Они провели русского по коридору, остановившись перед третьей дверью. Она была не заперта. Ребус толкнул ее и жестом пригласил Шивон и Стахова войти. Сдвинув указатель на двери из положения «Свободно» в положение «Занято», он тоже шагнул внутрь.

— Присаживайтесь, — радушно предложил он.

Оглянувшись с некоторым недоумением, Стахов опустился на стул. В первое мгновение он собирался опереться о столешницу, но потом благоразумно решил этого не делать и сложил руки на коленях. Шивон села напротив, Ребус прислонился к стене у двери и скрестил руки на груди.

— Что вы можете рассказать нам об Александре Федорове? — спросил он.

— Я приехал принять уверения вашей стороны в том, что для поимки преступника будут предприняты все необходимые меры. Этого требует официальный протокол. Вам должно быть известно, что, будучи дипломатом, я не обязан отвечать на ваши вопросы, — парировал Стахов.

— Да, закон предоставляет вам такое право, — согласился Ребус. — Но мы полагали, что вы захотите всемерно содействовать расследованию обстоятельств гибели вашего соотечественника. Широко известного соотечественника, — добавил Ребус, постаравшись принять скорбный вид.

— Разумеется, разумеется, — кивнул дипломат. — Мы готовы помочь…

Пытаясь разговаривать одновременно с обоими, он вынужден был постоянно вертеть головой. Это не могло не вызвать в нем ощущения дискомфорта, чего и добивался Ребус.

— Превосходно, — сказала Шивон. — В таком случае будьте добры рассказать, насколько сильной головной болью был для вас Федоров.

— Головной болью? — По тону Стахова было не ясно, действительно ли его подвели познания в английском.

— Насколько он был вам неудобен, — перефразировала свой вопрос Шивон. — Ведь по нашим сведениям, Федоров был не только известным поэтом, но и известным диссидентом.

— Он вовсе не был нам неудобен.

— То есть власти вашей страны хорошо к нему относились? — Шивон сделала попытку зайти с другой стороны. — Скажите, быть может, в консульстве состоялось что-то вроде приема в честь приезда в Эдинбург возможного лауреата Нобелевской премии?

— В сегодняшней России Нобелевским премиям уделяется не слишком большое внимание.

— В последние несколько дней мистер Федоров дважды выступал перед публикой. Вы присутствовали на его поэтических вечерах?

— Нет. У меня было много других важных дел.

— Но, быть может, кто-то из вашего консульства?..

— Я не совсем понимаю, — счел необходимым прервать ее Стахов, — какое отношение к расследованию имеют подобные вопросы. В настоящий момент я могу расценить их только как дымовую завесу, попытку отвлечь внимание… Как относилось наше правительство к присутствию Федорова в Шотландии, не играет роли. Главное в том, что именно здесь, в вашем городе, в вашей стране, он был убит, и мы вправе требовать всестороннего и тщательного расследования всех обстоятельств этого трагического происшествия. Эдинбург, к несчастью, не самый безопасный в мире город. Нам известно о случаях нападения на польских иммигрантов на национальной почве. Вспышки насилия иногда провоцирует даже символика не того футбольного клуба.

Ребус бросил на Шивон многозначительный взгляд.

— Дымовая завеса, говорите?.. — пробормотал он.

— Я говорю правду! — Голос русского дипломата задрожал, но он постарался взять себя в руки. — Консульство Российской Федерации настаивает, чтобы вы сообщали нам о ходе расследования убийства. Только в этом случае мы сможем уведомить Москву о том, что расследование было тщательным и беспристрастным. И только на основании этой информации наше правительство примет решение о дальнейших действиях.

Ребус и Шивон сделали вид, что обдумывают услышанное. Наконец Ребус пошевелился и сунул руки в карманы.

— Наше расследование, как вы понимаете, пока находится в самом начале, — сказал он примирительным тоном. — И на данном этапе мы не исключаем возможности, что на мистера Федорова напал не обычный преступник, а человек, руководствовавшийся какими-то иными мотивами. И этот человек мог быть членом местной русской общины. В консульстве, вероятно, имеются списки ваших соотечественников, которые в настоящее время живут или работают в Эдинбурге?

— Я продолжаю придерживаться мнения, инспектор, что Федоров стал жертвой вашей уличной преступности.

— На данном этапе расследования, — повторил Ребус как можно внушительнее, — было бы неразумно исключать какую-либо из версий.

— И подобный список нам бы очень пригодился, — добавила Шивон.

Стахов молча переводил взгляд с одного на другую, и Ребусу очень хотелось поторопить его с решением. Выбрав комнату номер три, они допустили только один серьезный просчет: здесь было дьявольски холодно. Русского от холода и промозглой сырости защищало толстое шерстяное пальто, но Шивон разве что зубами не стучала. Ребус только удивлялся, как это их дыхание не превращается в стылом воздухе в пар.

— Я постараюсь вам помочь, — проговорил наконец Стахов. — Но — quid pro quo ^[2] — за это вы должны держать меня в курсе событий. Договорились?..

— Оставьте нам ваш номер телефона, — предложила Шивон.

Русский принял ее слова за выражение готовности сотрудничать, но Ребус знал: это было все, что угодно, только не согласие.

Ребус вышел на улицу, чтобы перекурить и заодно взглянуть на шофера Стахова, а Шивон остановилась у стойки дежурного, где ее дожидалась небольшая посылка. Вскрыв конверт, она обнаружила внутри компакт-диск, на котором толстым черным фломастером было написано только одно слово: «Риордан». То, что вместо имени Федорова хозяин звукозаписывающей студии использовал свое, весьма красноречиво свидетельствовало о некоторых особенностях его характера.

Компакт-диск Шивон отнесла наверх, но там не нашлось проигрывателя, поэтому она отправилась на служебную автостоянку. В дверях участка она столкнулась с Ребусом.

— Стахова дожидался большой черный «мерседес», — сообщил он. — Парень за рулем был в темных очках и в перчатках. Ты куда?

Шивон объяснила, и Ребус сказал, что не прочь к ней присоединиться, хотя и добавил, что может «не выдержать испытания поэзией». В итоге они все же просидели в машине Шивон час с четвертью, включив двигатель (чтобы печка работала) и слушая компакт-диск. Чарльз Риордан записал все: обрывки чьих-то разговоров в публике, вступительное слово Абигайль Томас, получасовое чтение Федоровым стихов и последовавшую за ним импровизированную пресс-конференцию, в течение которой поэт отвечал на вопросы слушателей. Вопросы, впрочем, политики почти не касались. Но и когда стихли прощальные аплодисменты, микрофон Риордана остался включенным, продолжая ловить шарканье ног, скрежет сдвигаемых стульев и обрывки разговоров.

— Звуковой ландшафт Эдинбурга… У него это просто навязчивая идея, — заметила Шивон.

— Совершенно согласен, — кивнул Ребус.

Последней из услышанного была неразборчивая фраза, сказанная, по всей видимости, по-русски.

— Возможно, он говорит: «Слава Хрущеву, все закончилось», — предположил Ребус.

— Кто такой Хрущев? — спросила Шивон. — Партнер Джека Пэлэнса?

Само чтение стихов, впрочем, произвело на них сильное впечатление. Голос поэта то гремел, то понижался до интимного шепота, то плыл и баюкал, то поднимался подобно штормовому ветру. Некоторые стихи Федоров читал по-русски, некоторые по-английски, но, как правило, звучал оригинал, а потом — перевод.

— Все же по-английски он говорит скорее как шотландец, ты не находишь? — спросила Шивон, прослушав очередное стихотворение.

— Так может подумать только уроженец Англии, — парировал Ребус. Это была их старая шутка: «южный» акцент Шивон был постоянным объектом шуток Ребуса чуть не с того самого дня, когда они познакомились. На этот раз, однако, привычной пикировки не последовало.

— А это стихотворение называется «Раскольников», — сказала она в другом месте записи. — Я помню: Раскольников — герой романа «Преступление и наказание».