Ноа спокойно обходит бункер и направляется ко второму месту раскопок, к коему он и приписан. Эта площадка — нечто вроде доисторического лагеря, и требуется реконструировать личности обитателей и их образ жизни, опираясь на разбросанный вокруг скудный мусор. Очень сложная задача. Легко изучать оседлые народы, здорово наследившие по всей истории, но далекие образы кочевников приходится воссоздавать практически из ничего: крючок из тюленьей косточки, разъеденный кислой почвой, остатки древесного угля, раковины, попадающиеся среди камней.

Веками остров Стивенсон был довольно оживленным перекрестком. Если осторожно поскрести по поверхности, вы обнаружите следы дорсетских охотников на тюленей, бородатых скандинавов, инуитов культуры Туле, баскских китоловов, индейцев племени наскапи и потерпевших кораблекрушение французских моряков — не говоря уже о горстке археологов, две недели не принимавших душ и возбуждающихся при виде крохотного осколка кремня.

Ноа опускается в канаву, становится на колени, ворошит землю совком, собирает крошечные комочки черноватой земли и аккуратно складывает их в пластиковый мешок. Постепенно обнажается кучка золы. Тысячу лет назад на землю упал глиняный кувшин, вероятно опрокинутый шаловливым ребенком. Ноа закрывает глаза. Он готов поклясться, что слышит всплеск древнеинуитских проклятий.

Отмечая положение кучки в полевом дневнике, Ноа слышит крики. Он высовывает голову из канавы и становится свидетелем пограничной стычки между Говардом и Эдвардом. Ситуация накаляется, и вскоре воюющие стороны начинают размахивать оружием. Говард пытается проломить Эдварду череп совком, но Эдвард, увлекавшийся в колледже фехтованием, уклоняется и парирует удар миниатюрными садовыми грабельками, пытаясь загнать Говарда обратно в канаву. Ноа вздыхает, бросает в пластиковый мешок последнюю горсть земли и бредет к бункеру, не обращая внимания на отголоски битвы.

Чтобы войти в этот, как и в любой другой уважающий себя бункер, необходимо пригнуться. Внутри стены загорожены сотнями белых пластиковых мешков, заполненных землей. Создается впечатление убежища времен Первой мировой войны, что в общем-то и имел в виду Томас Сен-Лоран, любовно давая название своей штаб-квартире. Только здесь нет ни снарядов, ни пуль. Пластиковые мешки, как щиты, защищают от течения времени. Пусть снаружи грохочет XX век, но внутри бункера атмосфера застыла примернов 500 году до нашей эры.

Посреди хаоса большой стол на козлах прогнулся под тяжестью ящиков с камнями, глиняными черепками и груд картонных картотечных карточек. Сидящий перед кучкой наконечников стрел Томас Сен-Лоран покрывает руки репеллентом «ДИТ».

— Что это за шум снаружи?

— Ежедневные покушения на убийство.

Ноа берет фломастер, ставит номер на своем мешке с гумусом и добавляет его к защитному валу бункера. Очередной вклад в архитектуру военного времени.

Каждый вечер после ужина работы продолжаются при свете фонаря. За мытьем посуды участники экспедиции обсуждают события дня, затем переписывают свои заметки и классифицируют все, что оказывается под рукой. Холод рано загоняет их в постели, каждого — в собственную палатку.

Устроившись в армейском спальном мешке, зажав подбородком фонарик, Ноа разглядывает карту Карибского моря, приколотую к стене палатки. Это все, что осталось от Книжки без Обложки, исчезнувшей одновременно с Арисной. Уже десять месяцев Ноа не видел ни ту ни другую.

Глядя на клубы пара, вырывающиеся изо рта, Ноа думает о Леонарде, который в этот самый момент перемешивает древнюю пыль на острове Гидра в заливе Сароникос. Ноа кажется, что он попал не на тот остров. Он уже не раз подумывал бросить университет, но, не имея удовлетворительной альтернативы, не мог заставить себя выйти в реальный мир. И вот он здесь, дрожит от холода на ложе из лишайника и разглядывает старую карту Карибского моря.

Свет его фонарика, постепенно слабевший уже некоторое время, мигает и гаснет. Ноа встряхивает фонарик. Тщетно. Ему ничего не остается, кроме как постараться заснуть. Поворачиваясь на бок, он замечает слабый свет, пробивающийся сквозь нейлон палатки. Это свет из бункера. Ноа выползает из спального мешка, одевается и выходит из своей палатки. С моря налетает ледяной ветер. На востоке с двухсекундными интервалами мелькает луч маяка Иль-Мермет.

Кажется, что в бункере еще холоднее. За рабочим столом сидит Томас Сен-Лоран, закутанный в старое лоскутное одеяло поверх трех шерстяных свитеров. В свете бутановой лампы Сен-Лоран, окруженный роем москитов, изучает полевой дневник.

— Ну, ну, — восклицает Сен-Лоран, — еще один страдающий бессонницей!

Из-под бесчисленных шерстяных пластов он вытаскивает фляжку из нержавеющей стали и бросает ее Ноа. Судя по ароматам, витающим в бункере, во фляжке то ли алкоголь, то ли репеллент. Ноа откручивает крышечку и принюхивается:

— Виски?

— Шотландский, — уточняет Том Сен-Лоран, потягиваясь. — «Катти Сарк», если хотите знать точно.

— Желтая бутылка с парусным судном?

— Желтая бутылка с «Катти Сарк». Самое быстроходное парусное судно XIX века. Оно перевозило китайский чай и австралийскую шерсть, теперь стоит в Лондоне, и его трюмы забиты туристами.

Ноа делает глоток и бросает фляжку Томасу Сен-Лорану, который, в свою очередь, тоже делает глоток.

— Я думал, что все парусные суда в конце концов затонули.

— Не этот.

Температура в бункере чуть-чуть повышается. Томас Сен-Лоран закидывает ноги на угол стола, поверх стопки формуляров из министерства культуры.

— Так вы не можете заснуть?

— У меня кошмары. Как будто я всю ночь напролет копаю ямы чайной ложкой.

Ноа смотрит на сотни скопившихся в бункере мешков. В конце лета им придется скрупулезно просеять всю эту землю и выудить мельчайшие черепки, возможно ускользнувшие от их внимания, затем методично засыпать раскоп, сохраняя последовательность слоев. В сентябре на поверхности земли останется самое большее несколько неровностей. На следующий год лишайник снова покроет землю. Через два года на острове Стивенсон не останется никаких следов их пребывания.

— Да, — вздыхает Том Сен-Лоран. — Иногда археологическим раскопкам не хватает романтизма. И подумать только, что в этот самый момент я мог ловить форель в Лорентидах…

— Позвольте напомнить, что прошлым летом вы прервали рыбную ловлю, чтобы покопаться в мусорных корзинах библиотеки.

— Вы правы. Это просто подходящий образ для выражения безмятежности лета. Озеро, форель, москиты.

— Вы никогда не путешествуете?

— Я не люблю путешествовать в одиночестве.

— Мне казалось, что вы женаты, — удивленно сказал Ноа.

— Разведен, естественно. Никто, кроме разведенного мужчины или чокнутого холостяка, не отправился бы на необитаемый остров на Лоуэр-Норт-Шор, чтобы ковыряться в земле. А как насчет вас? У вас есть подружка?

— Нет. Ни подружки, ни семьи. Моя мать живет в трейлере и никогда не остается на одном месте больше двух недель. В это время года она, вероятно, в Банфе. Или Уайтхорсе.

— Ни сестер, ни братьев?

— Нет, насколько мне известно.

— А ваш отец?

— Мой отец? С ним еще хуже, чем с матерью. Он работал на грузовых судах. Не мог усидеть на одном месте. Когда мы в последний раз получили от него известие, он жил на Аляске. Думаю, обосновался на маленьком алеутском острове.

— Странный выбор.

— Не хуже, чем остров Стивенсон.

Наступило недолгое молчание, перемежаемое лишь жужжанием москитов. Оба археолога погрузились в свои думы. Наконец Томас Сен-Лоран делает большой глоток виски и перебрасывает фляжку Ноа.

— Я знаю, о чем вы думаете. Вы хотели написать магистерскую диссертацию по мусорным свалкам и теперь сожалеете о том, что передумали.

— Я не передумал. Вы отказались поддержать мой проект.

— Правда, — признает Сен-Лоран и добавляет в свое оправдание: — Я хотел избавить вас от разочарований. Я мог бы позволить вам набросать черновик проекта. Комиссия отвергла бы его, а вы бы зря потратили три месяца и оказались бы в тупике.