Казалось, что Жозетта, над чьей головой то и дело вспыхивал золотистый ореол влажных растрепанных волос, вот-вот станет победительницей — все ее движения были безупречны. Но тут Адриана, капитан итальянской команды, не в силах смириться с поражением, в ярости набросилась на соперницу. Почти сразу же завязалась всеобщая потасовка, и в одно мгновение разрушилась гармония, царившая в сауне еще несколько минут назад.

На ощупь погружая руки в печь, мажоретки набирали полные горсти уже остывающих камешков и, сжимая в кулаках это оружие, бросались в бой, облаченные вместо доспехов лишь в собственную ярость — но даже в таком виде подобные юным валькириям, вершащим судьбы воинов на полях сражений.

Встревоженные истерическими воплями, тренеры беззастенчиво устремились вглубь сауны. Облеченные двойной властью — взрослых и мужчин, — они быстро восстановили спокойствие. Но, сознавая, что все-таки проникли на запретную территорию, они принялись быстро хватать полотенца и набрасывать их на плечи подопечных. Главные зачинщицы быстро стушевались и, поспешно одевшись, выскользнули в коридор.

Наибольшего труда стоило растащить Жозетту и Адриану, которые, как кошки с выпущенными когтями, царапали и даже кусали друг друга: в зубах у каждой осталось по несколько волосков соперницы. Затем Альбер и остальные тренеры подобрали рассыпанные камни и положили их обратно в остывающее жерло печи.

Остывшая в ванне вода разбудила Анжелу. Во рту у нее пересохло, кожа покрылась пупырышками. Однако Анжела не сразу поняла, где находится. Потом вспомнила: «Ах да, ванная в моем номере в отеле, в Осло. Так далеко от всего, к чему я привыкла. Так далеко от собственных вещей, которые сейчас где-то над океаном… Моя зубная щетка, а не я, отправилась в экзотическое путешествие. Моей собственной зубной щетке повезло больше, чем мне. Моя жизнь несправедлива. Как можно верить в какую-то предначертанную судьбу — в этом хаосе жизни? А как поступают другие? Я не говорю об удачливых людях, о баловнях судьбы или о тех, кто доволен своим маленьким счастьем… Они притворяются, что ничего не ждут, занимаются рутинными делами, заботятся о потомстве, ведут счет достижениям и потерям… Если бы у меня хоть было больше воображения!.. Что за удовольствие постоянно возиться с фотографиями? Чем я занимаюсь? Папа, я вообще реальна? Иногда я в этом сомневаюсь. Мне не везет в жизни. Почему мне ни разу не удалось всерьез влюбить в себя мужчину или — чем черт не шутит — женщину? Может быть, мне нужно сбросить старую кожу, как змее? Я даже не страдаю по-настоящему. Просто живу. Бреду куда глаза глядят. Последний шаг был длиннее, чем обычно… Мое тело ждет, что я его согрею. Куда подевалось солнце? Я имею на него право, как и все остальные! Я бы хотела, чтобы меня забыли в самолете, как мой багаж! Тогда бы я увидела белый раскаленный песок, синее море!.. Господи, какая же я бледная! Как будто выцвела…»

Поднявшись в ванне во весь рост, Анжела разглядывала себя в мозаике зеркальных плиток. Она слабо улыбнулась, глядя на свое изломанное отражение. Это действительно была она, Анжела, в этом не было никаких сомнений. Зеркала отражали ее истинный возраст. Внешне она выглядела молодой женщиной неопределенного возраста, однако цифры были определенными: 35. Будучи написанными, цифры обретают гораздо более четкий смысл, чем буквы.

Взгляд Анжелы заскользил по стыкам зеркал, преломлявших ее отражение, дробивших его на мелкие кусочки, словно гигантский пазл. Если разбить зеркала, ее тело разлетится на тысячу осколков… Кто их соберет? Нельзя воссоздать образ человека, если не знаешь его тела во всех подробностях, от кончиков волос до кончиков ногтей… Существо, которое знаешь наизусть… Она или ее несчастная сестра была там, в зеркалах?.. Но, в конце концов, это одно и то же. Спустя двадцать лет после ухода Кристаль ее сердце продолжало биться в груди Анжелы. Двойняшка в зеркале словно говорила: «Когда ты посмотрела в зеркало в тот день, ты ощутила тоску, словно тяжелый груз на плечах, и подумала о самоубийстве…» Анжела коснулась своего отражения. Пальцы с легким скрипом скользнули по зеркальной поверхности. С некоторым зрительным усилием она восприняла себя в зеркале как единое целое. Потом она подумала о ежегодном общем снимке в день рождения, который она и сестра никогда не забывали сделать. Кроме себя, обнаженных, стоявших перед зеркальным шкафом в дальней комнате, они увековечивали и год. Это отец их фотографировал. После смерти Кристаль она одна продолжала эту семейную традицию. В один прекрасный день она собрала все эти снимки и прикрепила на большую доску вроде мольберта, создав наглядную иллюстрацию всех предыдущих лет своей жизни. Не отчет о пережитых событиях, нет — только себя, каждый год на мгновение останавливающую разрушительное время. Развлекательный стенд, который можно подолгу разглядывать в одинокие вечера…

Ее лицо, окаймленное влажными черными прядями, застыло. Она превратилась в свое отражение и теперь созерцала собственную неподвижность. Анжела пристально разглядывала себя. Только глаза двигались на ее лице — слишком темные, по ее мнению.

Она была скорее высокой, выше среднего роста, крепко сложенной, но при этом казалась хрупкой.

«Будь осторожна, Анжела, — повторял ей школьный врач, — у тебя хорошо развиты мышцы и связки, лучше, чем у твоей сестры, но зато у тебя хрупкие кости. Осторожнее с лестницами — ты можешь разбиться как стекло…»

Голубоватые жилки проступали под кожей у основания шеи, затем невидимыми спускались к груди и снова появлялись чуть ниже живота, изгибаясь вокруг неглубокой ямочки в паху. Нерасшифрованная карта… Тонкие, едва заметные разветвления вен выглядели на ней реками. Анжела любила свою кожу, которую лишенные воображения люди называли бесцветной. Ей больше нравились эпитеты «прозрачная», «просвечивающая». Некоторые мужчины говорили, что она обладает особой притягательной аурой. Они признавались в своем внезапно вспыхивающем влечении, одновременно завладевающем разумом и чувствами. Сама Анжела немного опасалась того впечатления излишней уязвимости, женскости, которое она производила из-за собственной кожи. С первого взгляда было сложно разглядеть ее истинную натуру за этой неумышленной, природной соблазнительностью. Невозможно было отрешиться от белизны ее кожи, от ее тонких рук с узкими запястьями, ее резких и точных жестов, обезоруживающей улыбки чуть припухлых губ и от вида великолепных зубов, которые она чистила дважды в день по три минуты, отсчитывая секунды в уме. Она часто переминалась с ноги на ногу, сцепив руки над головой, и собственные ступни казались ей двумя птенцами у подножия кипариса. Словно она с Кристаль в детстве, стремящиеся вылететь из гнезда, но не справившиеся с порывами ветра…

Опьяненная меланхолией, Анжела по-прежнему стояла в тесной ванне, изучая свое тело, не воспринимая его просто как тело красивой женщины. Она пыталась определить, что же с ним не так, где та деталька, которая разладилась и, может быть, никогда больше не заработает. Ее руки скользнули от полных грудей к животу. «Зародится ли когда-нибудь жизнь в этом животе? Но каким чудом?» Она изо всех сил выпятила живот и сделала вид, что пытается вытолкнуть оттуда крошечное существо, сопровождая эту имитацию регулярными частыми вздохами.

«Может, я просто ненормальная?» — спросила она себя. Ее пальцы скользнули к лобку. Складки вагины были важными. Одна рука осталась исследовать их, другая поднялась вверх, к губам. Поглаживающие движения обеих рук были абсолютно одинаковыми. Глаза, рот, влагалище были прорезями в конверте плоти. Два легких движения резцом — и сквозь прорези глаз хлынул свет; прорезь рта была сделана более широкой; и, наконец, разрез вагины — апофема, вечная, незаживающая рана, порой столь сладостная…

Анжела плотнее сдвинула ноги, одновременно напрягая ягодицы, и стиснула руку между бедер так плотно, что едва не вскрикнула. Почему бы не присоединиться к остальным в сауне, в конце концов?..