Детектив снова изучает ладони. Такие руки легко представить сжимающими гирю в спортзале.

— И как, удалось?

Тут он бросает на меня испытующий взгляд. Наши глаза встречаются. Краска стыда, поднимающаяся от груди к горящим щекам, на этот раз неподдельна — свидетельство моего полного, сокрушительного поражения.

— Нет. Не удалось.

Дома меня ждет письмо — среди россыпи рекламных листков и прочей макулатуры на коврике лежит конверт с надписью: «Региональное управление». Того, что в нем написано, можно было ожидать, но я все же чувствую укол оскорбленной профессиональной гордости, читая ровные уклончивые параграфы за авторством управляющей по персоналу мисс Стефани Бактон. Похоже на школьные характеристики, которые когда-то составляли сестры: «Габриэль — одаренная ученица, но склонна усложнять себе жизнь». История повторяется? Может, я снова натворила бед?

Похоже, что так.

Меня отстранили от занимаемой должности. С немедленным эффектом.

Негодование вскоре перерастает в ярость. Окажись эта мисс Стефани Бактон сейчас здесь, она бы познакомилась с моим «громовым яйцом». Близко познакомилась.

Швыряю письмо в мусор. Еду на кухню, плещу в лицо холодной водой. Минуту спустя я с большим, чем обычно, остервенением выбрасываю и остальную корреспонденцию. И вдруг вижу открытку. Чудо, что я ее вообще заметила. Никто из моих знакомых открыток не пишет: этот обычай канул в Лету вместе с двоюродными бабушками, кружевными салфеточками и кофейными термосами. Но вот он — красочный прямоугольник с изображением Эдинбургского замка. На переднем плане стоит волынщик с комично надутыми щеками и волосатыми коленками, гордо выглядывающими из-под килта. Переворачиваю открытку. На обороте — знакомый почерк. Почерк, который я впервые увидела в своем кабинете, на адресованном Джой Маккоуни прощальном послании.

«Салют, Немочь!

Боюсь, второпях я даже не попрощалась с тобой толком. Не переживай. Со мной все в порядке.

С электрическим приветом,

Пациентка Б.».

Случается, инстинкт заставляет тебя резко свернуть. Не успеешь моргнуть, а дело сделано, и перед тобой предстает изменившаяся до неузнаваемости карта мира: новые, незнакомые дороги, от которых, возможно, зависит твоя жизнь.

Доверившись инстинкту, еду в полицейский участок. Вручив открытку дежурному офицеру, следующие полчаса я провожу в тесной кабинке, украшенной постерами с графиками преступности и номерами «горячих линий». Детектив Кавана встречает новость без малейшей радости и даже, пожалуй, с неудовольствием, которое граничит с грубостью. Открытка, отправленная Бетани из Эдинбурга, только «мешает ходу расследования», заявляет он с суровым видом. «Скорее всего, это попытка сбить полицию со следа».

— С вашей профессией недоверие вас, должно быть, в крови, — говорю я.

— Вы уверены, что почерк принадлежит Бетани?

— Абсолютно. Хотите, устройте экспертизу.

В ответ — испепеляющий взгляд: видимо, графологи уже трудятся вовсю.

— Она когда-нибудь упоминала друзей или родственников в Шотландии?

— У таких детей нет ни друзей, ни родственников. И о Шотландии она ни разу не заикалась.

— По-вашему, это закодированное послание?

Объясняю, что «электрический привет» — шутливый намек на электрошоковую терапию, а «Немочь» — прозвище, которое, с типичным для нее дурным вкусом, она придумала для меня. Кто такая «пациентка Б.», объяснять, надеюсь, не нужно. В остальном же никаких кодов нет. Скажите, чем я могу помочь?

Кавана вздыхает:

— Поезжайте домой и ждите. Если она опять с вами свяжется, позвоните по этому номеру. — Вручает мне визитку. — А если по каким-то причинам вам понадобится уехать из Хедпорта, предупредите меня заранее и сообщите, где вас искать. Если она объявится, вас могут срочно вызвать.

За дверью в мою квартиру звонит телефон. Ответить я не успеваю, но это уже десятый пропущенный звонок, все с одного номера, из чего можно заключить: чье-то больное воображение разыгралось не на шутку. Но чье? Не проходит и минуты, как звонят снова. Джой, вне себя от тревоги. Узнала о похищении Бетани. Вернее, о «побеге», как называет его она.

— Если это ваших рук дело, знайте: вы сами не догадываетесь, что натворили. Я же вас предупреждала!

— Я тут ни при чем.

— Неужели вы не понимаете: теперь весь мир в опасности? Неужто до вас не дошло? — Ее волнение почти осязаемо. — Когда-то и я была такой же наивной. Не верила в людское зло. А теперь верю. Дай ей волю, она уничтожит всю планету. — Упорство, с которым Джой цепляется за абстрактное понятие, лишь бы исключить любую случайность, вызывает во мне скучающее сочувствие. Вот только я ничем не могу ей помочь. — Если вы знаете, где она прячется…

— К сожалению, нет, — раздраженно обрываю я. — Вынуждена вас разочаровать.

На том конце слышен мужской голос, который сердито ее увещевает. В следующую секунду раздается вопль Джой: «Пусти!» — потом какое-то громыхание, как будто телефон уронили на пол. Я все еще слышу ее бешеные крики.

— Алло? — говорит мужчина. Муж. — С кем я разговариваю?

— Я Габриэль Фокс. Мы виделись в ресторане.

— О боже. Я должен перед вами извиниться за свою жену. Эти ее лекарства…

На прощание желаю ему удачи. Она ему будет ой как нужна.

После того как моя жизнь полетела кувырком вместе с машиной, во мне возникла уверенность, что теперь мои мысли будут вечно вращаться вокруг последствий травмы, что никакой внешний фактор не сдвинет меня с позиции вынужденного солипсизма, и эта утомительная поглощенность собой будет тянуться, нудно, нескончаемо, будто тихий звон в ушах, до умопомрачения, пока я не умру. И каждое божие утро я буду просыпаться с сознанием, что моя жизнь кончена. Теперь же…

Меня подхватил поток времени. Волна абсурда несет меня с такой скоростью, что иногда я на целые минуты забываю о том, в какую развалину превратилась, а вспомнив, никого не виню. В тот миг, когда мои приготовления ко сну прерывает писк мобильного телефона, я уже знаю, что подсознательно этого ждала. Номер, с которого пришло сообщение, не определился.

«СТАНЦИЯ ТОРНХИЛЛ ПАРКОВКА ЗАВТРА УТРОМ ДЕСЯТЬ НОЛЬ-НОЛЬ. НИ СЛОВА ПОЛИЦИИ. ВВГ».

Кто этот «ВВГ»? Усталая, встревоженная, но странно окрыленная, собираю большой чемодан: одежда, косметика, зубная щетка, всякие медицинские и колясочные принадлежности, обезболивающее, шампунь. Наверное, я сошла с ума.

Я даже не пытаюсь остановиться.

Если звучит голос крови, логике остается помалкивать. Зато надежда пусть говорит. Столь яростных велений сердца я не чувствовала уже давно.

Наконец я засыпаю, и мне снятся кружащие в воздухе черные птицы.

На свете есть много такого, во что мне хотелось бы верить, потому что тогда жизнь обрела бы связность. Например, в Бога. Или в то, что на пороге смерти перед взглядом вихрем калейдоскопических картинок проносится вся твоя жизнь: драмы, травмы, заоблачные взлеты, мрачные провалы, или те застывшие кристаллики времени, в которых, будто в каплях смолы, заключено то или иное переживание: запах форзиции, расцветшей у детского сада, или фраза — «са va tourner au vinaigre» ^[10] , — с горечью оброненная мамой в телефонном разговоре, или чпокающий звук, с которым взрывались блохи, которых мы с Пьером вылавливали из шерсти нашего терьера и бросали на нагретый мангал, или ужасающая интимность первого поцелуя, или страшный удар, каким стала для меня смерть матери, или неразбериха, царившая на свадьбе Пьера, или догадка, обрушившаяся на меня в тот момент, когда отец вместо «кухня» сказал «Месопотамия», или тот вечер, когда я кричала на Алекса и он вывернул руль, или утро, когда врачи объявили мне окончательный диагноз, а я не нашла ничего лучшего, как посмотреть на часы и подумать: «Одиннадцать двадцать три».