Самвел ничего не ответил. В это утро он был весь во власти мучительного, иссушающего душу волнения. Он молча перевел взгляд на раскинувшийся перед ним персидский стан.
Солнце поднималось все выше, и чем светлее становилось, тем ярче вырисовывались в свете дня зловещие картины зловещего стана. Взор Самвела задержался на голубом шатре Меружана. Прямо перед ним возвышалось несколько бугристых холмов, похожих скорее на пирамиды. Они были сложены не из камня, не из кирпича или комьев земли, а из чего-то неопределенного и непонятного. Как ни приглядывался Самвел, он долго не мог понять, что это такое. Но тут золотые солнечные лучи заиграли на темно-красной жидкости, покрывавшей таинственные нагромождения. Это была кровь! Запекшаяся, почерневшая человеческая кровь... Дрожь ужаса сотрясла все тело Самвела, когда он вгляделся пристальнее: эти груды были сложены из человеческих голов. Их чудовищное обилие вызывало содрогание.
— Чьи это головы? — воскликнул юноша, пряча лицо в ладони.
— Чьи? — переспросил Арбак. — Армянских крестьян, армянских пастухов, армянских землепашцев. Меружан платил персам по золотому за каждую голову. Те хватали несчастных прямо в поле и отрубали головы. Это самые дорогие дары, которые повезет Меружан персидскому царю со своей родины... Да еще будет уверять, что это головы армянских нахараров.
В самом деле, несколько воинов складывали эти плоды злодейства в большие мешки, чтобы отправить на верблюдах в Тизбон.
Выслушав объяснения старика, Самвел пришел в полное замешательстве. Он знал о жестокости своего отца. Знал и о необузданной свирепости Меружана. Но он и помыслить не мог, что человеческое немилосердие может дойти до такого дикого варварства. И это варварство — дело рук его родного дяди! И его отец — сообщник в этом деле...
— Так вот оно, то неожиданное угощение, которым отец потчует нас с самого утра... — сказал он с горечью, и глаза его зажглись негодованием.
Страшное зрелище потрясло и Артавазда. Из ясных юношеских глаз градом хлынули слезы.
— Зачем же их тут выставили, эти головы? — еле выговорил он дрожащим голосом.
— Напоказ, — ответил Арбак. — Меружан любит наводить ужас, вот он и выставил их перед глазами пленных, чтобы те поняли: не подчинятся его приказу — их головы добавят к этим грудам.
— Какому приказу? — в голосе юноши зазвенела ярость.
— Он велит пленным отречься от христианства и перейти в персидскую веру.
— Злодей! — гневно воскликнул Артавазд.
Обширное пространство за пределами персидского стана было сплошь заполнено «живыми дарами», то есть пленными, которых Меружан собирался отправить в Персию в подарок царю II Та пуху. Это были те самые люди, о которых с таким жестоким наслаждением рассказывал армянской царице Айр-Мардпет, когда тайно проник ночью в Артагерс. Все это огромное людское море персы разбили, соответственно полу и возрасту, на небольшие группы по пятьдесят человек в каждой. На шею каждому пленнику была накинута веревочная петля от общей веревки, соединявшей, таким образом, всю группу в живую цепь. Чтобы пленные не могли освободиться от веревочных ошейников, руки у всех были связаны за спиной. Среди этих несчастных не было ни одного пожилого человека, не было и маленьких детей. Безжалостный меч оборвал их жизнь без промедления: злодеи не пожелали обременять себя ненужной обузой и отобрали главным образом молодых.
Пленным не предоставили никакого укрытия, и они лежали под открытым небом, прямо на голой земле, днем страдая от жгучего солнца, а ночью от холода. Среди них были армяне и евреи (большею частью принявшие христианство еще при Григории Просветителе). Среди евреев находился и их пастырь, влиятельный иерей по имени Звита, добровольно последовавший в плен за своею паствой. Этих евреев при царе Тигране II взял в плен и переселил в Армению из Иудеи Бар-зафрад Рштуни. Доблестный полководец царя Тиграна заселил ими опустевшие после войн армянские города и пополнил население своей страны деловым и умным народом. А теперь Меружан Арцруни опустошил те же самые города и угонял их в Персию. Среди армянских пленных было немало епископов, ученых монахов, иереев и иных служителей церкви — числом до нескольких сот. Всех их заковали в цепи и держали отдельно от остальных пленников.
Князь-отец снова прислал за сыном, но тот все никак не мог оторвать взгляда от страшного зрелища, дела рук его отца и дяди. Нужно было поистине невероятное самообладание, чтобы сохранить хладнокровие после такого зрелища. У Самвела его не было. По дороге к отцу он видел дымящиеся руины армянских сел. А ныне он видел их несчастных обитателей. Их угоняют далеко, очень далеко, в глубь чужой, персидской земли. И кто?! Его отец и его дядя...
За Самвелом пришли снова. На этот раз он пошел. С ним отправились к князю также Арбак и юный Артавазд. Самвел изо всех сил старался казаться веселым и спокойным, но притворяться он не умел. Отца он застал одного. Князь писал письмо; скорее всего, это был ответ на письмо жены. Увидев сына, он отложил пергамент.
— Ну, как ты себя чувствуешь? Вечером ты был как в лихорадке...
— Вчера я чересчур устал, — ответил Самвел и приложился к руке отца.
Его примеру последовал юный Артавазд. Арбак поздоровался и сел поодаль.
Завтрак был уже подан. Князь пригласил их начать трапезу, сам же сел дописывать письмо.
Вдали показался всадник на белом коне, неторопливо и величаво проезжавший по персидскому стану. Его сопровождала пышная свита на великолепных скакунах. Самвел увидел его и не смог сдержать презрительного смешка. В нем было столько горечи и желчи, что это привлекло внимание отца. Тот отложил письмо и с любопытством взглянул на сына.
— Меружан чересчур спешит, — заметил Самвел. — Он ведь еще не царь Армянский... а замашки уже царские.
— Ты о чем? — спросил отец с некоторым беспокойством.
— О том! Восседает на белом коне... гриву и хвост коню выкрасил в розовый цвет... А ведь это привилегия Аршакидов!
Отец слушал с возрастающим изумлением. Тем временем сын вгляделся пристальнее и продолжал:
— И красные шаровары напялил!., и красные сапожки! И тоже со значением.
Отец не знал, как понимать слова Самвела. Что это? Насмешка? Или сын и в самом деле считает, что тщеславие Меружана пока преждевременно?
— Почему это так удивляет тебя, Самвел? — сказал он возможно убедительнее. — Меружана вполне можно уже считать армянским царем. Стоит пригнать в Тизбон эти толпы пленных — и царь Шапух с радостью отдаст ему корону Армении.
— Это меня вовсе не удивляет, дорогой отец, — ответил Самвел с прорвавшейся в голосе презрительной насмешкой, — Я уверен, что за такие великие заслуги царь Шапух не может не дать ему корону Аршакидов...
— Дать-то даст, — вмешался Арбак, слушавший разговор с сильнейшим негодованием. — Дать-то даст... Да ведь ее еще и удержать надо, а это не так-то просто!
Князь кинул на прямодушного старика косой взгляд.
— Но почему, Арбак?
— Потому, что не сегодня-завтра вернется Пап, законный наследник Аршакидов, соберет вокруг себя разбежавшихся нахараров, да и сядет на отцовский престол! Много чего довелось повидать этим сединам, — он поднес руку к волосам, — и это я тоже ясно вижу, князь и господин мой. Вот посмотрите — придет Пап и займет трон своего отца.
Князь презрительно расхохотался.
— Голова твоя и впрямь поседела, а вот душа как была ребяческая, так и осталась. Ну, положим, явится совсем еще молодой, неопытный Пап. Положим даже, соберет разбежавшихся нахараров. А что они могут сделать? Что же ты думаешь, все это не предусмотрено? Меружан не из тех, кто сеет на скалах. Он свое дело знает и вообще человек большого ума.
Старик отрицательно покачал головой.
— Пока я в нем не только большего, но и малого-то ума не вижу, князь и господин мой. Собирается стать царем, а сам разорил и обезлюдил страну, которой хочет править. Где же тут ум? Что он, ночная сова, что ли? Это они гнездятся среди развалин. И пленные тоже — куда он их угоняет и зачем?
