Молчание. Потом хриплым и дрожащим голосом маленькая девочка Фейз спросила:

— Мы попадем завтра к миссис Джейнпенни?

— Да.

— Мне не нравится эта дорога.

— Это дорога, по которой нам надо идти. А теперь постарайся успокоиться. Закрой глаза. Вот так, молодец. И надо сказать то, что мы каждый день говорим дома. Скажем? Фейз, веришь ли ты в Бога?

Долгое молчание и еле слышный ответ:

— Да, мама.

— Веришь ли ты, что не должны мы страшиться тьмы, ибо Он освещает наш путь?

— Да, мама.

— Веришь ли ты в обетование Царствия Небесного?

— Да, мама.

— И я верю. Теперь спи, детка.

У Мэтью были свои проблемы. Как призвать к себе сон, зная, что когда Слотер подползет к лагерю, он будет намерен убивать и жертвой себе выберет некоего решателя проблем из Нью-Йорка, который, ускользнув от одной гремучей змеи, стал основной целью другого представителя той же породы. Мэтью вспомнил, как при первой встрече спросил Слотера, почему он решил убить Марию в красном сарае за больницей вместо того, чтобы бежать на свободу, и Слотер ему ответил: «Христианское милосердие остановило меня и потребовало освободить Марию из мира, полного страданий». Мэтью казалось, что ненависть к людям и жажда убийства перевешивали у Слотера здравый смысл. Как некоторые люди становятся добровольными рабами любого числа пороков вопреки всем резонам, так Слотер предан истреблению людей. Или, более вероятно, он увидел возможность убить и воспользовался ею, ни о чем больше не думая.

Мэтью закрыл глаза. И снова открыл. Он устал крепко, но нервы разгулялись. Потрогал пальцем рукоять пистолета. Должность клерка у магистрата показалась ему вдруг не таким уж плохим занятием. Он вспомнил, как Натэниел Пауэрс говорил ему в Сити-Холле летом, когда освободил Мэтью от должности, чтобы тот перешел в агентство «Герральд»: «Твое обучение только начинается».

«Да поможет мне Бог выжить на следующем этапе», — подумал Мэтью.

— Можно мне с вами посидеть? Всего минуту?

Он понял, что это подошла Ларк. Мэтью сел, радуясь, что кто-то нарушил его одиночество.

— Да, сделайте одолжение. — Он рукой смахнул ветки и камешки с места, где она собралась сесть. — Извините за скудную меблировку, зато хоть вид отсюда прекрасный.

Он сомневался, чтобы его попытка пошутить вызвала у нее улыбку, хотя и не видел в темноте ее лица. У нее за спиной угасал костерок. Фейз, укрытая плащом, вроде бы заснула, что само по себе было благом. Ларк села рядом и протянула Мэтью фляжку с водой. Он взял, отпил и вернул.

Оба они молчали. Ночь над головой открыла величественную реку звезд, и в этой огромной реке небесными течениями клубились водовороты света. Некоторые звезды горели красным или синим. Другие пульсировали какой-то неизвестной энергией. Далеко над горизонтом прыгнула искорка света, золотая на черном, сделалась оранжевой и так же неожиданно погасла. Путь всего сущего, подумал Мэтью. Начало и конец, даже для звезд.

— Мэтью, — сказала Ларк. — Я хотела сказать вам… я вас ни в чем не виню.

Он не ответил, хотя слушал ее очень внимательно.

— И вы сами не должны себя винить, — продолжала она. А смотрела она на него при этом или нет, он не видел. — У вас были свои причины сделать то, что вы сделали, и я уверена, очень важные. Или вы думали, что они важные. Наверняка они важными и были. Но если бы вы не были… не были хорошим человеком, Мэтью, вы не были бы сейчас здесь. Вам было бы все равно, что станется с нами. И вы не пытались бы все исправить.

— Я вряд ли когда-нибудь смогу…

Он не договорил — Ларк приложила палец к его губам.

— Сможете. Поместив его туда, где ему место. Не сдаваясь. Все, что случилось, уже в прошлом. Случилось — и случилось. Вы слышите?

Он кивнул. Она убрала палец.

— Отпусти вчерашний день, — закончила она, — чтобы он не предал завтрашний.

Он и правда ощутил, как что-то его оставило? Тяжесть? Глубоко впившаяся печаль? Чувство вины, подобное выстроенному для самого себя эшафоту? Он не мог точно сказать. Если да, то как-то очень прозаично это вышло, без мощи и торжественности реки звезд, небесного течения. Но он подумал, что милостью молодой девушки — старше и мудрее, чем полагалось по годам, — в нем зажглась искорка надежды, внутри, во тьме, и может быть, душа его найдет теперь путь домой из диких дебрей.

— Вы меня не обнимете? — спросила она.

Он обнял.

Она опустила голову ему на плечо, прижалась лицом потеснее и заплакала приглушенными всхлипываниями, чтобы мама, то есть теперь ее дитя, не проснулась, услышав. Он гладил ей волосы, втирал ей в шею тепло, и она цеплялась за него и плакала, как любая девушка шестнадцати лет с разбитым от горя сердцем в ночи, когда звезды горят свирепой красотой вверху над мерзким царством гремучих змей.

Мэтью не знал, долго ли он обнимал ее и сколько она плакала. Время и вправду остановилось для англичанина. Но наконец рыдания стали тише, замолкли, и она подняла голову от его мокрого плеча.

— Спасибо, — сказала она, встала и вернулась к матери.

Мэтью снова лег, пистолет под рукой. Ноги у него болели, спина ныла, но впервые за долгое время — может, с той минуты, как он решился сломать красную печать-осьминога, — его разум ощутил прикосновение покоя. Мира.

Глаза закрылись.

И он уснул крепким сном, и хотя бы ненадолго его оставил страх.

Мэтью проснулся, как мог бы проснуться лесной зверь: мгновенно включились все чувства и с ними — слова Прохожего:

— Он идет сюда.

Тускло светили звезды и слабая свечка месяца. Весь мир окрасился в оттенки темно-синего, темнеющие до черного. Рядом с Мэтью присел Прохожий.

— Секунду, — ответил Мэтью так же тихо, понизив голос.

Открыв сумку стрелка, он вытащил оттуда рог с порохом. На тренировках с оружием Грейтхауз несколько раз заставлял Мэтью заряжать пистолет с завязанными глазами. Мэтью тогда думал, что это смешно, но сейчас оценил мудрость этого упражнения. Даже пожалел, что мало его отрабатывал, стремясь как можно быстрее выбраться в ближайшую кофейню. Вот сейчас придется сделать все, на что способен, и если он допустит ошибку, злой дух пороха — тот, что иногда ярко вспыхивает, а иногда шипит и плюется в руках желторотых, — поправит его самым суровым образом.

Он засыпал порох на полку, закрыл ее и большим пальцем поставил курок на полувзвод. А теперь, подумал он, закидывая на плечо сумку с боеприпасами и вставая, чтобы идти за Прохожим, — вперед, за кровью.

Прохожий достал из чехла лук, вынул из колчана стрелу и наложил на тетиву.

— Медленно и молча, — прошептал он. — Держись от меня справа, плечом к плечу. Он подходит слева, ярдах в шестидесяти.

— Откуда ты знаешь?

— Я подходил так близко, что его услышал. И учуял запах. Ты готов?

— Да, — ответил Мэтью.

Случалось ему произносить более наглую ложь, но считанные разы.

Оставив спящую девушку с матерью, они перешли поляну и вошли в лес на другой ее стороне. Мэтью таращился, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть и подумал, что ему повезло не зацепиться ногой за корень и не грохнуться в чащу лицом вперед, переполошив все имеющее уши отсюда и до Города Братской Любви. Но мокасины позволяли ощупывать землю и идти — медленно, как Прохожий. Шаг — стоп. Шаг — стоп. Сердце тяжело колотилось. Наверняка в такой тишине Слотер не мог не слышать этот грохот.

Когда Мэтью шагнул вперед, и у него под ногой хрустнули опавшие листья, шум грохнул громче хохота мерзавцев в «Петушином хвосте». Прохожий застыл неподвижно, и Мэтью с ним. Они так и оставались — не меньше минуты, по расчетам Мэтью. Прохожий пригнулся совершенно беззвучно, опустил голову к земле. Потом наконец снова встал и двинулся вперед, забирая чуть круче влево.

Синее на черном, серое на черном — вот цвета ночного леса. Глаза Мэтью чуть привыкли к темноте, и черные полосы ветвей можно было разглядеть на фоне темно-синего подлеска, а серый валун поднимался, как остров в чернильном море. Двое, крадущиеся наперерез третьему, продолжали бесшумно скользить по лесу. Колючки цеплялись за куртку оленьей кожи, царапали лицо, но Мэтью почти не замедлял шага. Глаза его высматривали движение среди мощных деревьев, в черном узоре подлеска. Пистолет он держал сбоку, в опущенной руке, большой палец готов поставить курок на боевой взвод. Воздух нес прохладу, но под мышками и на висках у Мэтью выступил пот. Не родился он героем со стальными нервами, и на каждом шаге, казалось, готов был штаны обмочить.