Он все еще стоял у шатра, но и оттуда видел много интересного. Однако в этом стане не было обычной веселой, радостной суеты, которая царит вокруг военного лагеря, когда его внутреннее оживление сливается с радостью окружающего населения. Тогда женщины и юные девушки из окрестных сел доверчиво и свободно несут туда на продажу лучшие плоды своих садов, поселянин — лучшие дары своих нив и стад, а горожанин раскладывает разнообразные изделия ремесел, и стан превращается в шумную и многолюдную ярмарку. Собирается послушать военную музыку любопытная толпа. Ничего подобного на сей раз не было. Персидское войско, словно губительное и тлетворное чудовище, все вокруг себя обращало в пустыню и само жило в глухой пустоте. Никто не приближался к нему, все бежали прочь. Оно жило за счет бесчисленных грабежей, которые алчно совершало вокруг себя, оно обогащалось за счет несметной добычи, которую захватывало в обращенных в руины городах.

Но подобные размышления не занимали юного Артавазда. Его внимание привлекло другое зрелище.

Зловещие груды человеческих голов перед шатром Меружана уже исчезли. Их переложили в большие мешки и нагрузили на целый караван верблюдов. Но теперь вместо них сооружали какую-то новую пирамиду. Работа кипела; какие-то непонятные бурые предметы, похожие на большие кирпичи, поспешно укладывали друг на друга. Странная груда росла и приобретала все более мрачный облик. Вместо подпорок вперемешку с бурыми брусками укладывали хворост, щепки и поленья. Когда все было готово, сооружение приняло вид огромного костра.

Оно привлекло внимание и Самвела. Он приподнялся и сел. Но сколько ни вглядывался, понять, в чем там дело, так и не смог. Даже старый Арбак был не меньше остальных заинтересован странным зрелищем.

— Опять, небось, какая-нибудь дьявольская подлость... — покрутил он головой и приложил руку козырьком ко лбу, чтобы солнце не било в глаза и не мешало смотреть.

Вскоре персы привели толпу закованных в цепи пленников в черных одеяниях и расставили вокруг костра. Их было несколько сот человек — епископов, ученых монахов и других священнослужителей. Понурив головы, с глубокой скорбью глядели они на таинственный костер: ведь там вот-вот должно было обратиться в пепел то, что питало их дух, их душу.

Там же стоял и человек, с которым мы уже знакомы: в длинном, нелепом одеянии, с мрачным, изрытым оспой лицом и толстыми бурыми губами, всегда готовыми изрыгать проклятия и поношение на любую святыню. Он с ожесточением поглядывал то на пленных священнослужителей, то на костер. Это был Айр-Мардпет, зловещий Дхак, тот самый, который недавно тайно пробрался в крепость Артагерс и предал персам царицу Армении.

Вдали, в своем царском облачении показался Меружан верхом на белом коне. Когда он подъехал, костер подожгли. Клубами повалил густой едкий дым, удушливо запахло горелым, к небу взметнулись языки зеленоватого пламени. Огню приносилась ужасная жертва всесожжения: в жертву приносили веру и религию...

В это время в шатер вошел отец Самвела. Сын почтительно поднялся ему навстречу.

— Что это жгут? — взволнованно спросил он.

— Пергаменты, — небрежно ответил отец, сохранявший полную невозмутимость. — Может, пойдешь взглянешь? Я зашел за тобой. Пойдем, это очень интересно.

— Нет, мне и отсюда хорошо видно, — отказался опечаленный юноша.

— А оттуда пойдем к Меружану. Я ведь говорил, мы званы к нему на обед.

— Я помню, но еще слишком рано. И Меружан занят этим костром... Пусть делает свое дело, я подойду позднее. Откровенно говоря, я не могу смотреть на огонь...

— Особенно когда горит пергамент... — добавил старик Арбак и многозначительно покачал головой.

Отец насторожился при ответе сына и особенно при едком намеке старика и не стал настаивать, а пошел к костру один. Юный Артавазд, все еще стоявший возле шатра, бросился вдогонку:

— Я пойду, можно? Я не боюсь огня... я даже люблю огонь.

Самвел и старый Арбак остались наедине.

— Видишь, Арбак, — теперь жгут пергаменты, — повернулся юноша к своему воспитателю. — Жгут священные Божьи заповеди из наших разоренных храмов. Предают огню наши книги, всю нашу письменность — чтобы сделать из нас персов... И мой отец идет полюбоваться, идет поразвлечься зрелищем этого злодеяния!..

И правда, весь огромный костер целиком состоял из церковных книг. Они были захвачены в тех самых церквах и монастырях, которые разрушил и потом поджег Меружан, и руины которых еще дымились. Во исполнение пожеланий персидского царя Меружан уничтожил христианские храмы, чтобы на их месте и вместо них соорудить капища. Во исполнение пожеланий персидского царя он теперь уничтожал христианские книги, чтобы вместо них дать армянам персидские книги, чтобы они читали по-персидски, молились по-персидски и выражали любые свои чувства на персидском языке.

Самвел знал все эти заранее разработанные подлые планы, а теперь и своими глазами увидел те беспощадные действия, которые должны были облегчить осуществление коварных замыслов персидского царя. Духовенство угоняли в плен, чтобы оставить церковь без служителей и паству без пастырей, чтобы легче было держать христиан под пятой. Сжигали запечатленные в книгах заповеди христианской религии, чтобы уничтожить саму религию. Больше терпеть Самвел уже не мог. Он сказал верному Арбаку:

— Арбак, что собираемся делать — надо делать сейчас же... Время дорого. Опусти занавеси и оставь меня одного. Кто бы ни спрашивал, скажи: спит, голова у него болит. А через час пошлешь ко мне Малхаса.

Старик, сидевший с озабоченным и унылым лицом, сразу же встал, опустил занавеси и вышел. Некоторое время Самвел сидел, охваченный колебаниями. Его мягкая и нежная душа, его доброе сердце восставали против холодных доводов рассудка. Он не раз пододвигал к себе пергамент, собираясь писать, и снова отодвигал его. Обхватив руками горевшую в лихорадочном жару голову, он хотел как-то собраться с мыслями, разогнать тот кромешный, тот необъяснимый мрак, который вдруг окутал разум... Самвел встал и слегка отодвинул занавес, чтобы стало посветлее. Сел, снова взял пергамент и перо и начал медленно писать. Он писал, обдумывая каждое слово. От точности изложения зависело, удастся ли осуществить тот замысел, который он вынашивал уже давно. Один неверный шаг мог погубить все. Замысел был столь же велик, сколь и опасен. И только осуществив его, Самвел мог и успокоить свою совесть и спасти свою родину... Он закончил одно письмо и сразу же принялся за второе.

Когда вошел Малхас, оба письма были готовы. Самвел обратился к нему с вопросом:

— Тебе знакомы дороги на правом берегу Аракса?

— Знакомы. — ответил всегда готовый к услугам гонец. — Но там несколько дорог. О которой спрашивает мой господин?

— О той, что идет прямо вдоль берега до самой Астхапат-ской переправы.

— Знаю. Самая плохая дорога. И самая опасная. Она то спускается к самому берегу, то петляет по склонам утесов, а то забирается в узкие ущелья и никогда не удаляется от реки.

— Именно о ней я и говорю. Вот тебе письма. Сначала пойдешь в сторону Ернджака. Потом пойдешь по течению речки Ериджак, пока не дойдешь до узкого ущелья возле Джугинского моста. Перейдешь Араке по этому мосту. Потом пойдешь по той самой дороге, о которой мы говорили, до самого монастыря Предтечи, а оттуда уже недалеко до Аст-хапатской переправы. Там моста нет, переправляются на связанных бурдюках.

Малхас принял письма без тени колебания, спросил только:

— Господин мой прикажет отправиться прямо сейчас?

— Нет, дождись темноты. Выйдешь из стана только когда совсем стемнеет — и чтоб ни одна живая душа не заметила!

— Сам сатана ничего не заметит, — уверенно пообещал гонец. — Только куда отнести эти письма? И кому?

— Неподалеку от монастыря Предтечи, у подножия горы Махарат, на скале сидит монах. Одно письмо отдашь ему.

— Которое? Твой покорный слуга грамоте не разумеет.

— Которое перевязано красным шнуром.

— А если монаха на скале не будет?