– Я в приятельских отношениях с одним из четырех тромбонистов Национального оркестра Испании, шведом Уве Ларсоном. Ему очень нравится виолончель, и я немножко учу его игре. Так вот, пару месяцев назад он рассказал мне, что по шведскому телевидению показывали группу молодых исламских фундаменталистов в Гетеборге (это второй по значимости город в стране), которые пытались помешать шведским мусульманам – почти все они сомалийского происхождения – пойти на концерт. Уве также сказал мне, что на арабских женщин, живущих в Скандинавии, постоянно оказывается нажим, чтобы они не играли на музыкальных инструментах и не танцевали, потому что это запрещено.

– Что вы говорите! Неужели музыка тоже запрещена исламом? Я всегда считал, что их фанатизм ограничивается запретом изображать человека (помните знаменитые карикатуры, публиковавшиеся в газетах?) и упоминать всуе имя их пророка.

– Я думал так же, но Уле мне объяснил, что существует крайне традиционалистское движение среди мусульман-суннитов, так называемые салафиты, утверждающие, что музыка запрещена Кораном.

– Я понимаю, но какая здесь связь с вашей невестой? Вы говорите о Скандинавии.

– Ане в последние месяцы дала несколько концертов в Швеции: Стокгольм, Мальме, Гетеборг. И следующий диск она собиралась записать с совершенно особым оркестром. Вы что-нибудь слышали об оркестре «Западно-восточный диван»?

Рескальо достаточно было взглянуть на недоуменное выражение лица полицейского, чтобы понять, что знаменитый оркестр, основанный в 2002 году Даниэлем Баренбоймом, чтобы содействовать согласию между палестинцами и израильтянами, и состоящий из музыкантов обоих народов, совершенно ему неизвестен.

– Этот оркестр каждый год устраивает нечто вроде летней школы в Севилье. Ане была там в прошлый раз, дала несколько скрипичных мастер-классов, и Баренбойм пригласил ее записать с ними переложение для скрипки с оркестром «Шеломо», – Еврейской рапсодии композитора Эрнеста Блоха, еврея по происхождению.

– Где они собирались записывать этот диск?

– В Барселоне.

Сальвадор принялся постукивать авторучкой по обрезу записной книжки. Это не был беспокойный жест взволнованного человека, а ритмическое, почти музыкальное, постукивание, позволившее итальянцу прийти к выводу, что инспектор воспрянул духом.

– То, что вы рассказываете, имеет смысл, – признал наконец инспектор, несколько секунд подумав над показаниями итальянца. – Я не большой специалист по исламскому терроризму, но знаю, что самый известный в Европе район вербовки террористов, приверженцев джихада, находится ныне в окрестностях Барселоны: Бадалона, Санта-Колома и Сант-Адриа. Каждый месяц от трех до пяти мусульман, проживающих в этом треугольнике, едут в Ирак или Афганистан, чтобы пройти там курс подготовки террориста.

– Возможно ли, чтобы решение Ани записать там диск совместно с мусульманскими музыкантами вызвало гнев салафитов?

– Да, очень вероятно. Ваш приятель-швед не объяснил вам, почему, по мнению этих фанатиков, музыка запретна?

– В их понимании музыка – харам, это слово мусульмане употребляют для обозначения всего запретного. Кажется, слово «гарем» того же корня, ведь это запретная зона, где живет хозяйка дома.

– Все-таки не понимаю, почему же музыка – харам?

– В Коране запрета нет. Уве Ларсон уверил меня, что ни в одном стихе этой священной книги нет выраженного запрета музыки. Проблема заключена в Сунне, то есть во всей устной традиции, относящейся к высказываниям и действиям пророка. Именно потому, что речь идет о своде неписаных правил, даже сами мусульмане не могут прийти к согласию относительно роли, которую должна играть музыка в их культуре. Но кажется, те, кто настроен против музыки, так неуступчивы, что запрещают все, вплоть до рингтона в мобильнике. Обоснованием служит то, что пение и в еще большей степени инструментальная музыка развлекают людей и мешают им сосредоточиться на поклонении Аллаху, тем самым побуждая к неповиновению, и потому должны быть запрещены. Этот взгляд – полная противоположность тому, что полагает Даниэль Баренбойм, с которым Ане вскоре должна была вместе работать. Для этого дирижера музыка – один из важнейших катализаторов сосуществования, потому что, позволяя нам выразить самих себя, она заставляет нас слушать других.

Инспектор попытался записать эти последние слова виолончелиста, но ручка совершенно отказывалась служить и только рвала бумагу. Видимо, пора было заканчивать допрос, тем более что Сальвадор считал уже полученную от итальянца информацию достаточной, чтобы расследование могло продвинуться вперед.

– Сеньор Рескальо, вы оказали мне неоценимую помощь, но, боюсь, придется снова побеспокоить вас, если понадобится прояснить некоторые моменты расследования.

Они обменялись рукопожатиями, но, прежде чем закрыть за инспектором дверь и приступить к репетиции, музыкант спросил:

– Сеньор Сальвадор, вы сказали, что Ане не мучили. Но разве ее смерть не была сопряжена со страданиями?

– Судебный врач уверил меня, что нет. Ваша невеста должна была потерять сознание, когда убийца пережал ей шею. Это говорит о том, что он знал свое дело.

– То есть?

– Симе-вадза. Это японское выражение, которое употребляется в дзюдо для обозначения различных видов удушения с использованием предплечья. Весьма вероятно, что убийца занимается боевыми искусствами, и это подтверждает предположение о том, что это исламский террорист, прошедший неплохую подготовку в лагерях «Аль-Каиды» или другой подобной организации. Вашу невесту убили не пережимая ей трахею руками еще и потому, что убивать таким способом очень трудно, у убийцы должны быть очень сильные руки. Для нападающего существует опасность, что жертва, защищаясь, как кошка, оставит на его теле царапины и ссадины. Но еще более опасно для преступника то, что в результате этого сопротивления под ногтями жертвы останутся частицы кожи, слюны или волос, что даст возможность криминалистам сразу же определить группу крови и ДНК убийцы.

– Но если она умерла не от нехватки воздуха, то отчего?

Неожиданным движением руки инспектор Мануэль Сальвадор захватил шею итальянца – достаточно крепко, так что тот не мог освободиться, но не так сильно, чтобы причинить ему вред. Хотя Рескальо такое непосредственное доказательство показалось неуместным, он посчитал, что лучше не сопротивляться и не протестовать, а ждать, пока полицейский закончит свое объяснение.

– Мой локтевой сгиб находится напротив вашей гортани. Даже не сжимая его изо всех сил, я могу таким образом прервать доступ воздуха в ваши легкие. В то же время мое предплечье нажимает на шейную артерию, и этот нажим может спровоцировать аноксию в клетках головного мозга. Другими словами, вы потеряете сознание в считаные секунды, поскольку кровь не будет поступать в мозг, и, если я продолжу нажимать, вскоре умрете по той же причине. Чтобы быстро задушить кого-то, важна не гортань и не трахея, а сонная артерия, и убийца вашей невесты это знал. Любой полицейский тоже знает, как лишить возможности сопротивляться какого-нибудь скандалиста, которого не удается призвать к порядку методами, ну, скажем, менее действенными.

Рескальо ощутил приступ тошноты, но не из-за того, что полицейский сильно сдавил его, это был пустяк, его раздражал отвратительный запах дешевого одеколона, исходивший от кожи полицейского, – нос виолончелиста был прижат к щеке Сальвадора, – а еще вонь никотина, которым пропах рукав его плаща.

Явно обескураженный тем, что такая наглядная демонстрация не вызвала восторга у виолончелиста, Сальвадор освободил шею собеседника и сказал извиняющимся тоном:

– Надеюсь, вы на меня не в обиде. Я только хотел дать вам ясно понять: мы убеждены, что последние минуты жизни вашей невесты не были так ужасны, как могли бы, если бы ее убийца был менее опытен. Ну а все остальное в этом деле – пока сплошная неизвестность. Начать хотя бы с вопроса, ответ на который стоит два миллиона евро: где скрипка?