В доме Мамиконянов к старику относились с таким почтением, что князь не только не разгневался, но даже счел нужным разъяснить Арбаку истинный смысл происходящего и доказать, что Меружан действительно человек большого ума, умеет предвидеть будущее и устраивать свои дела, учитывая все, что надо.

— Именно в этом и проявился незаурядный ум Меружана, милый мой Арбак, — улыбнулся он. — Если вдруг появится Пап, он не найдет в стране ни одной стоящей крепости, ни одного стоящего замка, которые могли бы служить ему защитой. Все разрушил, все сравнял с землей Меружан. А уцелевшие крепости — под надзором наших воинов: во всех стоят персидские войска. Там же сидят под замком жены и дети тех нахараров, которые бежали от нас в Византию или отправились туда за помощью. Стоит им подойти к этим замкам с византийскими легионами — и они увидят на башнях трупы своих близких. Пусть тогда мечут стрелы в трупы своих детей! А что до пленных... Ты спрашиваешь, для чего угонять пленных в Персию? Да будет тебе известно, что Меружан опустошил только те земли, жители которых могли стать мощной опорой наследника Аршакидов, если он попытается взойти на престол своего отца. Меружан обезлюдил только

Айрарат и земли вокруг этой области. А Айрарат — крепкое подножие трона Аршакидов. Надо было, и притом, во что бы то ни стало, уничтожить эту опору, чтобы наследник, вернувшись из Византин, не нашел в Армении твердой почвы под ногами, чтобы ему совершенно не на что было бы опереться. Сам видишь, милый Арбак: во всех этих поступках Меружана видна и продуманность, и цель, и ум...

— Преступный, злодейский ум! — гневно прервал отца Самвел.

Отец посмотрел на него удивленно и сердито. Самвел сразу же понял свою ошибку, почувствовал, что вышел за рамки благоразумия. Отец тоже понял свою ошибку. Писала же ему жена, чтобы был поосторожнее с Самвелом! А он слишком разоткровенничался с сыном... более, чем следовало.

И с этой минуты между отцом и сыном установились ка-кие-то притворные, неискренние отношения.

Князь-отец тоже не спал всю ночь, и его разыгравшееся воображение волновали сладостные мечты о том, как он устроит будущность любимого сына. Несколько раз он в нетерпении даже выходил из своего шатра и со светильником в руках подходил к шатру Самвела. Хотелось войти, хоть взглянуть на спящего сына, посмотреть и полюбоваться. Но отец не захотел нарушить его сон. Всю ночь князь думал о сыне, гордился и утешался им. Какие счастливые надежды подает этот красивый и одаренный юноша! В нем сочеталось все, чтобы с лихвой осуществить самые смелые упования отца. Всю ночь упивался он предвкушением блестящих успехов, которые ожидают сына. Он видел в нем и будущего героя и будущего властителя. Он станет украшением персидского двора и славой Армении! И вот теперь обожгла мысль: а вдруг сын не разделяет его заветных стремлений? Вдруг то, что он уже сделал или сделает в дальнейшем, может не понравиться сыну? Потребовать объяснений он боялся — боялся мгновенно лишиться связанных с сыном надежд, которые он так любовно лелеял в своем сердце. Одно-единственное слово несогласия или отказа могло погубить их. Князь находился в тяжелом, двойственном состоянии, как человек, ожидающий вестей о сыне, который лежит при смерти. Вот он получает письмо — и не решается вскрыть его. Письмо содержит или благую весть о выздоровлении сына, или горестную — о его смерти. Что с ним станет, если в письме именно это, скорбное известие?.. Так и князь не решался заглянуть в сердце Самвела. А если сын сам раскроет свое сердце? Он избегал этого столкновения, предпочитая хотя бы на время сохранить свои сладостные надежды.

Он любил своего сына, любил со всем пылом отцовского сердца. Но даже эта любовь была столь же себялюбива, сколь и мечты о будущности Самвела. На сына он смотрел не как на свободную личность со свободной волей, а как на удачное средство, с помощью которого собирался прославиться сам. Если бы его сын достиг высших должностей при дворе царя царей, если бы он блистал среди высшей знати — этот блеск принадлежал бы ему: сын-то ведь его. Когда во время конных ристаний конь одерживает победу, гордится хозяин, а не конь. Именно с такой эгоистической точки зрения смотрел князь и на сына. Такой взгляд сложился у него по традиции, унаследованной от знатных предков. Был же он в свое время покорным орудием в руках отца — значит, и сын должен служить ему тем же.

Сопротивление сына лишило бы отца всего того блаженства, которое он уже предвкушал в будущем. Вот почему князь был крайне осторожен, старался не вызвать возражений сына, всячески избегал препирательств и выжидал, пока обстоятельства сами собою рассеют или подтвердят сомнения.

Последнее замечание Самвела о Меружане было очень резким, но отец сделал вид, будто ничего не заметил, и обратился к сыну:

— Тебе следует повидаться с дядей, Самвел, передать привет от матери. Он будет очень рад тебя видеть, он тебя так любит. Утром несколько раз присылал справиться о твоем здоровье. Ты еще спал.

— Так он знает, что я приехал?

— Знает. И просил нас сегодня к себе на обед. Там будут и видные персидские военачальники. Тебе надо со всеми познакомиться.

Тем временем вдали снова проехал Меружан.

— Я бы пошел к дяде прямо сейчас, — сказал Самвел, — но он, похоже, очень занят.

— Да, он выехал осмотреть войско... и должен сделать кое-какие распоряжения: мы скоро снимаемся со стоянки.

— А меня Меружан не пригласил? — вмешался Артавазд.

— Пригласил, милый, как же можно без тебя, — сказал князь.— Ты будешь на обеде, и Арбак. Все вместе и пойдем.

— Не стану я есть его хлеб! — отрезал упрямый старик и отвернулся.

Князь расхохотался.

Самвел заметил, что их присутствие мешает отцу: было начало дня, и в шатер то и дело входили люди, спрашивали распоряжений но разным делам, и князь, будучи высокопоставленным сановником, должен был отдавать приказы и распоряжения. Поэтому после завтрака он сразу же поднялся и хотел было выйти из шатра.

— Тебе надоест до самого обеда сидеть в шатре, — сказал князь-отец — Если хочешь, велю оседлать коней, поезжайте на прогулку вдоль берегов Аракса. Сейчас не жарко, и места там живописные.

— Спасибо, дорогой отец, — сказал Самвел. — Я еще не совсем стряхнул с себя дорожную усталость, пойду отдохну немного.

Вернувшись в свой шатер, Самвел бросился на тахту и склонил отяжелевшую голову на подушки. Его бледное лицо было обращено в сторону ужасного стана, и грустные глаза не отрывались от него. Он еще не забыл — да и можно ли это забыть! — с каким одобрением описывал отец преступления Меружана, соучастником которых был и сам. А преступления эти были налицо, прямо перед глазами. Сколько Самвел ни думал, он не мог найти никаких оправданий ни отцу, ни дяде; оба были в его глазах преступниками, достойными только смерти. Но он любил обоих! Он готов был пожертвовать и жизнью и всем самым дорогим для себя, лишь бы эти два родных ему человека сошли с пути зла и встали на правильный путь. Но если они станут упорствовать в своих заблуждениях? Именно эта мысль так волновала его растревоженную душу, именно она так терзала его сердце. Сын думал об отце то же самое, что отец о сыне. Оба считали друг друга погибшими, оба считали друг друга заблудшими. Отец искал подходящего случая объясниться с сыном и высказать ему свои горячие желания. Сын тоже искал подходящей минуты, чтобы поговорить с отцом и излить ему свои горести. И он спешил сделать это, пока войско не снялось с места и не двинулось в Персию. Если он запоздает с исполнением своих намерений и они перейдут Араке — все надежды рухнут...

Рядом сидел Арбак и молча смотрел на своего питомца. Бедный старик! Ему были понятны тяжкое горе несчастного юноши, тяжкие раны его разбитого сердца, но где же найти слова, чтобы утешить его?

Тем временем юный Артавазд стоял у шатра и не знал, чем заняться. Беспокойный, живой и нетерпеливый, полный неуемного любопытства юности, он готов был мгновенно, как птица или как молния, облететь весь стан, все разглядеть, все разузнать... но такое любопытство многим могло показаться неприличным и даже подозрительным, и это удерживало его.