Я опять сжал ее плечи.

– Тебе не нужно ни в чем себя винить. – Она подняла лицо. На моей рубашке от ее слез образовалось мокрое пятно. Она потрогала его и засмеялась. Приблизила лицо ко мне. Наши губы соединились, и мы поцеловались, нежно касаясь друг друга языками. Я открыл глаза и увидел, что ее глаза закрыты. Я провел пальцем вдоль ее позвоночника. Она придвинулась ближе, и ее маленькие груди прижались ко мне. Я целовал ее щеки, ощущая языком соленые слезы. Ее руки потянулись к моему ремню.

– Нет, – сказал я.

Она отпрянула, возбужденно дыша.

– Я что, сумасшедшая?

Я еще раз поцеловал ее в щеку и сказал:

– Не более, чем все вокруг.

Мы еще некоторое время тихо посидели, обнявшись, я гладил ее по волосам. Пришло время уходить. Анна-Мария проводила меня до двери.

– Скажешь мне, если что-нибудь обнаружишь?

– Конечно. Тебе первой.

Мы попрощались дружеским поцелуем, и, когда я уже собрался выходить, она сказала:

– Ой, чуть не забыла. Дерек очень хотел поговорить с тобой. Подожди секунду. – Она сбегала на кухню и вернулась с телефонным номером на клочке бумаги. – Позвони ему.

Я еще раз поцеловал ее и вышел во тьму.

Посреди ночи зазвенел домофон. Я проснулся в панике, запутавшись в простынях. Двое упившихся вдрызг придурков неразборчиво рокотали басом на весь подъезд. На верхнем этаже кто-то открыл дверь, и завязалась перепалка. Светящиеся цифры на моем будильнике показывали 4:05 утра. Сверху послышался лай собаки, хлопнула дверь, пьяные, ругаясь, зазвенели ключами, снова хлопнула дверь, и все стихло. Улица, словно встревоженная ссорой в подъезде, начала постепенно просыпаться. Мои руки пошарили в темноте, отыскали табак и папиросную бумагу, стали скручивать папиросу. В квартире наверху кто-то что-то сказал, ротвейлер умолк и стал снова устраиваться спать. Вся моя надежда на сон испарилась. Но, открыв глаза уже в семь часов, я обнаружил пепел на простыне и потухшую, наполовину сгоревшую папиросу, зажатую между пальцев.

Я свернул себе еще одну, встал, принял душ, оделся, сварил кашу, которая больше походила на клейстер, кое-как проглотил ее и поставил перед собой телефон, чашку кофе и положил еще одну сигарету. Пальцы помедлили, потом стали набирать номер.

БОЛЬНИЦА: «Состояние вашей тети стабильное, но улучшений пока не наблюдается».

АНДЕРСОН: «Инспектора Андерсона нет на месте. Изложите, пожалуйста, суть вашего обращения, возможно, другой полицейский сможет вам помочь».

ДЖОН: «Ты же знаешь меня, Рильке. Я готов и самого дьявола купить, если эта покупка покажется мне выгодной, но вот насчет тебя я не уверен. Что именно вы не поделили с моим братом в тот день?»

РОЗА: «Ты обязан быть сегодня здесь. С самого начала этой сделки ты методично уклонялся от работы. Уже забыл, как эта распродажа важна для нас? Ты забыл, что для нас обоих это сейчас или пан или пропал? Кстати, как там наша старушка?»

ЛЕСЛИ: «Эй, ты смотрел на часы, ты вообще в своем уме? Короче, ты меня доконал. Только-только я начал забывать о твоем существовании. Пошел на фиг, или я вспомню о тебе слишком много и разозлюсь».

ДЕРЕК: «Хорошо, что позвонил. Да, время удобное. Я сегодня свободен».

Я спросил Дерека, не хочет ли он немного подработать, помогая мне сносить ящики с чердака. Он, казалось, был рад меня слышать, но не намекнул, о чем хочет поговорить. Мы решили встретиться днем у дома Маккиндлесса. Мотивы моего поступка были подлы и двойственны. Я еще не знал, что буду делать с книгами, но, несмотря на все свои обещания, был уверен, что ни за что не сожгу их. Мне требовалась помощь кого-то не связанного с распродажей, и кто лучше подходил на роль помощника, чем этот мальчик? Мальчик, с которым мне очень хотелось побыть наедине и который имел представление, хоть и смутное, о Маккиндлессе. Я пожалел, что не расспросил Анну-Марию о Дереке поподробнее, но как я мог это сделать после того, что произошло между нами? Я стал размышлять о влечении. Сколько лет назад я в последний раз был с женщиной? Я попытался вызвать в воображении образ Анны-Марии и с облегчением увидел ее такой, какой она предстала передо мной вчера вечером: одетой по-домашнему, без обуви, в спортивном костюме.

Похмелье слегка изменило мое восприятие мира за секунду до предчувствия. Но голова болела не сильно, и боль отвлекала от других проблем. Я усилием воли сосредоточился на дальнейших планах и руле автомобиля. Как ни странно, моему отчаянию сопутствовал эмоциональный подъем – вероятно, здесь не обошлось без алкоголя, все еще гулявшего по венам. Какое тебе дело до друзей, наплевавших на тебя, и до работодателя, готового при первом удобном случае упечь тебя в тюрьму или уволить, когда так ломит виски и в голове сплошной сюрреализм?

В доме ничего не изменилось. Пустой коридор и разноцветные световые пятна на паркете от оконных витражей. Запах, правда, стал влажным – такой обычно бывает в запущенных и покинутых местах. Утро было все еще раннее. Казалось, под лестницей и в дверных проемах маячат тени. Я зачем-то крикнул в пустоту:

– Эй, есть тут кто-нибудь? – и несколько секунд постоял, прислушиваясь. Мне вдруг захотелось оказаться где угодно, только не здесь. И хоть я не верю в духов, я стал еле слышно напевать, чтобы веселей было заходить в эту мрачную спальню на верхнем этаже.

Логика в песне отсутствовала. Как эта девица могла путешествовать по миру бескрайнему в поисках другого парня, если она умерла?

Я поддел лестницу, спустил ее, взобрался и открыл дверь чердака, удивляясь тому, что высота отчего-то не беспокоит меня. Я очутился в темноте, нащупал выключатель, зажег свет и огляделся. Сам не знаю, чего ожидал, но при виде нисколько не изменившейся комнаты мое напряжение спало. Все вещи были на тех же местах: ряды коробок, книжные полки, аккуратно заставленные томами, стол и стул, почти пустая бутылка виски. Я поднял ее и оценил количество содержимого – хватит на два хороших глотка, – поставил бутылку на стол, но пить не стал. Выпью, если что-то найду.

Я дважды пообещал уничтожить книги, но я ведь всегда умел с легкостью не сдерживать обещаний. Джон сказал, что о Маккиндлессе можно узнать все, изучив его библиотеку. Джон – продавец книг и судит о людях только по книгам, которые они читают.

Я провел пальцем по корешкам, удивляясь самому себе: и почему я раньше сюда не пришел? Чего боялся? Того, что меня застукают? Да, пожалуй, и я не хотел ни с кем делиться – ни моими находками, ни информацией. Но я ведь умею обманывать людей – сумел бы обмануть и в этот раз. Или я боялся, что распродажа сорвется? Ведь «Аукционы Бауэри» сейчас балансируют на лезвии ножа, а эта распродажа может стать нашим спасением и, если верить Розе, – нашим будущим. Но ведь мы и раньше стояли на краю пропасти и каждый раз умудрялись не падать. Может, я просто слишком чту печатное слово и меня охватывает священный трепет при виде книг? Нет. Я всегда загибал уголки страниц, со спокойной душой распродавал энциклопедии и бывшие бестселлеры, я бросал в мусорную кучу «лучшие-книги-месяца» и выбрасывал «лидеров-читательских-рейтингов». Я, не моргнув глазом, пренебрегал книгами, авторы которых воплощали в них свои мечты о бессмертии.

Но все же я и подумать не мог о том, чтобы уничтожить эти книги. Эти книги аморальны, но они очень редки, некоторые редки настолько, что я знал о них лишь по рецензиям в старых каталогах. Нет, я ни за что не брошу их в огонь. Они переедут ко мне домой, как законная добыча.