Такая на первый взгляд хаотичная планировка отражала старинные ганзейские традиции. В носовой части этого неподвижного корабля, над складами, располагалась большая зала с обеденным столом, стоявшим у окна — чтобы глава семьи мог наблюдать за погрузкой и выгрузкой товара и во время еды. За ней располагались жилые комнаты и счетоводческие конторы; дальше начинались мастерские, в которых рабочие день и ночь разбирали, сортировали, паковали, заворачивали разнообразные товары.

После пожара, уничтожившего дом почти полностью, Имир жил в единственной уцелевшей его части, самой отдаленной — там, где некогда располагались мастерские. Здесь пахло древесным углем и плесенью. Груды коробок с уцелевшим товаром отделяли его от руин магазина. Все эти годы у него не хватало духа разобрать эти коробки и посмотреть, что внутри. Разве что иногда он наугад открывал одну из них, уже начинавшую потихоньку разваливаться. Обычно там оказывался какой-нибудь полусгнивший хлам или осколки. Если Имир находил какую-нибудь уцелевшую безделушку, он очищал ее от пыли и ставил на один из высоких, наполовину обугленных стеллажей. Когда полуночное солнце проникало сквозь жалюзи, освещая эту разрозненную коллекцию, Имиру казалось, что она явилась сюда из какого-то его полузабытого детского сна. С каждым днем все больше пыли оседало на изысканных вазах, покрытых затейливыми узорами, и абстрактных статуэтках из дутого стекла.

Анжела старательно ставила ноги в следы Бьорна, которые были в два раза шире и длиннее, чем ее собственные. Двухэтажный автобус Имира стоял на некотором расстоянии от дома, на набережной, в таком месте, где ему было бы легко развернуться. Желтый «мерседес» Бьорна, припаркованный недалеко от автобуса, выглядел совершенно неуместно посреди пейзажа, который без преувеличения можно было бы назвать постапокалипсическим: обугленные развалины наполовину сгоревшего дома, рухнувшие почерневшие балки, занесенные снегом, перед входом в наименее поврежденную часть… Свежие следы Имира вели к двери.

Бьорн и Анжела вошли в длинное узкое помещение, пропитанное запахом отсыревшего дерева. Узкие лестницы с крутыми ступеньками поднимались вверх и исчезали в потолке из неровных досок. В конце этого коридора была толстая, но трухлявая деревянная дверь, на которой еще уцелели остатки вывески. В качестве дверной ручки был приспособлен крюк от погрузочного контейнера.

Бьорн провел кончиком пальца по ряду позолоченных цилиндрических колокольчиков над дверью бывшего магазина и улыбнулся:

— У него даже звонок есть…

От его прикосновения колокольчики мелодично зазвенели. Звуки были высокими и чистыми, долго не смолкавшими, словно переливающимися в воздухе. Но никто не появился.

Бьорн толкнул дверь.

— Вы уверены? — спросила Анжела.

— Закрытые двери существуют для того, чтобы их открывали.

Войдя, они невольно замерли от изумления: перед ними был настоящий домашний музей Имира. Сотни стеклянных зверушек, ваз, камей, резных статуэток, украшений из позолоченной или серебристой проволоки… Бьорн едва осмеливался пошевелиться среди всего этого хрупкого великолепия. Дверь все еще оставалась открытой, и голубоватый сумеречный свет озарял ряды безделушек, отчего они будто светились изнутри. Анжела пожалела о том, что фотоаппарат остался в машине. Бьорн тем временем двинулся вперед между рядами стеллажей, и она последовала за ним, привлеченная, как и он, равномерными звуками глубокого дыхания.

Имир спал на скамье, в нише, похожей на альков, подложив свернутую дубленку под голову и плечи, фактически полусидя. Длинные волосы падали на плечи, обрамляя лицо, совершенно преображенное сном. Он казался большим ребенком, погруженным в волшебные грезы.

— Что нам делать? — прошептала Анжела. — Он спит… Мы наверняка не имели права… О!..

Не удержавшись, она осторожно вынула из раскрытой картонной коробки прозрачный стеклянный шар и поднесла к лицу. Этот шар немного походил на шар из ее собственной коллекции. В центре его было что-то вроде блестящей золотой паутинки, окутывающей стайку крошечных воздушных пузырьков: словно дыхание ангела, пойманное в сети мороза. Анжела подумала, что уже очень давно не видела такой очаровательной вещицы.

Она осторожно положила шар обратно в коробку к другим безделушкам. Раздался тихий стеклянный звон.

Имир открыл глаза.

Анжела быстро отдернула руку, словно застигнутая на месте преступления.

Бьорн сел на низкий табурет, спокойно разглядывая Имира. Тот потянулся и сел на скамье. Он выглядел измученным. В переходном состоянии от сна к бодрствованию черты лица казались резкими, глаза — запавшими. Но, судя по всему, он совсем не удивился, увидев в своей берлоге незваных гостей. Он взглянул на открытую дверь, потом перевел глаза на Бьорна, давая понять, что не возмущен незаконным вторжением. Затем бегло взглянул на коробку с безделушками. Анжела уже отошла в сторону, но он заговорщицки ей улыбнулся:

— Они тебе нравятся?

Анжела почувствовала, что краснеет.

— Возьми что хочешь, — предложил Имир.

Она машинально пробормотала что-то в знак благодарности и приблизилась к Бьорну. Имир встал. Его тень накрыла набор бокалов для шампанского.

— Kaffe?

Он резко повернулся, толкнул ногой низкую дверь и, почти наполовину согнувшись, скрылся за ней. Звяканье посуды указывало на то, что маленькая комнатка за дверью, прежде, скорее всего, служившая подсобным помещением при мастерской, теперь использовалась как кухня.

— Входи, если хочешь, комиссар.

Бьорн не заставил просить себя дважды. Его массивная фигура полностью закрыла дверной проем, и на секунду Анжеле показалось, что он сейчас застрянет, но этого не случилось. Сама она осталась у порога.

Прихлебывая кофе из необыкновенно изящной фарфоровой чашки, она наблюдала любопытную сцену: два гиганта беседовали, сидя напротив друг друга за столом, на деревянных скамьях, стоявших у противоположных стен. Как будто двое взрослых решили обосноваться в игровом домике для детей.

Анжела не понимала ни слова из их разговора, но не чувствовала себя оставленной без внимания: Имир время от времени бросал на нее успокаивающий взгляд и дважды поднимался, чтобы подлить ей кофе.

Разговор оставался спокойным до самого конца. Бьорн задавал вопросы, Имир на них отвечал, и его ответы, кажется, удовлетворяли полицейского. Но под конец, когда Бьорн одним глотком допил остававшийся в чашке кофе и уже собирался подняться, Имир положил руку на руку комиссара и ровным голосом произнес какую-то фразу, которая, судя по всему, слегка нарушила умиротворенное состояние последнего. Бьорн встал и сделал Анжеле знак, что они уходят. Имир остался сидеть. Вид у него был слегка расстроенный.

Перед тем как выйти, Анжела невольно шагнула к Имиру — ей очень хотелось взять его за руку. Бьорн, обернувшись, наблюдал за ними. Анжела спросила, можно ли ей будет прийти еще раз с фотоаппаратом, чтобы поснимать безделушки и сделать портрет хозяина. Имир, внимательно посмотрев на нее, ответил:

— Приходи завтра вечером. Я приготовлю настоящий норвежский обед… — Затем перевел взгляд на Бьорна и добавил: — Конечно, если твой друг комиссар не возражает…

Слово «друг» было произнесено с легкой нотой ревности. Не обращая внимания на эти слова, Бьорн слегка поднялся на цыпочки, разглядывая стопку старых каталогов. Потом он взял один из них и, не открывая, сдул с него пыль, а затем осторожно понюхал, словно хотел ощутить уже знакомый запах.

— Я с женой тоже заказывал безделушки к свадьбе у твоих родителей…

Он произнес эти слова, не отрывая глаз от обложки каталога. Имир взглянул на комиссара с сочувствием:

— Можешь его взять. Для меня все это уже не воспоминания — просто предметы.

Бьорн поблагодарил.

Бьорн и Анжела сели в «мерседес». Имир проводил их до набережной и подождал, пока машина тронется с места. Анжела чувствовала себя девчонкой, которую отец приехал забирать со свидания с парнем из старшего класса.