— Пожалуйста, найдите мне его еще раз.
Она молча выполнила мою просьбу. Пока компьютер загружался, я спросила ее, кто такой Доре.
— Гюстав Доре, — ответила она. — Французский живописец девятнадцатого века, прославившийся своими знаменитыми гравюрами.
На экране монитора появилось изображение.
На нас смотрела красивая молодая женщина, пытавшаяся отстраниться от навязчивого любовника, прижавшегося лицом к ее шее. Мужчина находился на ней и прижимал ее всем своим телом. Фактически он пригвоздил ее, но не совсем, так как они не лежали на земле или на кровати, а были прижаты к водовороту сотен и тысяч других таких же пар. Все они слились воедино, плотно прижатые друг к другу. Женщина была явно напугана, истощена, обессилена под тяжестью мощного тела любовника. Она отвернулась от него и смотрела на двоих мужчин, которые стояли с другой стороны скалы. Они наблюдали из тени за этим водоворотом человеческих тел, а их головы украшали лавровые венки. Испуганная и истощенная женщина обращала к ним свою мольбу.
Я уже видела это раньше. Но только не на картине, а на фотографии, которая была помещена на сайте ФБР, а потом прислана мне по почте Текуном Уманом. Именно из-за этих фотографий у меня возникли проблемы с федеральными агентами. Они сделали несколько снимков моей сестры и Джонатана, которые были крепко привязаны к кровати, плотно прижаты друг к другу и находились примерно в такой же позе, что и на гравюре. Убийца пригвоздил их обоих металлическим ломиком.
На той фотографии голова Каталины была повернута прямо к объективу фотоаппарата, лицо Джонатана склонялось к ее шее, а сам он всем своим телом прижимал ее к кровати. Уже потухшие глаза Каталины тоже смотрели на меня, на федералов и на фотографа и молили о пощаде.
Неужели он специально потратил столько времени, чтобы повторить эту позу и воспроизвести ее после убийства своих несчастных жертв? Неужели он и впрямь специально повернул голову моей сестры, а потом прижал лицо Джонатана к ее шее?
Неужели он все это время держал в руке эту гравюру? И неужели его копия гравюры Доре сообщала ему надписью в самом низу: «Франческа обращается к Данте во втором круге ада».
— Детектив, с вами все порядке?
Я повернулась к Нэнси и посмотрела ей прямо в глаза. Она даже вздрогнула.
Я попросила ее показать мне книги с работами Доре, в особенности ту, где гравюра с Паоло и Франческой.
— У нас много его работ, — обрадовалась она и повела меня в другую секцию библиотеки мимо многочисленных столов, за которыми сидели студенты университета. — Несколько наших отделов пополнили свои коллекции другими работами Доре, в частности отделы искусств, литературы и мировой классики. Да и наша коллекция произведений Данте считается весьма приличной.
— Отлично. — В моем сознании начинала складываться какая-то единая картина, но я не могла с уверенностью сказать, в чем именно ее суть. Столь продолжительный по времени переход от Голлехолта в легенде о Камелоте к этим итальянским любовникам в аду Данте казался выше моего понимания.
— Ну вот, это одно из моих любимых произведений, — сказала Нэнси, снимая с полки огромный, пожелтевший от времени том, который ей пришлось держать обеими руками. Она положила его на стол и стала осторожно перелистывать толстые страницы. — Это самое полное издание «Божественной комедии» в переводе… давайте посмотрим… какого-то человека по имени Лоуренс Грант Уайт. Держу пари, что наши любовники находятся где-то в самом начале. Сами понимаете, что искать их в разделе «Рай» совершенно бессмысленно. — Она рассмеялась от собственной шутки. — Данте не очень-то уважал людей за супружескую измену. А вот и она.
Нэнси раскрыла книгу и пододвинула ее ко мне. Вся огромная страница была украшена репродукцией той самой гравюры, которую мы только что видели в компьютере. Паоло и Франческа вихрем кружились во втором круге Дантова ада и выглядели примерно так же, как моя сестра и Джонатан на фотографии с места преступления.
Я когда-то читала отдельные отрывки из «Ада» Данте, но это было очень давно, когда я училась на первых курсах колледжа и отдавала предпочтение романам. А поэзия в то время не привлекала моего внимания. Сейчас мои глаза блуждали по страницам книги, но так и не могли остановиться на чем-то конкретном. Слова и грамматика оказались для меня слишком сложными и малопонятными. Это была очень старая книга с таким же старым переводом, написанная на таком английском, который сейчас понятен только специалистам. Меня очень расстроило, что я не знаю эту историю. Я продолжала листать дальше, останавливаясь на других иллюстрациях, как ребенок, который учится читать и поэтому предпочитает рассматривать картинки, раскрывающие ему смысл содержания. На одной из гравюр я снова увидела Данте и Вергилия, на этот раз Вергилий стоял впереди и что-то бросал огромному трехглавому псу.
Цербер.
А под гравюрой находилась надпись: «Вергилий бросает Церберу куски земли. Прожорливый демон поглощает эту грязь с большой охотой».
Энтузиазм. На самом деле эти три головы были готовы вцепиться в глотку Данте и вырвать ее.
Это был Цербер. Всего через несколько страниц от Паоло и Франчески. Он охраняет подземный мир Вергилия, а здесь, согласно рассказу Данте, он сторожит ворота в ад.
— Черт возьми! — невольно вырвалось у меня. — Когда вы закрываетесь? — Я повернулась к Нэнси.
Она улыбнулась:
— Сейчас экзаменационная неделя, детектив. Видите, сколько здесь студентов? — Она показала рукой на молодых людей, склонившихся над книгами. — Вы полагаете, они балуют меня своим посещением остальную часть семестра? Сейчас мы работаем до часа ночи, так что можете не торопиться.
Она оставила меня наедине с Данте.
Я уселась за стол и приступила к чтению. Но это оказалось непростым делом. Староанглийский язык все время отбрасывал меня назад, и мне приходилось напрягать все силы, чтобы выудить из этой поэмы хоть что-нибудь интересное. И все же во всех этих строчках я наконец-то нашла одно слово, которое показалось мне знакомым. «Мы читаем про Ланселота, побуждаемые любовью».
Слава Богу, что это издание Данте было снабжено примечаниями.
Данте действительно был своего рода репортером «Нэшнл энквайрер» того времени. В описание ада, рая и чистилища он поместил всех своих знакомых, живых и мертвых. Паоло и Франческа были современниками Данте. Они совершили супружескую измену — их застиг за любовными утехами Джанкиотто Малатеста из Римини, брат Паоло и муж Франчески. Джанкиотто убил их обоих. Франческа сама призналась Данте в своем грехе.
Призналась Данте. Неужели убийца моей сестры тоже считал себя чем-то вроде Данте? Неужели он посмел присвоить себе лавры Данте Алигьери, чтобы решать, кто должен умереть? Эта мысль показалась мне убедительной, хотя пришлось поискать более современный перевод поэмы Данте, так как перевод Лоуренса Гранта Уайта был слишком трудным для меня и впервые за долгие годы заставил почувствовать себя полной дурой. Перевод Роберта Пински оказался гораздо легче, но я все равно продолжала заглядывать в старую книгу, так как прекрасные гравюры Доре порой сообщали мне больше, чем текст. Все эти терзаемые муками мускулистые тела плыли в водах реки Стикс, отчаянно барахтаясь в нестерпимых страданиях. Их тела были округлыми и крепкими, а все гравюры Доре вообще казались какими-то сексуальными. Мне подумалось, что я далеко не первая, кого посетила эта странная мысль. Даже этот демон с головой увенчанного короной короля и с длинным толстым хвостом гигантской змеи или дракона, обвившим целую толпу грешников, имел такие могучие и соблазнительные плечи, которые сейчас можно увидеть на рекламных фотографиях в журнале «Джентльменс квотерли».
Так я прочитала весь «Ад», глядя на гравюры Доре в одной книге, а потом читая перевод Роберта Пински в другой. Пински, до недавнего времени один из самых известных национальных лауреатов в области поэзии, был еще жив. Мне он показался гораздо более приемлемым переводчиком, чем его давний предшественник. Кроме того, он дал мне не только понимание смысла поэмы, но и нечто большее, нечто более знакомое. Если Уайт пишет: «Распознаватель проступка», то Пински говорит просто: «Великий знаток греха».
