После долгой паузы, которая показалась Эрагону нескончаемой, эльф Вирден повернулся к нему и сказал:

– Благодари судьбу, Губитель Шейдов. Копье прошло мимо основных артерий, повредив лишь мышечную ткань, а уж мышцы-то мы зашивать умеем отлично.

– А вы можете удалить это копье? Или оно заколдовано, и магические чары не позволяют…

– Не беспокойся, мы обо всем позаботимся, Губитель Шейдов.

Суровые, точно монахи у алтаря, все эльфы, за исключением Блёдхгарма, приложили руки к груди Сапфиры и запели – точно шепот ветра в ветвях ивы шелестела эта песня. В ней говорилось о тепле, о росте мышц и сухожилий, о пульсирующей крови и о других, куда более волшебных вещах. Должно быть, лишь благодаря невероятно мощному усилию воли Сапфира оставалась неподвижной в течение всего исцеляющего заклятия, хотя порой ее тело все же охватывала неудержимая дрожь. Полоса крови тянулась по ее груди от древка копья, глубоко вошедшего в плоть.

Когда Блёдхгарм осторожно подошел и встал рядом с Эрагоном, тот быстро глянул на эльфа. Темно-синяя шерсть на подбородке и шее у Блёдхгарма была покрыта пятнами запекшейся крови и в этих местах казалась совершенно черной.

– Что это было? – спросил Эрагон, указывая ему на языки пламени, все еще плясавшие в окне, находившемся высоко над двором.

Блёдхгарм облизнулся, обнажая хищные клыки, потом ответил:

– За мгновение до того, как этот воин умер, я смог проникнуть в его мысли, а через них – в мысли того мага, который ему помогал.

– Ты убил мага?

– Можно сказать и так; точнее, я заставил его убить самого себя. Я обычно не прибегаю к столь экстравагантным, даже театральным приемам, но у меня были… отягчающие обстоятельства.

Когда Сапфира издала тихий протяжный стон, Эрагон ринулся было вперед, но сдержался и увидел, что копье, которого вроде бы никто не касался, само начинает выскальзывать из раны. Веки Сапфиры затрепетали, она несколько раз неглубоко быстро вздохнула, когда последние шесть дюймов копья выходили из ее тела, и наконец зазубренное острие, испускавшее неяркий изумрудный свет, упало на землю, зазвенев на каменных плитах. Странно, но звук этот напоминал скорее удар о камень глиняного горшка, а не металла.

Эльфы перестали петь и отняли свои руки от тела Сапфиры, Эрагон ринулся к ней и коснулся ее шеи. Ему хотелось утешить ее, мысленно сказать, как сильно он за нее испугался, но он, глядя в один из ее блестящих синих глаз, лишь спросил: «Ты как?», скрыв за этим ерундовым вопросом ту бурю чувств, которые в этот момент его одолевали.

Сапфира в ответ один раз моргнула и, опустив голову, с нежностью, точно целуя, обдала его лицо теплым воздухом, выдохнув его через ноздри.

Эрагон улыбнулся. Потом повернулся к эльфам и сказал:

– Эка элрун оно, ялфья, виол фёрн торнесса, – благодаря их на древнем языке за помощь. Те эльфы, что участвовали в исцелении, включая Арью, поклонились и приложили правую согнутую руку к центру груди жестом глубокого уважения – этот жест, насколько знал Эрагон, крайне редко использовался их народом. Было заметно, что почти все эльфы, которым было поручено защищать его и Сапфиру, сильно побледнели и так ослабели, что едва держались на ногах.

– Отступите в задние ряды и отдохните, – сказал он им. – Вас попросту убьют, если вы продолжите сражаться в таком состоянии. Ступайте же, это приказ!

Хотя Эрагон был почти уверен, что эльфы его не послушаются, семеро из них все же сказали: «Как тебе будет угодно, Губитель Шейдов», – и ушли, легко и изящно перепрыгивая через трупы и груды щебня. Даже находясь на пределе своих сил и возможностей, они умели выглядеть благородно и достойно.

А сам Эрагон присоединился к Арье и Блёдхгарму, внимательно изучавшим злосчастное копье. На лицах эльфов было какое-то странное изумление. Казалось, они не знают, как им теперь поступить. Эрагон присел рядом на корточки, стараясь, чтобы ни одна часть его тела не коснулась магического оружия. Он смотрел на изящную резьбу у основания острия, и эти тонкие линии показались ему немного знакомыми, хотя он и не был в этом уверен. Эрагон разглядывал зеленоватое древко, сделанное из какого-то странного материала – и не дерева, и не металла; а слабое свечение древка чем-то напоминало ему эльфийские беспламенные светильники эрисдар, которыми пользовались также и гномы.

– Как вы думаете, это дело рук Гальбаторикса? – спросил Эрагон. – Может быть, он решил, что ему стоит убить Сапфиру и меня, а не брать нас в плен? Или, может, ему теперь кажется, что мы стали представлять для него угрозу?

Блёдхгарм усмехнулся, причем весьма неприятно.

– Я бы не стал обманывать себя подобными фантазиями, Губитель Шейдов. Мы для него – всего лишь мелкая мошка. Если бы он когда-либо действительно захотел убить тебя или кого-то из нас, ему нужно было бы всего лишь вылететь из Урубаена и принять в сражении непосредственное участие, и мы попадали бы перед ним, как осенние листья с ветвей перед зимними ветрами. Он по-прежнему владеет силой многих драконов, и никто не может противостоять его могуществу. Кроме того, Гальбаторикс так просто со своего пути не свернет. Он, может, и безумен, но к тому же безумно хитер и, самое главное, исполнен неколебимой решимости. Если он пожелает сделать тебя своим рабом, он будет добиваться этого с поистине безумным упорством, и ничто, кроме инстинкта самосохранения, его не остановит.

– Так или иначе, – перебила его Арья, – это работа наших мастеров, а не мастеров Гальбаторикса.

Эрагон нахмурился.

– Наших? Но это же явно сделано не варденами.

– Не варденами. Это работа кого-то из эльфов.

– Но ведь… – Эрагон не договорил, пытаясь найти рациональное объяснение. – Но ведь ни один эльф не согласился бы работать на Гальбаторикса. Скорее умер бы, чем…

– Гальбаторикс не имеет к этому никакого отношения. Но если бы даже и имел, то вряд ли доверил столь редкое и могущественное оружие человеку, который даже и владеть-то им как следует не умеет. Из всех инструментов войны, разбросанных по территории Алагейзии, именно это копье Гальбаторикс менее всего хотел бы видеть у нас в руках.

– Почему?

С легкой кошачьей ноткой своим низким голосом Блёдхгарм почти промурлыкал:

– Потому, Эрагон Губитель Шейдов, что это – Даутхдаэрт, Копье Смерти.

– А имя его – Нирнен, «орхидея», – сказала Арья, указывая на резные линии у самого острия.

Только теперь Эрагон понял, что это стилизованные иероглифы эльфийской письменности, извилистые, переплетающиеся линии которых заканчиваются высокими, похожими на шипы остриями.

– Так это Даутхдаэрт? – переспросил он, и, поскольку Арья и Блёдхгарм смотрели на него, явно изумленные его невежеством, ему осталось только смущенно пожать плечами и умолкнуть. Порой Эрагона просто в отчаяние приводило то, что эльфы с рождения и в течение всей своей юности долгие десятилетия наслаждались возможностью учиться у самых мудрых представителей своего народа, тогда как его родной дядя Гэрроу не пожелал учить даже читать и писать, считая это совершенно ненужным. – Я ведь смог начать читать ваши древние тексты только в Эллесмере, – словно оправдываясь, сказал он. – Неужели это копье действительно было выковано в период падения ордена Всадников? Неужели им пользовались еще в самом начале борьбы против Гальбаторикса и Проклятых?

Блёдхгарм покачал головой:

– Нет, Нирнен значительно старше.

– Даутхдаэртья, – сказала Арья, – порождены страхом и ненавистью, которыми были отмечены наши последние войны с драконами. Самые умелые наши кузнецы и заклинатели создавали их из таких материалов, состав которых нам более неведом. Они пропитывали их такой магией, что слов тех заклинаний никто уже и не помнит. Каждому из двенадцати таких копий давали имя, соответствующее названию одного из самых прекрасных цветов на свете. На мой взгляд, это одно из самых безобразных несоответствий, когда-либо нами допущенных. А все потому, что мы тогда преследовали одну-единственную цель – убить как можно больше драконов.