Дороти глубоко вздохнула, чтобы немного успокоиться, и встретилась взглядом с Аланом. Глаза его были словно закрыты ставнями, лицо ничего не выражало. Ясно было, что он до сих пор оплакивает потерю жены, и ее сердце исполнилось жалостью.

– Какая трагедия. Примите мои соболезнования.

Алан отвел глаза и, не отвечая, налил себе в бокал воды.

– Этель была настоящей красавицей, – произнес Норман, нарушая молчание и отвлекая внимание Дороти от Алана.

– Гибель Этель тяжело подействовала на всех нас, – продолжала Соня, обращая на сына взгляд полный сострадания. – Беатрис не смогла этого пережить и умерла год спустя.

– Эндрю был просто убит горем, – сказал Норман. – Но мы восприняли его нынешнее путешествие, как знак того, что он примирился с трагедией и готов продолжать жить дальше.

Пока Дороти слушала, как Соня и Норман рассказывают о своей невестке, она не переставала удивляться молчанию Алана. Он как будто отсутствовал в комнате. Соня встала и начала собирать тарелки, и грустный разговор сам собой прекратился.

– Разрешите, я помогу, – попросила Дороти.

– Ни в коем случае, по крайней мере не сегодня, – добродушно возразила Соня. – Посиди, поболтай с Аланом.

У Дороти дрогнуло сердце. Она бы предпочла последовать за хозяйкой в кухню и поговорить еще об Эндрю Гибсоне.

– Кто будет пить кофе? – спросил Норман, появляясь с кувшином в руке.

– Я, папа, – Алан отодвинул стул и подошел к стойке.

– Спасибо вам, – сказала Дороти, – цыплята были очень вкусные. Выражаю шеф-повару мое восхищение.

– Спасибо, – польщенно отозвался Норман, разливая кофе по чашкам.

– Дороти, могу я угостить вас ликером? Есть бренди, куантро, или, может быть, Гранд Марнье? – предложил Алан.

– Нет, благодарю, – отказалась Дороти и тоже встала. – Думаю, что пожалуй не буду пить кофе. День тянулся так долго, и я в самом деле устала. Ничего, если я пожелаю всем спокойной ночи уже сейчас?

– Ну разумеется, дорогая, – сказал Норман.

Дороти положила салфетку на тарелку и пошла к выходу. В дверях она на мгновенье замешкалась и взглянула на Алана, который наливал себе ликер. Плечи его были высоко подняты, вокруг губ залегли напряженные складки, словно он с силой сжимал зубы. Очевидно разговор за столом расстроил его сильнее, чем он хотел показать. С того момента, как было упомянуто имя Этель, Алан ушел в себя, а атмосфера в комнате из беспечной сделалась меланхолической. Сейчас он казался глубоко погруженным в свои мысли, и Дороти могла только догадываться, что смерть жены все еще была для него свежей мучительной раной. Должно быть, он сильно любил ее…

Дороти повернулась и направилась к лестнице, испытывая приступ ревности к Этель, сестре, которую ей так и не довелось узнать.

Некоторое время Дороти не могла заснуть и ворочалась в кровати, размышляя о жене Алана, Этель. Ей и раньше приходило в голову, что у нее, возможно, где-то есть единокровные брат или сестра, но теперь, когда Дороти узнала, что сестра существовала на самом деле и ее больше нет в живых, она испытала одновременно и облегчение, и глубокую печаль оттого, что навсегда лишена возможности увидеть ее.

Она пыталась представить, как росла Этель, имея все время рядом отца. Из разговора за столом она вынесла впечатление, что родители ее очень баловали. Дороти почувствовала, как по щекам у нее бегут слезы. Как мало в жизни справедливости! Все, о чем она сама мечтала когда-либо – это иметь отца, ощущать себя частицей сплоченной семьи. Выросшая без отца, Дороти привыкла чувствовать себя всюду посторонней.

И даже теперь, когда она наконец разыскала его, не было никакой гарантии, что он примет ее с распростертыми объятиями или вообще захочет иметь с ней дело. У него уже была дочь, которую он любил, и он лишился ее. Двадцать семь лет назад он отвернулся от Дороти и ее матери, он и сейчас может очень просто это сделать.

С этими неутешительными мыслями, которые прокручивались на все лады в ее голове, Дороти, наконец, забылась сном.

Когда она проснулась, в комнате было темно, и несколько мгновений девушка не могла вспомнить, где находится. Она повернулась на спину, потянулась и, бросив взгляд на электронные часы, увидела, что всего без пяти пять.

Несколько минут она нежилась на огромной кровати, наслаждаясь теплом и уютом. Наконец отбросила одеяло в сторону, встала и подошла к раздвижной двери.

Выйдя на балкон, Дороти сделала глубокий вдох, втягивая в себя знакомый и любимый запах лошадей, сена и свободы.

Воздух был изумительным, свежим и бодрящим, и не таким прохладным, каким бывал дома в Литчвуде, когда она выходила по утрам на свою маленькую веранду.

Солнце еще не взошло, но бледный отблеск на восточном краю неба предвещал его скорое появление. Девушку охватило внезапное нетерпеливое желание поскорее заняться работой с лошадью, помочь справиться с которой она приехала сюда, и Дороти решила спуститься вниз и отправиться на поиски конюшни самостоятельно.

Она вернулась в спальню и, быстро приняв душ, натянула джинсы и бледно-голубую хлопчатобумажную рубашку. Еще влажные волосы она завязала в длинный конский хвост. Потом застелила постель, хотя дома всегда ленилась это делать, и, держа в руках сапожки для верховой езды, направилась вниз.

Дойдя до двери кухни, она резко остановилась, увидев Алана, который как раз засыпал в кофеварку молотый кофе. Сначала она хотела незаметно скрыться, но оказалась недостаточно проворной.

– Доброе утро. Кофе будет готов через несколько минут. Вы составите мне компанию?

– Спасибо, с удовольствием, – вежливо ответила Дороти. Она зашла на кухню и обратила внимание, что Алан устало сутулится, а под глазами у него мешки.

– Надеюсь, вы хорошо спали? – спросил он.

– Как младенец, – ответила Дороти и присела к столу, досадуя на нервный спазм, сжавший ей желудок. – А вы?

– Я не спал совсем, – ответил он мрачно и посмотрел на нее в упор. – Мне было над чем подумать.

Дороти почувствовала, как сердце тревожно забилось.

– В самом деле? – осторожно проговорила она, не зная, как правильнее отреагировать на его слова. – Может быть, я могла бы чем-то помочь? – спросила она из вежливости.

Алан выключил кофеварку и повернулся к Дороти.

– Действительно можете, – сказал он и устремил на нее твердый немигающий взгляд, который заставил девушку беспокойно поежиться. – Может быть, вы объясните мне, почему, отклонив мое предложение приехать в Орегон, спустя два месяца вы внезапно позвонили и объявили, что передумали?

Алан с интересом разглядывал испуганное лицо Дороти. После ее странной реакции на имя Эндрю Гибсона он не мог избавиться от смутных подозрений. Ее нервная болтовня и расспросы о круизах, теплоходах и отпусках только еще больше насторожили его. На мгновение она напомнила ему Этель, которая была виртуозом по части лжи.

За ужином Алан намеренно заговорил об Эндрю Гибсоне, только чтобы понаблюдать за поведением Дороти. Он отметил, что ее глаза цвета лесного ореха вспыхнули острым интересом, тело вытянулось в струнку, дыхание замерло на губах – так же, как сейчас.

– Кажется, вы потеряли дар речи, милый Рыжик? – спросил Алан и увидел, как в глубине ее глаз гнев борется с чувством вины.

– Мне просто крайне неловко, – ответила Дороти, кипя возмущением оттого, что он снова употребил ненавистную кличку.

– Вот как? – отозвался Алан, и его тон дал ей понять, что он ни капли ей не верит.

– Тогда я нагрубила вам, а потом пожалела о своей вспышке. – Дороти надеялась, что ее объяснение звучит достаточно правдоподобно. – И я подумала, что лучший способ дать вам понять, как вы ошибались насчет меня – это приехать в Орегон и показать, на что я способна. Ведь отказав вам, я не вас наказала, а ни в чем не повинную лошадь.

Алан рассмеялся, и снова его низкий раскатистый смех заставил ее пульс участиться.