Вечером Томаш пешком дошел до Пьяцца-делле-Эрбе, заглянул в лавку, где продавали старинные рукописи, и выпил пива в баре «Берто». Потом он совершил экскурсию по забегаловкам Порто-Антико, пробуя блюда со всех сторон света, от тайского риса со специями до греческого узо и марокканского кускуса. Перед сном Норонья позвонил жене из номера «Бристоль-паласа». Констанса была как обычно напряжена, и Томаш понятия не имел, чем ее утешить. Потом выхватила трубку Маргарита и потребовала, чтобы папа привез ей в подарок «баашую куклу».

Наутро Томаш снова отправился в читальный зал. На этот раз он решил сконцентрироваться на двух огромных томах, вышедших в 1932 году и озаглавленных просто «Колумб». Увесистые фолианты, содержавшие факсимиле итальянских документов и их перевод на английский и немецкий, считались венцом деятельности «генуэзской школы», итогом колоссального труда, начатого Джероламо Бордони еще в 1614 году и завершенного в 1904-м. Томаш прилежно конспектировал и даже скопировал самые важные бумаги. Потом для очистки совести пробежал глазами сборник «Новое о Колумбе» и, поскольку на часах было уже четыре пополудни, решил, что на сегодня хватит. Впереди были другие архивы в другой стране.

Величественная мавританская башня белела на фоне ярко-синего неба, отбрасывая милосердную тень на пешеходов и запряженных в прогулочные экипажи лошадей на площади Вирхен-де-ло-Рейес. Остановившись под апельсиновым деревом на улице Матеоса Гаго, Томаш запрокинул голову, чтобы разглядеть венчавший Хиральду бронзовый флюгер. Район, расположенный на левом берегу Гвадалкивира, назывался Ареналем. Здесь располагался старинный еврейский квартал Баррио-де-Санта-Крус. То была самая живописная часть города с узкими улочками и нарядными двориками, ажурными решетками и тенистыми садами, где цвели розы и камелии, жасмин и бугенвиллии, прелестными особняками и памятниками давно ушедшей эпохи, когда богатства Нового Света ненадолго сделали Испанию величайшей империей.

Томаш добрался до Севильи всего час назад и успел проголодаться. Ближайший ресторан назывался «Бар Хиральда». Внутри царила атмосфера арабского сука; своды, арки, дверные проемы — все было выдержано в мавританском стиле.

Томаш сел за стол и попросил меню.

— Прежде здесь были мавританские бани, сеньор, — смуглый худощавый официант с густыми черными усами и аккуратной бородкой старательно выговаривал слова. — Que quiere comer usted? [59]

Норонья глянул в меню. Названия блюд были не слишком вдохновляющими.

— Что вы мне посоветуете?

— Le gusta tapas? [60]

— Я даже не знаю. Принесите, пожалуй.

— Bueno. Con xerez? [61]

— Херес? Не лучше ли красное вино?

— Xerez es mejor con las tapas, senor. [62]

— Хорошо, вам виднее.

Через десять минут официант принес маленькие блюдца и бокал хереса амонтильядо, сухого белого вина, прозрачного, с легким золотистым блеском. Оказалось, что происхождение традиционной андалусской закуски прямо связано с этим вином и блюдечками. Раньше бокал было принято накрывать блюдцем, а «накрывать» по-испански, как известно, tapar. Потом на блюдце стали класть сыр или маслины, а со временем и другую еду. Современные «тапас» отличались таким разнообразием цветов и вкусов, что португальскому гостю в пору было растеряться.

Томаш принялся пробовать закуски и через полчаса опустошил все блюдца до единого. Отдавая должное андалусской кухне, он думал о том, как же здорово путешествовать, особенно за чужой счет. Бежать от рутины, делать открытия, пробовать самую вкусную стряпню во всех уголках земли. Забыть обо всем на свете, устроиться с комфортом в «Баре Хиральда» и поглощать mejillones a la marinera, мидии с луком, чесноком и петрушкой под соусом из белого вина, лимонного сока и оливкового масла, salpicon de mariscos, дивную смесь лобстера, крабов и креветок, приправленную красным перцем, banderillas, сборную солянку из рыбы, маринованных овощей, яиц, креветок и маслин; а еще jamon serrano, albondigas, patatas bravas, ensalada de pimientos rojos efritura de pescadoи на закуску тосты с местным сыром manchego. Напоследок Норонья закусил поджаристыми пончиками, щедро посыпанными сахаром, выпил крепкого колумбийского кофе и решил, что пора остановиться.

После плотного обеда полагалась долгая прогулка. Томаш вышел на широкую площадь Вирхен-де-ло-Рейес. Жизнь в Севилье текла неторопливо и размеренно, никто никуда не спешил. Норонья дошел до монастыря Энкарнасьон, полюбовался резиденцией архиепископа на другой стороне площади, обогнул собор, пересек Триумфальную площадь с барочной колонной, увенчанной статуей Девы Марии в память о чудесном спасении Севильи в страшном землетрясении 1755 года, до основания разрушившем Лиссабон. На углу помещалось компактное здание Главного архива Вест-Индии, выстроенное из красно-коричневого кирпича, материала, обожаемого испанцами и безмерно раздражавшего Томаша. От одного взгляда на бурые стены, наводившие на мысль о фабриках и скотобойнях, португальца пробирала дрожь.

Томаш вошел в самый большой готический собор Европы через выложенный камнем южный портал. Вступив под давящие своды, португалец невольно поежился: это было все равно, что оказаться в темной и мрачной пещере. Алтарь святого Кристобаля располагался в самом величественном и зловещем месте собора, на пересечении правого трансепта с нефом.

В центре патио, на возвышении, четыре бронзовые фигуры с алебастровыми лицами, одетые вельможами XVI века, держали на плечах саркофаг. На крышке укрытого погребальным покровом и украшенного металлическими пластинами гроба лежал щит. Томаш узнал герб Колумба. На пьедестале, под геральдической символикой Испании были выбиты готические буквы. Норонье пришлось наклониться, чтобы прочесть:

Здесь покоился Колумб.

По крайней мере так было принято считать. В истории с последним пристанищем мореплавателя тайн хватило бы на несколько детективов. Четырежды побывав в Новом Свете, Колумб решил поселиться в Севилье. Однако после смерти своей покровительницы королевы Изабеллы в 1504 году он впал в немилость. Рассчитывая вернуть благосклонность короля Фердинанда, адмирал, успевший превратиться в больного старика, перебрался в Вальядолид, поближе ко двору. В этом городе он и скончался двадцатого мая 1506 года, так и не дождавшись монаршей милости. После недолгого пребывания во францисканской обители Вальядолида тело, преодолев по пути немало препятствий, перевезли в севильский монастырь Санта-Мария-де-лас-Куэвас. Спустя тридцать лет тела самого Колумба и его старшего сына, к тому времени тоже давно покойного, решили перезахоронить в кафедральном соборе Санто-Доминго. А еще через двести лет, в 1795 году, по Басилейскому трактату испанская часть острова отошла к Франции, и останки первооткрывателя Америки с большой помпой перевезли в Гавану. В 1898 году, когда Куба получила независимость, тело адмирала вернулось в Севилью. Однако никто не мог поручиться, что во время одного из многочисленных переездов не произошло роковой ошибки, и что в соборе был действительно погребен Колумб, а не его сын или еще какой-нибудь родственник.

Все эти исторические загадки Томаша нисколько не волновали. Если в бронзовом гробу упокоился сын великого путешественника, его соотечественник Дього Колом, значит, так тому и быть. Постояв еще немного у надгробия, португалец направился в неф. Неторопливо пройдя через весь собор и ненадолго задержавшись под сводами главной часовни, он вышел в патио через западный портал, именуемый порталом Вознесения. На полпути ему попалось другое захоронение, куда более скромное; в нем спал вечным сном Эрнандо Колон, испанский сын Христофора, автор лучших воспоминаний о своем великом отце. Томаш миновал надгробие, не задерживаясь. После сумрачного собора даже слабое зимнее солнце показалось ему ослепительно ярким. Портал вел в Патио-де-лос-Наранхос, прямоугольный внутренний двор, обсаженный апельсиновыми деревьями. Посередине бил маленький фонтан, вокруг нависали галереи монастырского клуатра. Как и знаменитая башня Хиральда, бывшая в прошлой жизни минаретом, патио был устроен на месте маленькой сарацинской мечети, поглощенной величественной христианской святыней.