Энн разогналась до конца квартала и проскочила в следующий. Вокруг тянулись жилые дома. Магазина нигде видно не было. На обочине стояла молоденькая мама с двумя детьми. Она собиралась перейти улицу.

— Вы не скажете, есть где-нибудь поблизости магазин, где продается уголь?

— Есть магазинчик на бензоколонке. Пять кварталов на север, а потом направо. Там можно купить уголь — если только они весь уже не распродали.

— Спасибо!

Энн жестом предложила им перейти и отправилась на поиски магазинчика. Она увидела ярко-белую автозаправочную станцию. Парковка напротив кишела людьми. Мэта снаружи не было, однако Энн затормозила, выключила зажигание и выпрыгнула из «жука». Не задерживаясь у сложенного в виде пирамиды угля, она прошагала в магазин. Внутри Энн быстро огляделась. Мэта здесь нет. Если он сюда и заходил, то теперь ушел. Энн уже шагала к выходу, как вдруг заметила плохонький черно-белый телевизор, стоявший на прилавке рядом с кассовым аппаратом. Увиденное на экране заставило ее замереть.

Там была ее мать. Она стояла рядом с заместителем начальника полиции. Наверное, пресс-конференция. Энн отгородилась от окружающего шума и прилегла на прилавок.

— Вот что я вам отвечу, — говорила она. — Я безумно рада, что моя дочь жива. Ни сейчас, ни в будущем я не собираюсь подавать в суд ни на муниципальную полицию, ни на городские власти, ни на судмедэкспертов.

Удивленная Энн только глазами захлопала. Ноги у нее так и зудели, но она словно к полу приросла. Ее маманя отказывается от денег?!

— Миссис Мерфи, а почему на опознание тела не позвали вас? — спросил какой-то репортер, не попавший в кадр.

Энн затаила дыхание. Мать склонила голову, а когда вновь посмотрела в объектив, в ее глазах стояли слезы.

— Меня не позвали потому, что даже Энн не знала, где меня искать. В прошлом я совершила несколько ужасных ошибок, и самая непоправимая из них — я бросила свою дочь, давным-давно…

Энн была поражена. Ей хотелось уйти и одновременно — хотелось остаться.

— Звучит ужасно, но, только услышав о смерти дочери, я осознала, сколь многого лишилась с ее уходом. И вот в отличие от многих родителей мне представилась новая возможность. Я могу попробовать еще раз. Вдруг она разрешит мне исправиться… Это моя единственная надежда. Энн, если ты меня сейчас слышишь, знай: я очень, очень сожалею о содеянном.

Ее мать смотрела в объектив с несвойственной ей серьезностью.

У Энн стало тесно в груди.

— Во врет-то! — услышала она чей-то голос. Оказывается, эти слова непроизвольно вырвались у нее самой. Кассир покосился на Энн.

Она стала проталкиваться к выходу, подальше от телевизора, стараясь забыть увиденное. Слишком больно, слишком поздно. Сколько она себя помнила, мать объясняла свои пагубные привычки черствостью ассистентов и недостаточной проницательностью мелких агентов, не разглядевших ее талант. Все время, пока Энн росла, ее спихивали то к няне, то к соседке, то вообще к незнакомому человеку, и каждый раз она оказывалась в одиночестве и делала уроки, сидя перед телевизором. Что было не так уж плохо. В воображении она поселилась в доме номер 623 по Шестьдесят восьмой улице, в скромно обставленной нью-йоркской квартире, где одна из стен была оставлена кирпичной и выкрашена белой краской, на каминной полке стоят пара китайских фигурок, часы и лежит забытая пачка сигарет. Ее маму звали Люси Рикардо, у симпатичного кубинского папы была своя музыкальная группа, и жили они счастливо — пока не появился маленький Рики. Ну кому нужен братик?

Энн села в машину и завела двигатель. Воспоминания не отпускали ее. Операция на заячьей губе… Даже об этом мать не побеспокоилась. Об Энн позаботился посторонний человек. Соседка, работавшая медсестрой, добилась, чтобы ей сделали три операции в одной из клиник. По правде говоря, мать даже ни разу ее там не навестила. Энн кое-как добилась ссуд от школы и от государства, чтобы оплатить колледж и юридический факультет. И отдавать их она будет всю оставшуюся жизнь. Ее сердце ожесточилось, превратившись в камень. Раздумывая, Энн вырулила от обочины.

Она оценивала ситуацию: не поехать ли ей к Мэту домой, но тот жил в самом сердце старого города, а времени у нее не было — так можно и упустить Кевина. Энн взглянула на часы. Пятнадцать минут второго. Солнце стояло высоко и жарило вовсю, везде гуляли люди. Город праздновал Четвертое июля. Энн решила вернуться на путь истинный и по-прежнему оставлять как можно больше свидетельств о себе — чтобы Кевину было проще ее искать.

Часом позже Энн припарковалась с нарушением, хотя и без угрозы эвакуации на штрафную стоянку, и нырнула в толпу. Она шла к Паркуэй. Энн отбрасывала со лба крошечную челку, не стеснялась шрама и наслаждалась свободой: на ней не было никакой маскировки — даже помады.

— Эй, а не вы ли та самая девушка, которую считали мертвой? Та юристка? — спросил ее мужчина в шляпе с логотипом пива «Будвайзер». Он держал за руку маленькую девочку. Оба шли к Паркуэй.

— Ой, да…

Энн представилась и пожала ему руку. Значит, ее фотография уже напечатана! Мужчина улыбнулся, словно праздник уже начался. Будем надеяться, он всем расскажет. Ее опять подхватила толпа. Над огромным шатром, поставленном на «овале Икинса», рабочие натягивали транспарант «СУПЕРБУТЕРБРОД ЗА ДОЛЛАР». Она остановилась, чтобы позвонить Мэту на мобильный, домой и на работу. По-прежнему никто не отвечал. Кевина видно не было, однако Энн не отчаивалась. До нее доносился запах подогретых гамбургеров и куриных кебабов. Она выгребла из кармана немного денег. Энн ничем не отличалась от других отдыхающих. Сегодня Четвертое июля, и надо убить время до вечера: с наступлением темноты должен начаться салют. Она взглянула на часы. Пятнадцать минут четвертого. Сейчас будет пикник на ее улице.

Подойдя к своему кварталу, Энн замедлила шаг. Въезд заграждали сине-белые полицейские барьеры. Через Уолтин-стрит было не протолкнуться. Не меньше шестидесяти взрослых, детей и домашних любимцев — все гуляли вперемешку под густой кленовой листвой в пятнах солнечного света. Энн всматривалась в толпу в поисках Кевина. Он мог заметить одну из тех вывесок, на которых написано: «Пикник для жителей квартала, с трех до пяти». Возможно, Кевин наблюдает за ней и ждет подходящей минуты. Энн не беспокоилась за местных жителей. Кевин опасен только для нее. Она протиснулась мимо барьера. Рядом стоял мужчина в безупречно чистой рубашке с короткими рукавами и просторных глаженых брюках. Похоже, он проверял удостоверения личности.

— Я и так помню, что вы с нашей улицы, мисс Мерфи, — сказал мужчина, и его лицо просветлело. — Я вас узнал! Вас показывали по телевизору!

— Спасибо, мистер…

— Меня зовут Билл Коповски. Из дома 2254, с красными занавесками — вон там, — показал он. — Никто не понимал, как здесь устроить пикник, но мы с женой взяли это на себя. Моя жена Ширли и я так беспокоились! Вам нужно обязательно с ней познакомиться!

Дрожащая рука мистера Коповски потянулась к стоявшей рядом пожилой полной женщине. Она обернулась, и ее стареющие глаза при виде Энн просияли.

— Ах, Боже мой, это вы! — воскликнула миссис Коповски. На ней было бежевое платье и янтарное ожерелье.

— Да… Здравствуйте, — ответила Энн. Она протянула руку, однако миссис Коповски сама потянулась к ней и обхватила, прижав к мягкой груди. От нее пахло лавандовым мылом.

Окружающие стали оглядываться на Энн. Соседи, щебеча и смеясь, кинулись к ней.

— Мисс Мерфи! — закричал мужчина средних лет в полосатой рубашке и широких шортах. — Мы до сих пор не были знакомы, но я живу наискосок от вас, в доме номер 2258.

— Привет… — начала было Энн, как ее окликнула женщина в синей поролоновой короне.

— Энн Мерфи! Энн Мерфи! Вы живы! Я видела в газете фотографию вашей мамы. Я так растрогалась, так растрогалась!

— Видел! Я видел! Тоже! — закричал сосед восточного вида, говоривший с акцентом. На нем была красно-бело-синяя футболка. — По телевизору! Вы одинаковые! Очень-очень! Звони ей, давай! Она любит!