В час ночи перед сном я видел, как они ловят кальмаров. В Тихом океане подо мной стояли на якорях лодки, и на них сиял свет. Этим светом ловцы приманивали кальмаров. Четыре лодки японских ловцов кальмаров расположились четко, как звезды в небе. Своим собственным созвездием.

Потому я и забыл о бутылке. Думал про то, как до самого рассвета они ловят этих кальмаров и, может, пропустят перед сном один-два стаканчика. Надо было думать о бутылке, а не о спящих японских ловцах кальмаров.

Месяц назад я привез бутылку, в Японию.

История довольно интересная. Однажды вечером, за пару недель до того, как я отправился из Сан-Франциско в Японию, мы сидели с друзьями в баре и говорили, что хорошо бы взять бутылку и насовать в нее записок, потом я отвезу ее в Японию и брошу в море.

Старый друг бармен принес очень крепкую пустую бутылку, где некогда обитало «драмбуи», и мы стали писать записки, пряча их друг от друга. Каждый сочинял послание, но держал при себе — затем, никому не показывая, опускал в бутылку; через пару часов в ней собралось тридцать пять или сорок записок. В тот вечер это напоминало срез вечернего американского бара.

Мой друг бармен заткнул бутылку пробкой и запечатал очень прочным сургучом, который носил с собой, поскольку работал еще каллиграфом и ставил именные сургучные печати под выведенными собственноручно прекрасными словами. Бутылку он запечатал профессионально. Пьяный и счастливый, я потащил ее домой.

Через пару недель я привез бутылку в Японию — бросить в море, где она поплывет по течению, может даже обратно в Америку, а лет через триста ее найдут и с любопытством рассмотрят, или, может, она просто разобьется о калифорнийские скалы, кусочки стекла упадут на дно, а свободные послания, проплавав свою короткую жизнь, превратятся в неразличимый осадок течения, что безымянно выпадает на прибрежные мели.

Пока все хорошо, однако утром, задумавшись о том, как спят японские ловцы кальмаров, я забыл о бутылке и просто вышел из квартиры, которую мы с друзьями снимаем в Адзиро — мои друзья специально взяли напрокат лодку, чтобы отвезти бутылку далеко в море, бросить ее там, а потом порыбачить.

Моим японским друзьям понравилась история бутылки, и они очень хотели тоже в ней отметиться. На пристани, у дожидавшейся лодки, они спросили, где же бутылка.

Вид у меня получился изумленный — пришлось сказать, что я ее забыл, хотя на самом деле бутылка была теперь со спящими японскими ловцами кальмаров. На столе возле кроватей она ждала ночи, чтобы стать частью их созвездия.

Самый маленький снегопад в истории прошел час назад у меня во дворе. Примерно из двух снежинок. Я ждал, когда упадут другие, но не дождался. Снегопад был всего из двух снежинок.

Они упали с неба так же неловко и пикантно, как шлепались на задницы Лорел и Харди — сами, если вдуматься, похожие на снежинки. Как будто Лорел и Харди, обернувшись снежинками, устроили самый маленький снегопад в мире.

Долго же они летели с неба, эти две снежинки с перемазанными кремом физиономиями, и как же смешны их мучительные потуги сохранить достоинство в мире, который очень хочет отобрать его у них, ибо привык к большим снегопадам два фута, не меньше, — и лишь хмурится, глядя на снегопад из двух снежинок.

Снежинки разыграли комедию и брякнулись на снег, оставшийся после дюжины снегопадов этой зимы, — нужно было подождать, и я высматривал в небе новые хлопья, пока не понял, что эти две снежинки и были снегопадом, как Лорел и Харди.

Я вышел во двор и стал искать. Я преклонялся перед мужеством, с каким эти двое умудрились сохранить лицо. Я искал их и мечтал, как положу снежинки в морозилку: там им будет удобно, там они найдут внимание, восхищение и восторг — все то, чего достойна их красота.

Вы никогда не искали две снежинки на земле, покрытой снегом уже не один месяц?

Я более-менее представлял, куда они упали. Я искал две снежинки в мире миллиардов. И ведь мог на них наступить а это не слишком приятная мысль.

Совсем скоро я бросил думать о том, безнадежна или нет эта затея. Самый маленький в мире снегопад навсегда исчез. Его не отличить ни от чего другого.

Остается радоваться, что уникальное мужество этого двухснежинкового снегопада как-то живет в мире, где таким вещам не всегда рады.

Я вернулся в дом, бросив в снегу Лорела и Харди [1].

Если задуматься о Сан-Франциско, вряд ли кому в голову придут змеи. Туристский же город — люди ездят поглазеть на французские батоны. Не нужны им в Сан-Франциско змеи. Если бы они знали, что вместо французских булок им подсунут змей, сидели бы дома, во всей остальной Америке.

Но туристы могут спать спокойно. Я знаю только одну змеиную историю Сан-Франциско.

Когда-то я дружил с очень красивой китаянкой. Она была необыкновенно умна, а на отличной фигуре сильнее всего выступали груди. Большие и прекрасной формы. Груди цвели пышным цветом и снимали урожай внимания всюду, где бы она ни появилась.

Интересно, что в этой женщине меня больше привлекал ум, а не тело. Ум вообще очень меня возбуждает, а она была умнее чуть ли не всех моих знакомых.

Любой другой таращился бы на грудь, я же вглядывался в ее ум, аналитический и архитектурно четкий, как свет зимних звезд.

Какое отношение интеллект прекрасной китаянки имеет к сан-францисским змеям, спросите вы, повышая градус нетерпения.

Однажды мы с ней заглянули в магазин, где торговали змеями. Нечто вроде сада рептилий; мы без особой цели гуляли по Сан-Франциско и случайно наткнулись на эту змееводческую нору.

Ну, зашли.

Магазин заполняли сотни змей.

Змеи были всюду, куда ни посмотри.

В этой лавке после того, как человек замечает, я бы даже сказал — сразу после того, как он замечает змей, он замечает и вонь змеиного дерьма. Насколько я помню — хотя, если вы серьезно изучаете змей, не стоит особо молиться на мои слова, — так мог пахнуть труп ленивого и сладкого пирога-утопленника размером с хороший фургон; хотя и не настолько ужасно, чтобы сразу бежать из магазина.

Нас очаровал этот грязный змеюшник.

Почему хозяин не убирает за своими змеями?

Змеи не любят жить в собственном дерьме. Им бы забыть эту проклятую богом лавчонку. Вернуться туда, откуда пришли.

В грязной змеиной лавке собрались змеи из Африки, Южной Америки, Азии — со всего мира, и теперь лежат в дерьме. Им нужен билет на самолет в один конец.

В центре змеиного кошмара стояла огромная клетка с очень тихими белыми мышами, чья судьба, наверное, — стать в конце концов лавочной вонью.

Разглядывая змей, мы с китаянкой обошли магазин. В аду рептилий было интересно и жутко одновременно.

Наконец мы остановились у ящика с двумя кобрами, и обе змеи уставились на ее груди. Змеиные головы только что не прижались к стеклу. Точно как в кино, только в кино не крутят вонь змеиного дерьма.

Китаянка была не очень высокая, примерно пять футов и дюйм. Две вонючие кобры пялились на ее груди, до которых им оставалась пара дюймов. Может, поэтому мне всегда нравился ее ум.

Честь, которую ему оказали, послав на всеамериканский чемпионат по футболу, осталась с ним на всю жизнь. В двадцать два года он погиб в автокатастрофе. Хоронили его под дождем. В середине службы священник забыл, о чем говорит. Все стояли у могилы и ждали, когда он вспомнит.

Вспомнил.

— Этот молодой человек, — сказал священник, — играл в футбол.

Горы в Монтане бесконечно меняются: от минуты к минуте, ничего не бывает прежним. Так работают солнце, ветер и снег. Так играют облака и тени. Я опять смотрю на горы. Время нового заката. На этот раз — приглушенного. Выходя из дому и направляясь сюда, в комнату, что уселась под крышей красного амбара, а в ней к большому окну с видом на горы, я ждал совсем иного заката.