Один из журналистов, прячась за спинами коллег, задал мне вопрос:
— Диего, теперь тебя следует называть «Ваше превосходительство»?
— Нет! Я всегда буду самим собой.
Наконец, настал момент истины, момент выхода на поле. На следующий день, 8 июня, в раздевалке, когда все вокруг, в недрах стадиона чувствовали себя участниками праздника и приходили в неистовство от девушек, которые дефилировали по полю, я испытывал необыкновенные ощущения. Ощущал сердцем и кожей. Для меня вокруг стояла слишком напряженная, слишком холодная тишина… Я взглянул на лица своих партнеров по команде и обнаружил, что многие из них выглядят так, словно они уже устали от футбола, даже не начав играть. Я вышел на середину раздевалки, набрал воздуха в легкие и закричал что есть сил, так, что затряслись мои кишки: «Пошли, вперед! Пошли, черт возьми! Это – мундиаль, а мы – чемпионы мира…». Я чувствовал, что завести всех мне не удалось, и поэтому, как капитан, был сильно разочарован. Я сам, сам им говорил, что если кто-то хочет получить Кубок мира, он должен будет выцарапать его из наших рук… Теперь же я чувствовал, что держали мы его не так уж и крепко.
Когда мы появились на поле, со мной впереди, я услышал жуткий свист, какой редко слышал в своей карьере. У нас рвались барабанные перепонки, но на моей голове не шевельнулся и волос; такой прием меня только подстегивал… Играть против всех и вся было моей специализацией. Я сделал несколько шагов, нашел взглядом сектор, где сидели мои родственники, и послал им воздушный поцелуй.
Во время исполнения гимна, который почти не был слышен из-за шума, производимого итальянцами, я старался не опускать голову и обводил взглядом трибуны. Когда он закончился, я встал перед шеренгой наших игроков и еще раз прокричал им: «Ну, давайте же, черт побери!». Однако в очередной раз я увидел, как некоторые опустили глаза и уставились в землю.
С самого начала матча с Камеруном ко мне прицепился здоровенный негр, четвертый номер Массинг. Сначала он меня поприветствовал, обменялся со мной рукопожатиями, а затем… начал лупить меня по ногам! На второй минуте я сделал хороший пас Бальбо, однако Абель не смог завершить атаку; затем к воротам выходили Руджери, Бурручага, еще раз Бальбо… но мы так и не использовали ни одного момента, не говоря уже о том, что четкость наших ударов была хуже, чем у изображения на экранах телевизоров в Вилья Фьорито. Тем временем Массинг разошелся настолько, что умудрился лягнуть меня в плечо!
Оставалось около получаса до финального свистка, но для меня матч уже закончился: когда я увидел, что Камерун забил нам гол, я «ушел» с поля, меня как будто не было… Я не мог поверить, что мы проиграли так глупо, так несправедливо, и в то же время проиграли по собственной же вине. Я не сказал этого Пумпидо, который не смог остановить мяч, посланный Омамом-Бийиком. Я сказал это всем остальным, кто был на поле: это не Камерун нас обыграл, это мы проиграли сами.
Я уже привык к тому, что в футболе может произойти что угодно, но это поражение меня удивило и заставило страдать. Камерунские футболисты нещадно били нас по ногам, но говорить об этом – значит искать себе оправдание, хотя проблему с судьями нельзя оставить без внимания: они по-прежнему не желали защищать более ловких. Этот мундиаль проходил под девизом «Фэйр Плей», а нас на нем избивали… Я остаюсь при своем мнении, что если бы мы были точнее в завершающей стадии атаки, матч закончился бы разгромом Камеруна. И если бы Каниджа вышел на поле с первых минут, все было бы совсем иначе…
Мне выпало идти сдавать анализы на допинг. В принципе, почему этого не могло со мной случиться? После этого я отправился на пресс-конференцию, принимать удар на себя. Конечно, я не обошелся без изрядной доли иронии, но, тем не менее, считаю, что сказал чистую правду: «Единственное, что доставило мне удовольствие в этот вечер, это открытие, что благодаря мне итальянцы перестали быть расистами. Сегодня, наверное, в первый раз в жизни они поддерживали африканцев…». В автобус я сел последним, на полчаса позже остальных, и мы отправились в аэропорт для того, чтобы вылететь в Рим. Во время этого короткого перелета я не замечал ничего вокруг себя, стояла полная тишина… Думаю, что все мы тогда ощущали себя мертвыми; мертвыми от стыда.
В тот день все у нас шло наперекосяк: в аэропорту нас предупредили, что нужно подождать, потому что на взлетно-посадочной полосе было полно частных самолетов с президентами, функционерами и прочими начальниками, которые присутствовали на матче открытия, и поэтому наш вылет задержали на два часа. Этой задержкой я воспользовался для того, чтобы поговорить с Клаудией и «перезарядить батарейки». За эти два часа у меня полностью изменился настрой, у меня вновь появилась мотивация. И когда я поднялся в самолет, то был уже совершенно другим.
Я изменился настолько, что когда нас всех собрал Билардо, то своими словами заставил его замереть на месте: «Ребята, после этого у нас есть только два выхода… Либо мы доберемся до финала, либо пусть упадет самолет, на котором мы будем возвращаться в Аргентину». Билардо, ёб твою мать! Пусть уж лучше мы дойдем до финала!
Все вокруг уже видели нас вылетевшими с чемпионата мира, все, но только не я. Настал черед сборной СССР, и этот матч мы проводили в Неаполе, где считались номинальными хозяевами поля. Здесь нас не освистывали во время гимна, нам аплодировали все без исключения… Я помню, как за день до игры, в среду 13-го, мы направлялись из Тригории на стадион «Сан-Паоло» на нашем официальном автобусе. Я очень хорошо знал этот маршрут, я проделывал его тысячу раз, когда ездил в Фьюмичино или в клинику Даль Монте, или еще по каким-нибудь делам. И на «Сан-Паоло» даже был приветственный транспарант в нашу честь. «Хорошо, мы вернулись домой», — сказал я ребятам. Я чувствовал себя как дома, как дома, как дома…. Я слышал, как итальянцы мне кричали «Дие-ко, Дие-ко! Ар-йен-тина! Ар-йен-тина!», и ощущал, как меня распирает от гордости. И я обратился к ним со следующими словами: ««Если завтра сюда приедут все неаполитанцы поддержать меня, поддержать Аргентину, они увидят меня по-настоящему счастливым… Но я бы им ответил, что они и так уже дали мне все, что только могли дать, и у меня нет права требовать от них чего-то большего».
Требования мы могли предъявлять только сами себе. Мы не имели права проигрывать, так как после двух поражений однозначно оставались бы за бортом мундиаля, и уже никак бы не спаслись. И 14 июня, в четверг, мы сыграли матч жизни и смерти. Однако, как могло показаться, на этом чемпионате мира судьба нас убивала в контратаках: на 12-й минуте, когда казалось, что мы уже успокоились и готовы играть, как мы умеем, произошла трагедия – столкнулись Олартикоэчеа и Пумпидо, и нога последнего треснула, словно деревянная. Какой шум, какая боль! Я не мог поверить своим глазам: сперва проблемы с моим пальцем – на фоне случившегося с Нери это было херней – затем тот кошмар в матче с Камеруном, и теперь вот это несчастье. Вместо Пумпидо вышел Гойкоэчеа, и мы попробовали выйти из шокового состояния, в котором внезапно оказались. К счастью, Педрито Трольо головой забил красивый мяч, и мы повели в счете.
А вскоре после этого мне пришлось выполнять обязанности вратаря… Нет, серьезно, я хочу сказать, что мне вновь пришлось нанести исторический удар рукой. Русские наседали на нас, а мы все собрались в своей штрафной площади, как это нравилось Билардо, когда мячом владел соперник… Я увидел здоровенного русского, который приготовился замкнуть навесную передачу, и из моей груди вырвался крик: «Возьмите «шестерку», возьмите «шестерку»!». «Бам!» – и этот тип ударил головой. «Нет, я успеваю, это гол!» – промелькнула у меня мысль. Я стоял один у штанги, судья смотрел прямо на меня, но я…выставил руку, остановил мяч, а потом вынес его куда подальше.
Русские навалились на арбитра, но я его словно загипнотизировал – загипнотизировал! — и он выдавил из себя: «Продолжайте, продолжайте». Поднялся жуткий переполох, поскольку я не должен был стоять там, у той штанги… Позже Бурручага забил второй мяч, закрепив успех, и мы довели матч до победы, а в нашей памяти запечатлился образ плачущего Пумпидо. «Тата» Браун, который остался с командой, сопровождал его до больницы и потом позвонил нам, чтобы успокоить и даже шутил с нами… Ладно, он хотел отвлечь нас, и поскольку мы ничего не могли сделать для бедняги Нери, «Тата» сказал нам: «Эй, парни, я сделал это. Это было сложно, но я смог. Его все-таки не принесли в жертву… Итальянцы уже занесли над ним меч, чтобы убить, но я бился с ними насмерть и победил. Когда они увидели верблюда (так мы звали Пумпидо) со сломанной ногой, они захотели отправить его в лучший мир». И нам ничего не оставалось, кроме как улыбнуться, потому что никакая беда не могла нас остановить.
