— Нет смысла это выбрасывать. — Ларк протянула Мэтью кусок, от которого мать отказалась. — Хотите?

— Спасибо, я возьму лепешку, — ответил он. Приятно было увидеть что-то, напоминающее более счастливые ужины там, дома. — А ветчину вы бы лучше сами съели.

— Я не слишком голодна.

— Возможно, но есть все равно надо.

Он стал жевать лепешку, совершенно восхитительную, и смотрел, как девушка держит ветчину и смотрит на нее так, будто ломоть отрезали от окорока гигантской крысы. Потом, преодолев отвращение от воспоминания о последней семейной трапезе, она послушалась Мэтью, после чего быстро вскочила, отбежала в кусты и там ее вырвало.

Мэтью встал, взял из холщовой сумки фляжку и понес ее девушке. Та стояла на коленях, согнувшись, отползя от извергнутого желудком. Не глядя на Мэтью, она приняла фляжку, набрала в рот воды, прополоскала и выплюнула. Сделала глоток побольше, закрыла фляжку и вернула.

— Прошу прошения, — сказала она, отводя волосы с глаз.

Мэтью молча сел неподалеку от нее. Снял треуголку, которую вряд ли будет много носить — волосы под нею покалывало. Ларк — красивая девушка, подумал он. Очень молодая, очень свежая. Или была такой. Хотел бы он видеть ее вчера. Вообще он очень многого хотел бы, но хотеть — зря время терять. Он посмотрел на звезды, восходящие на востоке. Интересно, кто сейчас на них смотрит в Нью-Йорке. Берри? Ефрем Оуэлс? Зед? Или даже сам лорд Корнбери на вечерней прогулке?

Интересно, вернется ли он туда? Интересно, жив ли еще Грейтхауз…

Но тут голос Ларк прервал поток праздных мыслей.

— В чем ваша вина? — спросила она.

Мэтью знал, что она имеет в виду. Знал, что над его словами она думает с той минуты, как он их произнес.

— Если бы не я, не мои действия, Слотер сейчас был бы в тюрьме в Нью-Йорке.

— Вы его отпустили?

— Нет, не так прямо. Но… но я промолчал об одной вещи, когда должен был сказать. Я забыл свою работу. По сути я предал своего друга. И вот это молчание… когда ты знаешь, что должен говорить, но молчишь… вот это убивает.

— Вы хотите сказать, что совершили ошибку?

Ошибку. Прозвучало как мелочь, ерунда без последствий.

— Да, — ответил он. — Ошибку, которую я буду вспоминать снова и снова до конца дней.

Она переменила положение, подтянула ноги к подбородку, сцепив руки на коленях.

— Это может быть очень долго.

— Надеюсь, — ответил Мэтью, и оказалось, что он еще способен улыбаться, пусть даже чуть-чуть.

Ларк какое-то время сидела молча. Стайка птиц пролетела перед Мэтью, торопясь домой до полной темноты.

— Моя мать, — сказала Ларк, — моя мать была очень хорошим человеком… — Она осеклась и помолчала. — Хорошо воспитанной и очень доброй ко всем. — Она сделала очень глубокий вдох, задержала дыхание почти до боли и медленно-медленно выдохнула. — Вряд ли она оправится.

— Этого мы не знаем. Может быть, утром ей станет лучше.

— Вы хотите сказать, когда прояснится у нее в голове? Если прояснится? Я говорю, что она никогда не будет такой, как была. И никто из нас не будет, никогда. И я думаю… вы тоже не сможете.

— Это правда.

— Мой отец говорил всегда… что в жизни есть только два пути: вверх или вниз. Он всегда говорил, как хороша земля и как любит нас Бог. Он говорил… как бы ни было трудно на этой земле, чтобы коснуться Бога, надо только потянуться вверх. Иди к Нему навстречу, насколько сам можешь, — вот что он имел в виду, по-моему. Старайся. Я думаю, лучшее, что может сделать человек — это стараться. — Теперь Ларк сдержанно улыбнулась, но улыбка тут же исчезла. — Я сидела у него на колене и его слушала и верила во все, что он говорил. Тянись вверх, говорил он, вверх. И не оставляй стараний, потому что иначе ты не встретишь Бога. Но я, наверное, перестала его слушать, когда уже стала слишком большая, чтобы сидеть у него на колене. Я думала, это так… то, что говоришь ребенку, когда плохой урожай и жизнь суровая. Но это говорилось не только мне, но и ему самому, и матери. Он никогда не опускал руки. И она тоже. И тянулись вверх.

В уходящем свете Мэтью заметил у нее слезы, стекающие по щекам одна за другой. А лицо осталось трагически безмятежным.

— Я его схвачу, — пообещал Мэтью. — Завтра.

— Как? Я видела, что он может сделать. Видела, что он делает. Как вы его захватите?

— Одна стрела, — сказал Прохожий По Двум Мирам, вдруг оказавшийся совсем рядом — он подошел беззвучно. — Этого мне хватит, чтобы его свалить. Если удастся подойти близко и чтобы ничто не загораживало выстрел, дело сделано.

— Я не убить его хочу, — возразил Мэтью. — Я хочу его отвезти обратно в Англию, на суд.

— В Англию? — нахмурился Прохожий. — По суду или без, но первым делом он заслужил петлю здесь. Пусть потом его забирают и вешают снова, если хотят. Но ты не волнуйся: если считаешь, что он стоит удавки, я сберегу его для петли.

Мэтью хотел сказать, что, по его мнению, Слотер даже плевка не стоит, но высшие власти за океаном хотят увидеть его перед судом, однако ход его мыслей был прерван пронзительным плачем Фейз Линдси. Ларк тут же вскочила и рванулась через чащу к матери. Прохожий и Мэтью от нее почти не отстали.

Фейз сидела, вцепившись в древесный ствол. Она снова вскрикнула — вопль полного, бессмысленного ужаса, — и Ларк бросилась ее утешать. Мэтью отвернулся, чтобы не вмешиваться, и отошел в сторонку. От солнца остался только багровый мазок на западе, воздух сделался прохладным, но еще не нес пронизывающего холода. Плащи вполне защитят мать и дочь. Он посмотрел на небо, полное звезд. В любую другую ночь это зрелище казалось бы ему совершенно прекрасным, и он бы гулял вдоль гавани — может быть, бок о бок с Берри, если бы она того захотела, — и любовался темным небом, но сегодня темнота не была ему другом.

— Тебе надо поспать. — За спиной у него стоял Прохожий. Мэтью услышал в голосе индейца явное напряжение. — Пока можешь.

Мэтью выразил подозрение словами:

— Ты думаешь, он сегодня появится?

— Если я тебе скажу, что да, ты будешь спать лучше?

— Нет.

— Дело в том, что он неподалеку. Он знает, что завтра мы его догоним. Вероятно, подзорная труба уже показала ему, что подарочек не возымел нужного действия. Так что… если бы я собирался кого-нибудь убить, я бы нанес удар перед рассветом.

— Тогда лучше нам обоим сторожить.

— Тебе нужно поспать, — повторил Прохожий. — Он тоже спит, можешь не сомневаться. Если он придет, то лишь когда отдохнет и приготовится. Но перед тем как лечь спать, убедись, что пистолет у тебя заряжен и под рукой.

— Хорошо.

— Можно попросить вас об одной вещи? — Ларк отошла от матери и обращалась к Прохожему. — Не могли бы вы разложить костер? Она боится темноты.

— Я боюсь света.

— Маленький костерок, — настаивала Ларк. — Пожалуйста. Это очень ненадолго, только чтобы она заснула.

Прохожий задумался. Он посмотрел на женщину в темно-коричневом плаще, сидящую под деревом. Глаза ее были пусты, челюсть отвисла. Он вытащил из ножен нож:

— Ладно, маленький костерок.

Он сдержал свое слово. Ножом выкопал неглубокую ямку рядом с Фейз, положил туда щепоть трута и высек искру. Добавил несколько сломанных палочек. Получившийся огонь еле теплился, но своей цели послужил. Ларк села возле матери и стала гладить ее по волосам. Фейз смотрела в пламя.

Мэтью нашел себе место для сна под звездами. Прохожий снова исчез — то ли в ветвях дерева, то ли в лесу, Мэтью не знал. Он приготовил пистолет — сперва засыпав пороху в дуло, потом взяв из сумки стрелка свинцовый шарик, приложил его к пыжу, который продал ему Довхарт, и шомполом, закрепленным под стволом, загнал и утрамбовал пулю и пыж. Осталось только насыпать порох на полку, но это будет сделано перед тем, как использовать оружие по назначению. Мэтью потянулся, услышал, как хрустнул позвоночник, и положил пистолет справа от себя, прямо под руку.

Слышно было, как Ларк говорит с матерью.

— Веришь ли ты в Бога?