— Не волнуйся, все у нас будет хорошо, — улыбнулась она мне. Однако я не разделял ее оптимизма. Во мне все бурлило от ярости — я всегда так реагирую на пережитый страх.

«Да кто такой этот халтурщик из спортивного отдела? По какому праву он говорит о нас так, словно мы два старых мешка с дерьмом? Да NBC держалось благодаря нам целых восемь лет! Это мы придумали показывать сериал в десять вечера по четвергам!» — я так и хотел все это выпалить, но промолчал.

Мне вспомнились слова Иисуса, которые я услышал накануне вечером. О неожиданностях, имеющихся для нас в запасе у судьбы. Что, речь шла о таких вот подлянках?! Дон Олмейер в образе ангела рока? Этого вполне достаточно, чтобы поколебать веру.

Взявшись за руки, мы с Джил вышли из отеля навстречу теплому майскому вечеру. Какие там звезды телесериала! Мы снова стали обычными людьми. К переменам придется некоторое время привыкать, но это нам под силу. Может, мы даже пойдем на курсы типа «Как справиться с унижением» или «В ожидании неизвестности». Черт, когда-то же мы были обычными людьми! Остается надеяться, что нам не составит особого труда вернуться к прежней жизни.

— О господи! — Это нас узнала женщина, направлявшаяся к отелю вместе с семьей. — Вы не могли бы секундочку обождать? Я сейчас вернусь! — Она потащила к нам мужа и детей. Наклонившись к детям, дама обратилась к ним суровым тоном: — Внимательно посмотрите на дядю с тетей. Слышите? — Она показала на нас так, словно перед ней стоял знак «Проезд закрыт». — Они с телевидения. Со временем, когда вы повзрослеете и будете смотреть повтор сериала, вы узнаете, кто они такие. Они настоящие звезды.

Она еще была не в курсе, что новых серий больше не будет, но про повторные показы угадала точно.

— А теперь дайте каждому ребенку по автографу. Я хочу, чтобы вы написали: «Вы познакомились с нами в отеле «Беверли Хилтон»». Один автограф Джессике, один Элизабет и один Питеру Джеймсу. У вас ручка есть?

Я признался, что нет. Женщина посмотрела на меня с осуждением. Я одолжил ручку и бумагу у швейцара, и мы оставили автографы. Потом дама потребовала, чтобы муж сфотографировал нас вместе со всеми детьми, а потом с каждым по отдельности. Ей почему-то казалось, что она может распоряжаться нами как угодно.

Я глядел вслед удаляющемуся семейству и вдруг ощутил, как Джил сжала мне руку. Это был сигнал: «Давай уедем отсюда поскорее». Я оглянулся через плечо и увидел такси. Двери машины были открыты. Слава богу! Мы запрыгнули внутрь и забились подальше, словно дети, играющие в прятки. Я сжал руку Джил, а она мою, и вдруг я почувствовал неожиданный прилив облегчения, смешанный с эйфорией и верой в будущее. Эти чувства были удивительно сильными. Я понял, что, пока могу держать в своей руке руку Джил, мне ничего не страшно. Мне все будет по плечу. На нас оглянулся водитель.

— Куда едем?

Черт, если бы мы сами знали… Мне было ясно, причем ясно беспредельно, лишь одно. Если бы я мог выбирать, с кем мне провести вечер: с Иисусом или Доном Олмейером — я не стал бы тратить и секунды на раздумья.

Мы опустили стекла, чтобы избавиться от застоявшегося запаха, который бывает в такси, и назвали шоферу адрес. Да, мы ехали не в лимузине, но зато домой.

Старенький домик, окно спальни которого выходило на сосны, удалось найти в округе Мэрин в северной Калифорнии. Мы подобрали отличную школу для нашего сына Макса и обзавелись кучей новых друзей. Место, где мы поселились, оказалось настоящим раем для гурмана, посему в этом плане для нас фактически все осталось по-прежнему. Время от времени мы ездили в Лос-Анджелес на съемки в эпизодах сериалов и кинофильмов, иногда, раз в год, участвовали в постановках спектаклей в Сан-Франциско, однако большую часть времени тратили на дела, далекие от карьеры. Впервые за долгое время мы были вместе и не опасались, что нас может разлучить работа или перспектива ее получения. Мы ощутили себя свободными, и это было прекрасно, но, с другой стороны, это чувство пугало. Когда стали думать, что делать дальше, Джил напомнила, что наша жизнь всегда налаживалась как будто сама собой. Главное — мы любим друг друга. И мы решили воспользоваться неожиданной свободой и попытаться научиться лучше понимать друг друга.

Стали ходить на курсы. Округ Мэрин вообще по всему миру славится как центр самосовершенствования, так что нам не составило особого труда подыскать нужные курсы и семинары, на которых постигали скрытые глубинные аспекты «парадигмы мужчины и женщины». Мы посещали кучу курсов по общению, ходили на лекции, где маститые специалисты многословно объясняли, чего хотят мужчины, а чего — женщины. А еще записались на курсы по сексу. О сексе и обо всем том, что касается секса. Должен признаться, к моему огромному изумлению, я обнаружил, что многого, очень многого не знал.

Все шло просто чудесно вплоть до того дня, когда кассирша в «Милл-Вэлли-маркет» попросила нас оставить автограф. Опустив взгляд, я увидел, что она протягивает какой-то журнал-таблоид. Мне сразу же бросился в глаза заголовок на первой странице: «Звезды «Закона Лос-Анджелеса» вступили в секту сексуальных извращенцев». Сами понимаете, каждое слово в этом заголовке было ложью. Во-первых, мы уже не были звездами, во-вторых, обвинение в извращениях было абсолютным вздором, а в-третьих, за всю свою жизнь мы ни разу никуда не вступали. Членство в обществе автолюбителей Северной Каролины не в счет.

Некоторые друзья стали от нас отдаляться. Наверное, с нами было скучно. Работы становилось все меньше. О нас постепенно забывали. Мы ничего не имели против, но отчего-то было грустно, когда мы видели кого-нибудь из знакомых в сериале или кинофильме в ролях, которые отлично подошли бы нам.

А потом ребром встал вопрос с финансами. Мы по-прежнему жили так, словно были богатыми и знаменитыми, но при этом практически ничего не зарабатывали. Тающие на банковских счетах деньги портили картину идиллии. Я стал подумывать пригласить агента, чтобы он оценил наш дом в Биг-Сюре. [4]В этом укромном местечке мы скрывались, когда хотели побыть наедине. Это был домик нашей мечты, расположившийся на отроге между горами и морем. Мы построили его, когда снимались в сериале и деньги текли рекой. Я понимал, что надо поделиться с Джил моими мыслями как можно аккуратнее. Ведь она часто говорила, когда мы нежничали друг с другом, что в этом домике будем вместе стариться. Пока же меня беспокоило то, что мы становимся все беднее и беднее. Нельзя сказать, что дом в Биг-Сюре обходился нам слишком дорого, но после визита оценщика стало ясно: отказаться от продажи мы не можем.

Слово «дом» вообще забавное. Разные люди подразумевают под ним разное. Джил была единственным ребенком в семье. Ее отец работал так, что семье приходилось переезжать чуть ли не каждый год, поэтому Джил постоянно переходила из школы в школу. В результате Джил очень неодобрительно относилась к переездам. Она говорила, что печется о детях, однако мне кажется, она спокойнее чувствовала себя, когда жила на одном месте. Дом для Джил был всем.

Я же хотел побыстрее отправиться в путь, посмотреть на мир, на то, как живут другие люди. За последние тридцать лет нам с Джил не раз приходилось срываться с насиженных мест, и я ни секунды не раздумывал — с легкостью продавал один дом и покупал другой. Для меня дом — это база, на которой я готовлюсь к следующему приключению. Именно из-за разных подходов к понятию «дом» между мной и Джил всегда существовало некоторое напряжение, и когда я продал наши владения в Биг-Сюре, чтобы поправить финансы, то разбил ей сердце.

А потом, когда наш младшенький, Макс, собрался поступать в колледж, столкнулись наши с Джил разные представления о материнстве и отцовстве. Джил была невероятно привязана к Максу. Не надо считать меня бесчувственным чурбаном — я четко осознавал, что буду безумно скучать по сыну. Однако я воспринимал начало его учебы в колледже как праздник. Он поступил именно на тот факультет, куда хотел, он был преисполнен решимости воплотить свою мечту в жизнь и заниматься музыкой, он был уверен в себе и не сомневался, что выбрал правильный путь. Я же чувствовал себя хорошим отцом. Кстати сказать, осознание того, что у меня что-то получилось, вообще посещает меня нечасто. Но для Джил отъезд Макса представлялся катастрофой: тридцать три года она играла роль заботливой, самоотверженной матери, и вот теперь спектакль подошел к концу и занавес опустился. Поэтому, когда я ставил в лед шампанское, чтобы отметить обретенную свободу, Джил тихо готовилась к последней сцене из «Медеи».