В Росарио, красивом городе, я поселился в отеле «Ривьера». Это было моим главным местом пребывания, оттуда я вызжал по делам. Я очень эмоционально переживал все происходившее со мной, словно это был уже матч в мою честь.

Вскоре пришло время решающих матчей, и один из них был против Австралии, с которой мы оспаривали последнюю путевку на Мундиаль. Мы ее завоевали, но это нам дорого стоило.

Когда я вернулся, меня ждало другое событие: матч против «Боки» на стадионе «Ла Бомбонера», встреча с Сесаром Луисом Менотти. Я чувствовал колоссальное к себе уважение как со стороны партнеров, так и соперников, и мне казалось, что я принимаю участие в каком-то выставочном шоу. Но, увы, мы проиграли 0:2. К сожалению, Солари с нами уже не было.

Наконец настал тот фатальный для меня вечер, 2 сентября 1993 года, встреча с «Ураканом» на его поле. Я был измотан до предела: два матча против Австралии, еще один с «Бельграно» в Кордобе, и вот теперь этот. Мы вели в счете 1:0, я вел борьбу за потерянный мяч и услышал сзади какой-то шум… Меня опять сломали, сломали почти 13 лет спустя!

Это было кошмарное лето. Сперва вся эта говенная история с выстрелами в журналистов: да, я отреагировал чересчур бурно, но я не мог смириться с этим, не мог позволить им лезть в мой дом, в мою личную жизнь. Наконец, мой последний матч за «Ньюэллз», это была товарищеская встреча с бразильским «Васку да Гама» в Росарио. Я провел на поле 72 минуты, на две больше, чем меня обязывало соглашение с клубом и телевидением, и ушел. Ушел, чтобы больше никогда сюда не вернуться. Я рассказываю обо всем этом быстро потому, что так все и было на самом деле. Если я выгляжу занудным в своих воспоминаниях, то это тоже верно.

Чтобы подвести итог, скажу, что меня привел в клуб «Индио» Солари, и со временем он ушел из нее. С ним у меня был ряд договоренностей, что представляется мне логичным на данном этапе моей карьеры. Затем пришел Хорхе Кастелли, и все начало меняться в худшую сторону. Он не любил «звезд», и после моего ухода команду также покинули «Тата» Мартино, «Чочо» Льоп, «Гринго» Скопони. Именно на них держался тот «Ньюэллз», именно они сделали его великим… Но Кастелли хотел видеть в команде молодых игроков, и впоследствии… эти молодые игроки так ничего и не поняли.

Мне очень жаль, что эта глава в моей истории закончилась так печально. Я ушел. Я не хотел получать деньги ни за что, ни про что, отнимать их у других. Тем более, там. Кроме того, впереди меня ждал мундиаль, и это всего лишь пять месяцев спустя после моего возвращения на поле. Тем временем, стервятники всех мастей в душе постепенно начинали радоваться, говоря везде, где только можно о том, что я уже не буду играть. Ведь тогда многим казалось невозможным, чтобы я, Марадона, выступил на чемпионате мира в США.

Когда я вернулся с американского мундиаля, с отрубленными ногами и разбитым сердцем, в голове у меня была только одна мысль, что все уже закончилось, и что мне в жизни больше ничего не осталось. Дисквалификация вступала в силу в августе: очередные 15 месяцев…

Я говорил Клаудии о том, что мне очень хотелось бы лечь в кровать, заснуть и проснуться в футболке «Бока Хуниорс», готовым к выходу на поле, без запретов, без наказаний, без каких-либо преград. Но это была всего лишь иллюзия. В реальности я переживал кошмарный период в моей жизни. И это было время борьбы. Борьбы с теми, с кем судьба свела меня лицом к лицу: с Авеланжем, Грондоной, Пассареллой… Пассарелла!!!

Получилось так, что начиная с чемпионата мира в США, я был Люцифером, а Пассарелла – Богом. И я возмутился, когда он решил возвести себя в ранг святого, приказав пройти риноскопию [32]всем игрокам сборной Аргентины. Это было дикостью, нелепой, дурацкой выходкой.

Я чувствовал, что мне надо чем-то было заняться в эти 15 месяцев, к которым меня приговорила ФИФА, и первым, кто мне протянул руку помощи, был клуб «Депортиво Мандийю», руководство которого предложило мне стать главным тренером команды… В паре с Карлитосом Френом мы приобрели неоценимый опыт: каждому из нас приходилось быть тренером, психологом, президентом в одном лице, даже брать в долг мячи у «Адидаса». Много что тогда на меня свалилось, но в то же время я заслужил уважение всех тех ребят, которые находились в моем подчинении. Когда я туда приехал, у них ничего не было: ни мячей для тренировок, ни сеток на воротах.

В первом матче, против «Росарио Сентраль», я руководил с трибуны, сидя рядом с моим братом Лало, как два обычных болельщика, потому что тогда я еще не получил разрешения на работу в качестве тренера. Мы проиграли 1:2, и я чувствовал себя выжатым до предела, больше, чем даже после матча за сборную. Лучшим же результатом той короткой кампании стала ничья с «Ривером» на «Монументале».

Действительно, длилась она очень недолго: 2 месяца, с 3 октября по 6 декабря, всего лишь 12 матчей, в которых мы одержали одну победу, шесть раз сыграли вничью и пять проиграли. В один прекрасный день в раздевалке появился Освальдо Крус, который был владельцем клуба, и бросил клич:

— Эй парни, нужно выкладываться до конца!

Я стоял к нему спиной, а Френ – лицом. Я посмотрел на Карлитоса и спросил его:

— Ты сам его стукнешь или это сделать мне?

Затем я подошел к Крусу и посмотрел ему в глаза:

— Слышишь, ты, жирная п…а, какого дерьма ты приперся сюда разговаривать с игроками?! С игроками разговариваем мы… Уматывай!

— Нет, потому что…

— Проваливай, иначе я разнесу твою морду на кусочки!

И тогда он меня спросил:

— А ты кто такой?!

Я успел поставить ему пару шишек до того, как меня сняли… Если я тренер, то раздевалка – моя! Моя! И я терпеть не могу, когда начальники приходят сказать игрокам, что те не выкладываются. После этого я ушел. Логично, не правда ли?

1994-й год закончился плохо, но казалось, что 1995-й начался намного лучше: меня пригласили во Францию, где собирались провести матч в мою честь. Я бы очень хотел, чтобы такой матч был организован у меня на родине, но нет – приглашение поступило из-за рубежа, 1 января 1995 года, как раз в то время, когда я был дисквалифицирован. Тогда французский журнал «France Football» присудил мне «Золотой мяч», как дань уважения моей футбольной карьере. Я переживал необыкновенный эмоциональный подъем, и кроме того встретился с Копполой для того, чтобы расставить все точки над «i». Я попросил его сопровождать меня в этой поездке, так как считал, что в этой награде немалая доля заслуги принадлежит ему. С Гильермо я провел самые успешные годы моей карьеры, выиграл самые главные титулы, хотя об этом никто сейчас уже не помнит. Все предпочитают замалчивать это. С того момента он возобновил сотрудничество со мной – менеджером или кем-то еще, мы никогда не обсуждали с ним этот вопрос, — Болотникофф остался моим адвокатом, а эпоха Маркоса Франки подошла к концу.

Вскоре мне поступило предложение возглавить «Расинг». Этот опыт оказался не таким удачным как в «Депортиво Мандийю», и не только по части результатов. В «Расинге» президентом был Хуан Де Стефано, который лично со мной вел себя очень хорошо, но при этом никогда не выполнял своих обещаний. Так что как руководителя я его не уважал. Я попросил его приобрести в команду еще одного защитника, но он этого не сделал. Я уже договорился с Гойо Эктором Альмандосом, которого считал тогда лучшим либеро Аргентины, и Альмандос попросил Карлоса Бьянки отпустить его. Однако, Бьянки тогда был со мной на ножах, и в итоге «Велес» запросил за Альмандоса 1,8 миллиона долларов. У «Расинга» же не было денег даже для того, чтобы купить футболку, а игроки прозябали в нищете. Фактически этой команде так же, как и «Мандийю», предстояло бороться за выживание.