Как искренне, как убежденно он это говорил… Терзать собственную дочь — тоже часть Божьего замысла? Выходит, Леонарду Кроллу и его жене удалось каким-то образом себя убедить, будто так оно и есть.

— Если с тобой обошлись столь чудовищно, я могу понять, почему в твоем сознании это изменило все правила.

Мое сердце колотится, словно молот. Окажись передо мной Карен Кролл, вполне возможно, что мне бы и самой захотелось ее убить.

— Вот именно. Правила изменились.

Бетани откидывается на спинку дивана. Время и мысль сливаются в моем сознании воедино, твердеют, будто сплав. Ее лицо мокро от слез. Протягиваю руку и промокаю его салфеткой. Бетани не противится.

— Габриэль… — говорит она шепотом, будто боится, что нас подслушают. — Я видела нас… — Она впервые назвала меня по имени. Голос ее похож на замирающий вдали шелест ветра. Жду, что она скажет дальше. Какой из сотен смыслов вложила она в эту фразу? — Тебя и меня.

— Где, Бетани?

— В небе. — Терпеливо молчу. — Только наши дороги разошлись.

— И куда же мы направились?

— После грозы мы вошли в золотой круг, вознеслись на небо. Только ты полетела в одно место, а я — в другое.

— Посмотри на меня.

Она медленно поднимает голову. Я заглядываю в мерцающие темные глаза:

— Бетани, мы не расстанемся. Я тебя не оставлю. Она качает головой с таким усилием, будто она вдруг стала неподъемной:

— Не выйдет. Это ничего, я просто хотела, чтобы ты знала. Ты не расстраивайся, ладно?

— Из-за чего, Бетани?

Такое ощущение, что она смотрит не на меня, а сквозь, на что-то у меня за затылком.

Из-за того, как заканчивается эта история.

До кухни я добираюсь как во сне. Погруженная в ступор, Бетани так и осталась сидеть на диване.

— Нед звонил, — сообщает Фрейзер Мелвиль, под поднимая глаза от ноутбука. Выслушав мой сжатый отчет, он глубоко вздыхает: — Боже правый… Бедная девочка. Неудивительно, что у нее в голове такой бардак.

— Что в Лондоне?

— Часть данных выложили в Сеть. Нам повезло — кое-кто из академических знаменитостей решил к нам примкнуть.

— Кто?

— Каспар Блатт, Акира Камочи, Валид Хабиби, Ванс Озек. — Имена все знакомые, но визуально я знаю только Камочи. — Есть и плохие новости. Нед говорит, в остальном наше лоббирование зашло в тупик. Никто не хочет нам верить. Ну и пусть: данные опубликованы и Сеть уже зашевелилась. Кстати, он сказал, чтоб мы следили за новостями.

Включаю Би-би-си. Очередное неудавшееся покушение на президента Ирана, убиты трое телохранителей. Показывают залитый кровью тротуар. В Южной Америке толпы голодных снова вышли на улицы. Но наше внимание привлекает другой — сенсационный — заголовок.

Граффити в Гренландии.

В своем отчете местный корреспондент описывает край инуитов, ездовых собак и снегоходов. Упоминает проблему пьянства и рассказывает о падении уровня жизни, связанном с глобальным потеплением: с недавних пор эта вотчина датчан с июня по август захлебывается в лучах солнца. Зато зимой, как теперь, страна погружается в кромешную тьму и единственными источниками света становятся электричество, луна и ночное небо с его россыпью звезд и волшебными спиралями северного сияния.

А теперь, как выяснилось час тому назад, — еще и граффити.

Гигантское граффити. Буквы вперемешку с цифрами — какой-то шифр. Послание длиной в пятьдесят километров раскинулось посреди ледяной пустыни, вдали от человеческого жилья. Надпись светится в темноте. Губы физика растягиваются в широкой улыбке. Теперь на экране показан спутниковый снимок: бледно-голубая цепочка знаков, оттиснутых на ночном пейзаже, на первый взгляд — совершенно бессмысленных. С такой высоты разобрать письмена почти невозможно, говорит репортер, но в реальности каждый отдельный символ занимает площадь размером десять на десять километров. Приглядевшись, я различаю контуры цифры «три», букв — «N» и «Е» — и какой-то значок, похожий на дефис, за которым стоит буква «Н». Там, в темноте, на гренландских льдах, неизвестный мегаломан не пожалел трудов, чтобы выразить свое мнение. Или…

— Похоже, Нед слил информацию местным репортерам, — мурлычет физик. — Смотри внимательно.

На лицо гренландского репортера, которое на широкоформатном экране выглядит странно приплюснутым, падает свет камеры, и кажется, будто его голову окружает нимб. Стоит двадцатиградусный мороз, и, хотя на журналисте куртка с меховой опушкой, он весь дрожит от холода. За его спиной, на бархатном пологе арктической ночи сияет настоящее световое шоу — красные, голубые, зеленые сполохи сливаются в диковинный водоворот красок. Такое впечатление, что перед объективом трепещет аляповатое крыло гигантского насекомого.

— Надпись так велика, что увидеть ее можно только из космоса, — поясняет репортер, ежась от холода. — На вчерашних спутниковых снимках ее не было и в помине, а сегодня — вот она, тут как тут. Это событие уже объявили самым амбициозным рекламным трюком в истории. Мы находимся у нижней точки вертикальной черты, образующей цифру «четыре». Так вот, эта полоса тянется до самого горизонта, насколько хватает глаз.

Демонстрируя этот факт, камера отъезжает назад, и в кадре показывается стоящая рядом с репортером женщина, которую он представляет как «местного биолога». Нагнувшись, она с помощью небольшого ледоруба отделяет кусок мерцающей бледно-фиолетовым светом белизны и подносит его к камере.

— Фосфоресцирующая жидкость, замерзшая при контакте со льдом, — заключает она с видом глубокого удовлетворения. — По всей видимости, пигмент — органического происхождения и содержит кусочки вещества, напоминающего измельченные раковины некой разновидности ракообразных. Точный состав еще не известен, но пробы взяты и отправлены на анализ.

Голубовато-зеленый с примесью фиолетового — один из любимых цветов Пикассо. Где-то я его уже видела. В этом самом доме, на заставленной банками полке.

И тут меня разбирает смех.

— Как вы их в жидкость-то превратили?

— В бетономешалке, наверное, — ухмыляется Фрейзер Мелвиль.

Снеси он «громовое яйцо», вряд ли это привело бы его в такой же восторг, как теперь.

На экране материализуется специалист из космического центра имени Кеннеди. Вид у него затравленный.

— Нам позвонил мужчина. Имени он не назвал, сказал только, чтобы мы присмотрелись к Гренландии. Продиктовал координаты и повесил трубку. Мы навели спутник на эту точку и увидели размытые светящиеся очертания. А когда увеличили изображение; поняли, что перед нами послание.

На экране снова возникают спутниковые фотографии ажурной паутины символов, будто выведенных бесплотным духом на спиритической дощечке.

Затерянные в арктическом мраке льды использовали как гигантскую школьную доску, — раздается голос ведущего. — Кому вздумалось поиграть в учителя? Что за урок нам решил преподать этот неизвестный географфитчик? Вот тут-то и начинается самое интересное. — Кадр снова переключается на таинственные символы, но теперь, четче обводя их контуры, по ним ползет красная линия.

«63 N-05.24 ECH ₄». — Для любого, кто имеет хоть какое-то представление о науке, это даже не шифр. Начальные символы — «63 N-05.24 E» — географические координаты, широта и долгота, а тремя последними — «СН ₄» — в химии обозначают метан. Указанная точка — вышка в сотне километров от побережья Норвегии под названием «Погребенная надежда», где ведется добыча метанового льда. Ее владелец — одна из крупнейших энергетических компаний, «Траксорак», с представителями которой мы вскоре побеседуем. А пока предлагаю послушать, что скажет нам по этому поводу «Гринпис».

— Мы любим рекламные трюки, но в данном случае авторство принадлежит не нам, — заявляет представительница «Гринписа» — убежденно, но как будто бы с сожалением. — Я бы сказала, что за этим посланием стоят экологи и провести расследование на месте этой вышки необходимо. Гидраты метана известны своей нестабильностью, и, если кто-то решил привлечь внимание мировой общественности к риску, с которым сопряжена их добыча, — тем лучше.