Первый урок длился около часа. Стекло в летнем домике успело затуманиться от нашего дыхания, ноги так окоченели от холода, словно их сковали железные сапоги. Стал ли я лучше играть? Не знаю. К тому же я так озяб к концу урока, что мне было на все наплевать. Всему виной наша грешная плоть: дух воспаряет к горним вершинам, телу же милей теплый домашний очаг.
Приглашение, посланное мной де Гурлею и его домашним, было принято с готовностью. Я (так и не подучивший до двух часов ни подарка, ни даже простого поздравления) утешался тем, что продумывал отдельные детали вечеринки. Неожиданно к дому подъехал на осле деревенский мальчишка с поручением от викария Биднолда, преподобного Тимоти Сэкпола. Меня просили срочно приехать в церковь.
— В чем дело? — спросил я мальчика.
— Не знаю, сэр.
— Духовные лица верны себе — даже причину не назвали.
— Сказали только, что дело ужасное и срочное.
— Это не причина, малыш, а эпитеты, так любимые священнослужителями.
Пока седлали лошадь, мне пришла в голову мысль: вдруг самодовольный Сэкпол разведал, что сегодня встает заря тридцать девятого года моей жизни? Может, он предвидит божественную кару, которая падет на спотыкающегося Водолея, если не заманить его к алтарю до заката? Не так давно миновал самый короткий день в году, солнце садилось рано, — возможно, отсюда такая срочность? Хотя я езжу иногда на проповеди Сэкпола (они меня забавляют), но все же посещаю церковь реже, чем следует, предпочитая возносить молитвы Господу в тиши комнаты или (я об этом уже говорил) над мясным пирогом. Так что не исключено, что этот священнослужитель, всегда казавшийся мне вздорным человеком, захотел прочитать мне мораль, — я отчетливо представлял и тон, и содержание этого внушения. Начнет он с того, что спросит, о чем думаю я в очередную годовщину своего рождения. На это я отвечу, что все мои мысли витают вокруг пустого стола в напрасной надежде увидеть положенный Селией подарок — тисненую папку для нот или красивую раму для картины. Такие мысли далеко уводят от Царствия Небесного, ответит викарий…
Но дело оказалось совсем другого рода. Подъехав к церковному двору, я увидел у ворот, в лучах заходящего солнца, скопление людей, слышались голоса и плач.
— Что тут все-таки стряслось? — спросил я юнца на осле. Он ничего не ответил, только с беспокойством глядел на происходящую сцену.
Пока я слезал с лошади, ко мне подошел преподобный Сэкпол.
— Что происходит, викарий? — спросил я.
— Спасибо, что приехали, сэр Роберт, — вежливо произнес Сэкпол, тем самым сняв зародившееся в душе подозрение, что я услышу лекцию о слабости моей веры. — Нам нужна помощь врача, доктора Мердока искали, но не нашли.
— Когда-то я учился медицине, но курс так й не закончил. Я недостаточно подготовлен…
Сэкпол перебил меня:
— От вас не потребуется ничего особенного. Сейчас я успокою этих добрых людей — мальчик пока подержит вашу лошадь — и все вам объясню.
— Но прежде я должен быть уверен, что мне не придется спасать чьи-то жизни.
— От вас требуется лишь высказать свое суждение.
— Суждение? Но позвольте заверить вас, викарий, что мое суждение уже не так основательно, как прежде. Я могу и ошибиться.
— Все ошибаются, сэр Роберт, но это дело может оказаться для вас простым. Идите за мной.
Я вошел вслед за Сэкполом через маленькую дверь в ризницу. Там было темно, пахло сухими травами. Сэкпол закрыл за нами дверь и положил руку на мое плечо.
— У крестьян, — прошептал он, — возникло ужасное подозрение, что в деревне занимаются колдовством.
— Колдовством? В Биднолде?
— Да. Постараюсь вкратце изложить вам эту историю. Люди у церкви — как вы сами видели, многие из них плакали — пришли с похорон, которые я провел в полдень. Хоронили юную девушку; Сару Ходж, ей и семнадцати не было, смерть ее была внезапна и ужасна.
— В чем это выражалось?
— Вот мы и подошли к самой сути, сэр Роберт. Вопрос, который стоит перед нами: была ли смерть Сары естественной или тут не обошлось без дьявола, как думают некоторые прихожане?
Я взглянул на Сэкпола. Было видно, что священник чувствует себя неловко, он отвел от меня глаза. Очевидно, викарий собирался попросить меня о чем-то ужасно неприятном — скорее всего, осмотреть труп. Я уже открыл было рот, чтобы опередить просьбу Сэкпола, сказав, что последнее вскрытие, при котором я присутствовал, было препарирование жабы в королевской лаборатории и что я не могу правильно распознать и оценить следы, оставленные смертью на человеческом теле, но тут Сэкпол решительно продолжил: «Дело сложное и…»
Я оборвал его, подняв руку, и попросил не продолжать эту историю, если только он не опровергнет мое предположение, что мне предстоит сделать медицинское заключение о причине смерти девушки. К моему удивлению, он ответил, что никто не собирается тревожить тело Сары Ходж, — оно, как лежало, так и будет лежать в земле. Держась нервно и испуганно (что заставило меня задуматься, верно ли мое суждение о нем как о человеке непробиваемого высокомерия), он поведал мне следующую историю.
Пожилая вдова — все звали ее Мудрой Нелл — долгие годы была деревенской повитухой, а также целительницей и знахаркой — она выращивала у себя в саду лекарственные травы. Говорили, что руки Нелл наделены чудодейственной силой, данной Богом по ее вере, — так во всяком случае утверждала она. Последние несколько месяцев Мудрая Нелл не посещала церковь, ссылаясь на ревматические боли в коленях. Однако жители Биднолда стали замечать перемену в ее поведении (то, что раньше не трогало ее и оставляло спокойной, теперь приводило в возбуждение!), изменились и ее руки — прикосновение стало другим! Кожа огрубела и стала шершавой, а когда Нелл накладывала руки на голову или конечности больного, тот в первое мгновение ощущал ледяной холод. Поползли слухи: Нелл больше не «мудрая», теперь ей покровительствует не Бог, а дьявол, сила в ее руках от нечистого…
«Вам должно быть известно, — вставил тут Сэкпол, — какой беспредельный ужас испытывают эти богобоязненные люди при одной мысли о колдовстве. Со своими подозрениями они идут к священнику и говорят: такая-то — точно ведьма, вот такие-то и такие-то доказательства, и, следовательно, ее надо сжечь, или утопить, или — даже не знаю — придумать еще какое-нибудь страшное наказание. Однако такие дела представляются мне чрезвычайно трудными и сложными: доказательства как вины, так и невиновности могут быть фальшивыми, и я склоняюсь к тому, что в большинстве таких случаев истина ведома только Богу. Я надеялся, что никогда не услышу в Биднодде слово „колдун" или „колдунья" в адрес кого-то из жителей. Не буду скрывать, меня страшат возможные последствия этой истории».
Сэкпол достал из рукава не первой свежести платок и высморкался. Еще не понимая, какая роль предназначена в этой истории мне, я терпеливо ждал, пока преподобный извлечет из обеих ноздрей засохшие выделения, потом попросил егопродолжать.
— Ну вот, — сказал он, — мы и добрались до истории Сары Ходж. Как я уже говорил, она была юной девушкой — вся жизнь впереди, и все же впала в черную меланхолию; поговаривают, это началось, когда она отрезала свои красивые каштановые волосы и продала за несколько шиллингов изготовителю париков. Не знаю, сэр Роберт, приличествует ли молодой женщине так сокрушаться об утрате волос, чтобы плакать два месяца подряд или даже больше, но с Сарой приключилось именно это, она лила слезы не переставая ничего не ела, худела, слабела и выказывала отвращение ко всему.
Ее родители, бедные, невежественные крестьяне, не знали, как помочь дочери, и в конце концов пошли к Мудрой Нелл, умоляя старуху сделать так, чтобы к Саре вернулась жизнерадостность. Как мне рассказали, Сара провела у Нелл три часа. Старуха дала ей выпить настойку, в которую, по ее словам, входила кровь ласточек — птах, приносящих лето, воплощения беззаботности.
Когда Сара вышла из хижины Нелл, щеки ее пылали, по телу пробегал огонь. Девушка сказала, что от птичьей крови ей стало хорошо и захотелось танцевать. Братья, обрадовавшись, что снова видят сестру счастливой (хотя волосы ее длиннее не стали), достали тамбурины и дудку и стали играть, Сара же, приподняв юбки, принялась отплясывать дикий танец, высоко задирая ноги. Она плясала, не останавливаясь, с полчаса или даже больше, лицо ее налилось кровью, щеки приобрели багровый оттенок, и все же она продолжала танцевать, разорвав лиф на платье и обнажив груди такого же цвета, как и ее лицо. Неожиданно девушка согнулась пополам, изо рта черным фонтаном хлынула рвота, она упала, бормоча что-то бессвязное: из ее слов вытекало, что она выпила яд из соска на шее у самого дьявола, а через двадцать минут она уже была мертва.
