из последних сил сдерживался, пытаясь обуздать клокотавшее в нем желание грубо вонзиться в нее, войти на всю длину своего фаллоса. Убрав прядь волос с ее щеки, он неторопливо поцеловал Серену, постепенно проникая в нее все глубже и глубже, чувствуя, как постепенно ее тело расслабляется, радостно принимая его.

– Да ты такая же крепкая, как сжатый кулак, – прошептал он, касаясь губами ее губ. Он пытался сдержаться и не форсировать события, давая ей возможность спокойнее, без всякого напряжения принять его. – Mon Dieu, неужели мужчины в Чарльстоне не знают, как нужно обращаться с такими красивыми женщинами?

Серена ничего не ответила ему, просто не смогла, и все. Она утратила дар речи и не могла сказать ему, что даже не помнит имени последнего мужчины, с которым спала, потому что оно стерлось из ее памяти. Сейчас все ее мысли были заняты только им. Она чувствовала только его: ощущала, как он проникает в нее, ласкает ее, целует. Она гладила его скользкую от пота мускулистую спину. Затем ее руки скользнули ниже и сжали его ягодицы, как будто она пыталась вдавить его в себя, одновременно поднимая бедра навстречу ему, чтобы он мог войти в нее как можно глубже.

Его большое тело крепко прижалось к ней и начало медленно двигаться, ритмично поднимаясь и опускаясь, набирая при каждом новом толчке силу и скорость. Серена дугой выгибалась под ним, стараясь, чтобы их движения совпадали по времени, устремляясь к чем-то такому, о чем она раньше даже не подозревала. Это было ни с чем не сравнимое ощущение. Она ни разу в жизни не испытывала ничего подобного. Возбуждение владело ею, нарастало с каждым мгновением, накапливалось в ней, отбрасывая прочь благоразумие и самоконтроль. Это одновременно пугало и было чертовски приятно. Ее словно уносило куда-то вдаль на гребне исполинской волны наслаждения.

Серена прильнула к Лаки, как будто он мог вернуть ее в реальный мир. Она крепко обняла его и обхватила ногами его стройные бедра. И все равно возбуждение продолжало нарастать, оно становилось более жарким и ослепительным в своей силе. Ей казалось, что ее тело вот-вот разлетится во все стороны миллионом сверкающих осколков.

– Лаки!

Лаки почувствовал, что она приближается к пику наслаждения, и услышал, как она выкрикнула его имя. В следующий миг его сознание затуманилось, и он взорвался в ней струей горячего семени. С хриплым стоном еще глубже погрузился в нее, на время утратив способность мыслить, способность понимать и ощущать что-либо, кроме пульсирующего контакта их тел. Эти мгновения были настолько сладки, настолько совершенны и неповторимы, что на мгновение горечь улетучилась из его души, и Лаки впервые за последнее время почувствовал себя чистым, легким, свободным от всего и умиротворенным. Он ухватился за это ощущение, как за спасательный круг, как можно крепче сжимая Серену в объятиях, словно пытался впитать в себя ту доброту, которую неожиданно для себя обнаружил в ней.

Реальность постепенно, как будто отдельными мазками картины, возвращалась к нему. Казалось, будто он выходит из пелены тумана на ровное ясное пространство.

Заляпанный краской кусок брезента. Ножки мольберта. Узкие полоски света, проникающие сквозь щелки в занавесках. Женщина под ним.

Он посмотрел на Серену, и в груди у него что-то болезненно сжалось. Она беззвучно плакала, отвернув голову в сторону. Слезы, одна за одной, выскальзывали из-под ресниц. Он сделал ей больно. Он чувствовал, как сильно она напряжена, и все же позволил себе отдаться во власть желания, пренебрегая всем остальным, и тем самым злоупотребил ее доверием. Боже, как же по-скотски он повел себя!

Он не раз говорил себе, что ему все безразлично, что ему ни до чего и ни до кого нет дела. Вид женских слез это опроверг. Его воспитали в духе уважения к женщинам. Несмотря на цинизм, укоренившийся в нем за последние годы, мысль о том, что мужчина способен сделать женщине больно, оскорбить ее или унизить, представлялась ему отвратительной. Стоило ему подумать о том, что он сделал больно Серене – храброй и гордой Серене Шеридан, чья аристократическая внешность скрывала за безупречным фасадом тайные страхи, – как эта мысль пронзила его в самое сердце, гораздо глубже и больнее, чем он был готов признаться самому себе.

Слегка дрожащей рукой он провел по ее волосам и коснулся виска.

– Серена. Прости меня…

– Не надо извиняться, – прошептала она. – Со мной все в порядке.

– Я сделал тебе больно. Я был слишком груб. Я…

– Нет. Просто со мной такого ни разу не бывало, – сказала она, сокрушив этим признанием его чувство вины.

До Лаки неожиданно дошел смысл этого бесхитростного признания.

– Никогда?

Серена повернула к нему голову и слабо улыбнулась.

– Никогда со мной не было ничего подобного. Я даже не представляла, что мне может быть так хорошо. В сексе я не слишком умелая.

Ничто не могло возбудить его сильнее, чем эти слова. Даже если бы она призналась ему в своей девственности. Ему было чертовски приятно осознавать, что раньше ни один мужчина не смог доставить ей такого удовольствия, как он. Ощущение собственной мужественности вспыхнуло в нем, и на этот раз он даже не стал пытаться подавить его или отрицать. Серена принадлежит ему, он чувствовал это на инстинктивном уровне. Она его женщина. Все еще оставаясь в ней, он вздрогнул, и ее тело тут же отозвалось на это движение, машинально сжав его еще крепче и не желая отпускать. Он снова посмотрел на нее, ощущая себя во власти чувств, которым он был не в состоянии дать определения. Серена ответила ему нежным взглядом. Губы ее слегка приоткрылись.

–  Ma jolie fille, – произнес он и, опустив голову, поцеловал ее в шею. – Может, это и был твой первый полет к небесам, но он точно не последний.

Он, наверное, уже в сотый раз видел этот сон. Он видел, как ползет по канализационному туннелю под личной тюрьмой самопровозглашенного генерала и наркобарона Хуана Рафаэля Рамоса, чувствуя, как задыхается от дыма. Слышал проникавшие даже сквозь каменные стены вопли пытаемых палачами узников, и ему казалось, что это кричат, обезумев от боли, человеческие души из какого-то другого измерения.

Он планировал побег с того дня, как пришел в сознание после первого допроса, учиненного людьми Рамоса. Он думал о побеге каждый раз, когда они пытали его, заставляя себя сосредоточиться на мысли на свободе, а не на адской боли, и в бесконечные часы в темной вонючей камере раз за разом обдумывал способы бегства. Сейчас конец туннеля был в буквальном смысле виден. Его пальцы вцепились в заржавевшую решетку и вытолкнули ее наружу. На другом его конце стояли освещенные ярким шаром света Рамос, Амалинда Рока и подполковник Ламберт.

Первым он набросился на Ламберта и убил его грубым металлическим прутом. Кровь фонтаном хлынула из его головы, как вода из пожарного гидранта. Она была теплой и липкой и достигала уровня его плеч. Он услышал женский смех и медленно повернулся. Двигаться быстрее в вязкой жидкости он не мог. Над ним нависла Амалинда. Ее волосы змеились вокруг нее, как трепещущие на ветру длинные узкие ленты.