Начал я с того, что рассказывал по дороге Маркосу: как я хотел бежать, тренироваться, летать по полю, и не знал, что мне делать! Я подготовился к этому мундиалю как никогда хорошо, как никогда! Мне дали это понять как раз в тот момент, когда я начал возрождаться. И я сказал следующее: «В тот день, когда стало известно, что я употреблял наркотики, я пошел к судье и спросил ее, какой будет расплата. Я заплатил за все; в течение двух лет раз-два в три месяца, или когда мне звонила судья, я проходил риноскопию или сдавал анализ мочи. Но я не понимаю того, что происходит сейчас. Не понимаю, потому что у них нет никаких аргументов. Я верил в то, что правосудие будет справедливым, но в случае со мной они ошиблись».
Я клялся и рассчитывал, что все поймут: я не принимал допинг для того, чтобы играть лучше, бежать быстрее… Я клялся моими дочерьми и клянусь ими! Если я тренировался так, как тренировался, какой смысл мне был делать это?! Я мечтал, чтобы это поняли болельщики, чтобы для них было ясно – я бежал не из-за допинга, а из-за любви к сборной. Я помню, что когда сказал это, то не смог сдержать слез. Я обещал Клаудии, что не буду плакать, но уже больше не мог…
В этот момент я чувствовал, что больше уже не хочу никаких реваншей в футболе: да, мне отрубили ноги, но в то же время у меня опустились руки, и была разбита душа. Я был убежден в том, что уже заплатил за все тем пенальти в Италии, тем поражением. Но казалось, что в ФИФА жаждали еще моей крови, что моей боли им было недостаточно… Они хотели большего!
Я знаю, что потом, до того как мои партнеры исполнили гимн перед матчем с Болгарией, было показано мое обращение. Но я его не видел, и у меня никогда не возникало желание его посмотреть; думаю, что я не смог бы вынести все это… В тот раз я слишком много пережил, и не знаю, как мне это удалось…
Из номера Маркоса мы отправились в другой, смотреть игру. Я пригласил небольшую группу своих друзей-журналистов, которые вместо того, чтобы поехать на стадион, остались посмотреть, что буду делать я. Там также были Фернандо и Сальваторе. Маркос где-то бродил, все еще думая над тем, что можно сделать. Но что можно было сделать, что можно было сделать!
Я сел на пол, прислонившись к кровати спиной. Телевизор был от меня на расстоянии менее полуметра. Начался матч, я не издал ни звука и даже не пошевелился. Это был не я, а кто-то другой, смотревший эту игру; там была моя сборная, там должен был быть я сам. Там был флаг, который подарили мне мои дочери, и я вручил его Кани, сделал это от всей души.
О том матче с Болгарией в памяти у меня осталась одна фраза Редондо. Когда я пересказал ее Дальмите – Джаннина меня слишком много спрашивала – мы заплакали вдвоем. Фернандо произнес ее со слезами на глазах: «Я искал тебя, я искал тебя на поле и не мог найти… Весь матч я искал тебя». Что произошло? Мы уже стали командой, которая играла по памяти. По памяти: дай мяч Диего, а он передаст его тебе, Бальбо, Бати, Редондо, «Чоло»; все мы чувствовали игру одинаково. Вот такой была та команда.
Я вытерпел 25 минут, не больше. Я попросил у всех прощения и ушел в свой номер. Там я и оставался до тех пор, один, пока не вернулись Маркос и остальные ребята. Единственное, чего я тогда хотел – убраться из этого места, и на пять часов утра у меня был билет на самолет в Бостон, где я должен был встретиться с Клаудией и девочками. Они все еще ничего не понимали. Я позвонил Клаудии и спросил ее, как у них дела. Она ответила, что ее уже спрашивали о случившемся, и она сказала, будто бы мне дали лекарство, и я не смог играть. В горле у меня застрял комок, и я повесил трубку. Я хотел вскрыть себе вены, вены… Я чувствовал себя таким одиноким, как никогда в жизни.
Поведение Хулио Грондоны поначалу мне показалось достойным, но потом я так уже не думал; я считаю, что он не смог защитить меня так, как мне того бы хотелось. Во-первых, это не был рецидив кокаина, это бы не кокаин! Потом была ошибка, непреднамеренная ошибка Серрини. Закончился флакончик с лекарством, которое я принимал в Аргентине, и они купили здесь, в США, другой. Это был тот же самый продукт с той лишь разницей, что в американском варианте было минимальное содержание эфедрина: вместо «Ripped Fast», который закончился, Серрини купил «Ripped Fuel», который также был в свободной продаже, без рецепта. Оба препарата назывались «Ripped», но «Fuel» содержал какие-то сраные травы и эфедрин, совсем немного эфедрина. Вместе с доктором Лентини мы провели в Буэнос-Айресе все необходимые анализы, и выяснилось, что этот препарат содержит все те же самые субстанции, что были найдены и у меня.
Я также безгранично верил Эдуардо Де Луке, аргентинскому представителю в Южноамериканской конфедерации футбола; казалось, что в его силах меня спасти, потому что это он сообщил мне при нашем разговоре. Вопрос заключался лишь в том, чтобы заставить их поверить в том, что я не искал никакой выгоды! Поэтому я сказал ему: «Де Лука, ради моих дочерей…». Я просил его, но что он мог сделать, сильнее оказался тот, на чьей стороне была власть.
Поэтому я никогда не смогу изменить своего отношения к сильным мира сего, принять их. Почему? Потому что это – грязные люди, они возятся в дерьме и делают деньги на крови… Потому что то, что они сделали со мной – это и есть зарабатывать деньги на крови, убить надежду 34-летнего человека, который предпринял невероятные усилия для того, чтобы быть в форме, убить надежду целой страны. Кому только взбрело в голову, что я заменил кокаин эфедрином, кому? Тот матч я заканичивал измотанным, мертвым! Я попросил у «Коко» замену, и он сказал мне: «Нет, нет! Оставайся, негритята нас давят, оставайся, пожалуйста!». Я набрал воздуха в легкие и остался… Но я хотел уйти с поля, клянусь моими дочерьми!
И если потом я сказал, что мне отрубили ноги, то еще и потому, что тогда для меня слишком многое стояло на кону: я хотел, чтобы аргентинцы раз и навсегда почувствовали гордость за сборную, в которой играет Марадона. Я предпринял невероятное усилие, закрылся там, в Пампе, и сбросил вес с 89 до 76 килограмм. Я просил Бога о помощи, но Бог… Богу было не до этого, может быть, он забыл про меня или был слишком занят, что вполне логично; иначе бы Блаттер, Авеланж, Юханссон – все эти динозавры – меня простили бы. Я еще раз хочу сказать: это не было повторением случая с кокаином. Они – те, кто только и делал, что разглагольствовал на всех углах о Fair Play, забыли о том, что такое быть человеком. Я не принимал ничего ради своей личной выгоды. Поэтому я не воспринимаю этот случай как самый большой провал в моей жизни или что-то в этом роде; я принимаю это как ошибку другого человека. Нас выкинули с мундиаля потому, что у меня нашли эфедрин, который является легальным препаратом или должен быть таковым.
Между прочим, я ничего не скрывал, все было хорошо известно: Эчеваррия знал, что я работал с Фернандо Синьорини над физическими кондициями, а Даниэль Серрини занимался всем остальным, все было законно. А Угальде, доктора Эрнесто Угальде, я вообще бы предпочел не упоминать его имени, это просто демон какой-то! Дай Бог, чтобы однажды он попался мне на улице!.. Он ничего не знал, но тоже захотел внести свою лепту и организовал пресс-конференцию. Зачем?! Чтобы заявить, что он не имеет к этому никакого отношения… но я никогда и не говорил, что он мне что-нибудь давал. Я чувствую себя ответственным за то, что случилось с Серрини, а Угальде я просто прибью на месте!
Никогда не бывает так, чтобы все выяснилось до конца; и в том случае также осталось много недосказанного. Так, они не дали возможности высказаться доктору Карлосу Пейдро, они заткнули ему рот. В приватных беседах он рассказывал: «Когда мы пришли за результатами повторной допинг-пробы, флакончик был открыт, что было грубым нарушением и сразу же делало эти результаты недействительными». Но уже ничего нельзя было изменить.
В США все были настроены против меня, даже Оу. Джей. Симпсон, все! Я получил поддержку лишь от Басиле и моих партнеров по сборной. И больше ни от кого.
