За тринадцать месяцев осады защитники крепости истощили все припасы, и на четырнадцатом месяце в Артагерсе уже невозможно было найти ничего съестного. В крепости не осталось ни кошек, ни собак, ни иных четвероногих — все они были съедены. Знатные женщины собственноручно мололи кости и раздавали людям костную муку. Царица сама варила из кожаной обуви некое подобие похлебки и наделяла голодающих. Но и эта еда кончилась. Все до единого съедены были кустики, росшие на скалах внутри крепости; впрочем, они скорее приближали смерть, нежели насыщали. Гибельное исступление настолько помрачало рассудок, что находились несчастные, которые поедали собственных детей.

Среди этих ужасных бедствий, когда все силы духа и силы разума рушатся, исчезают под ударами надвигающейся беды, когда человек ощущает себя мелкой, ничтожной пылинкою рядом с необъятностью трагедии — не дрогнула лишь царица. Даже потеряв последнего воина, она сохранила силу духа и не открыла врагу ворота своей крепости.

Когда царица вступила в Артагерс, с нею было одиннадцать тысяч вооруженных мужчин и шесть тысяч знатных женщин. Все они погибли, все пали, защищая родину. В живых остались лишь сама царица и две ее юные прислужницы. Уцелела и царевна Ормиздухт. Тринадцать месяцев осажденные несли бремя осады без особого ущерба для себя, но когда на четырнадцатый месяц на крепость обрушились сразу и голод и моровая язва, они всего за месяц уничтожили все живое и унесли семнадцать тысяч жизней...

Был на исходе последний день четырнадцатого месяца — последний роковой день.

Трепетные лучи заходящего солнца еще несколько мгновений отражались в голубых изразцах высоких крепостных башен и сразу же угасли, как последние проблески отлетающей жизни. Тьма все сгущалась и постепенно затушевывала ярко освещенные очертания крепости. Полная тишина царила среди полного безлюдья. Лишь кое-где можно было видеть неубранные трупы, ставшие пищею стервятников. Алчные стаи черных грифов, словно духи ада, кружили над обезображенными трупами, и их пронзительные крики одни нарушали порою мертвую тишину.

Две юные девушки, напоминавшие всем своим обликом прекрасную охотницу Артемиду, пробирались сквозь ужасающую пустоту крепости. У обеих за спиною были серебряные колчаны со стрелами, а в руках легкие луки. Прекрасные богини-охотницы были по сасунскому обычаю в короткой охотничьей одежде. Длинные косы у обеих были венцом уложены вокруг головы, грудь полуоткрыта, руки открыты совсем, и легкие, словно перышко, пестрые сандалии обнимали их стройные ноги. Это были прислужницы царицы. Одну звали Шушаник, что означает лилия, другую Асмик, то есть цветок жасмина. Эти имена очень подходили девушкам: обе были прелестны, словно лилии, и благоуханны, словно цветок жасмина.

Дойдя до одной из крепостных башен, девушки взглянули наверх, потом друг на друга и молча улыбнулись.

— Давай, я первая попытаю счастья в этот вечер, — чуть слышно прошептала Шушаник.

— Нет, лучше я, — просительно возразила Асмик. Продолжая спорить, они в то же время подкрадывались к чете голубей, самозабвенно льнувших друг к другу на выступе башни.

Шушаник осторожно протянула руку к колчану, вытащила стрелу, натянула тетиву и прицелилась в счастливую парочку. Тетива зазвенела, стрела просвистела в воздухе и... пролетела мимо. Следом мелькнула стрела Асмик. Один из голубей, судорожно трепеща крыльями, покатился вниз. Голубка взмыла в небо, сделала несколько прощальных кругов над своим голубком и исчезла в вечерних сумерках.

Асмик подняла добычу, и подруги пошли дальше. Обе зорко оглядывали уступы крепостных башен, куда обычно слетались на ночлег голуби. Шушаник была охвачена унынием: впервые ее стрела не попала в цель; лицо Асмик, напротив, сияло радостным удовлетворением.

Так юные девушки каждый вечер приходили к крепостным башням, охотились на голубей и готовили из них обед и ужин для своей любимой госпожи. Этими птицами питались и они сами.

Ночной сумрак постепенно сгущался, и, наконец, непроглядная тьма совершенно скрыла ужасное зрелище, которое являл собою Артагерс. Не стало видно трупов, громоздившихся на каждом шагу, разложившихся, обезображенных тлением мертвых тел, валявшихся прямо на улицах. Во мраке можно было разглядеть лишь высокую статную женщину с факелом в руках; она одиноко бродила среди трупов, словно одно из божеств-аралезов ¹, которые некогда появлялись после битвы на поле брани и даровали жизнь и бессмертие павшим героям. Скорбным взглядом смотрела она на останки несчастных жертв и медленно шла дальше. Всего несколько дней назад многие из них были еще живы, ко многим она благоволила. А ныне они лежат прямо на улицах, неубранные, неоплаканные, непогребенные, лишенные даже того единственного утешения, которое обретает всякий смертный, порождение праха, вкусив, наконец, вечный покой в объятиях матери-земли. Сколь скорбно, сколь убийственно было это зрелище! Вот мертвый младенец у груди мертвой матери, вот девушка, угасшая в едва пробудившейся весне своей, словно полурасцветший бутон, срезанный под корень неумолимым серпом жнеца. Ужасна была эта жатва, беспощадная жатва бездушного бога смерти...

Женщина шла все дальше. Ее прекрасное лицо, озаренное ярким светом факела, выражало безутешную скорбь матери, потерявшей своих детей. Но эта безугешная мать потеряла тысячи сынов и дочерей. Она потеряла всех и все, но не потеряла душевного величия. Она лишилась всего, но сохранила несгибаемую силу духа и силу воли.

Женщина все шла вперед, и концы ее длинного воздушного одеяния влачились по неровным плитам мостовой, издавая легкий, мелодичный шорох. Она миновала узкие улочки и быстро направилась в сторону двух высоких башен, которые, словно два могучих великана, возвышались по обе стороны главных ворот Артагерса. Женщина вошла в одну из башен и поднялась наверх по винтовой лестнице. Свет факела потревожил летучих мышей, которые во множестве гнездились в темных нишах и по углам старинного сооружения. Они мгновенно сорвались с места и черным смерчем заметались в пустоте башни; под глухими сводами гулким эхом отдавались взмахи кожистых перепончатых крыльев. Несколько раз они задели ее по лицу; она почти не замечала этих вызывающих дрожь прикосновений, только заслонила рукою факел, чтобы не погас.

Женщина поднялась на самый верх. Она бережно брала один за другим стоявшие там светильники, зажигала от своего факела и ставила на обычные места, рядом с узкими окнами. Покончив с этим, она быстро спустилась вниз и подошла к

'Аралезы — языческие боги древнего Востока, в образе псов оживляли павших в бою героев, зализывая их раны. Согласно Мовсесу Хорена-ци, именно на аралезов надеялась Шамирам, ожидая воскрешения Ара.

железным воротам крепости. С глубоким вниманием проверяла она тяжелые запоры и осматривала крепкие засовы. Все было на месте, все в полном порядке, и только стражи нигде не было. Женщина направилась к другим башням.

Здесь ей время от времени попадались часовые; прижимая к груди копья, они лежали прямо на голом полу. Бессонные стражи, зорко следившие по ночам с высоких башен, что делается окрест, ныне спали вечным сном смерти. Жестокий рок настиг их на посту.

Так каждую ночь с факелом в руках, эта высокая, прекрасная собою женщина, обходила всю крепость и зажигала огни на башнях, которые выходили в сторону вражеского стана: она хотела, чтобы неприятель думал, что в крепости есть люди и все идет своим чередом.

Эта женщина, бродившая по крепости под покровом ночной тьмы, была царица Армении, дивноокая Парандзем. Теперь она оказалась уже не только владычицей, но и бессонным стражем своей опустевшей и обезлюдевшей крепости, и заполняла эту безмерную пустоту беспредельным величием своей души.

Почти в то же время, когда царица с факелом в руках обходила дозором опустевшую крепость и с бьющимся сердцем проверяла и перепроверяла ее запоры и засовы, в крепости появился еще один человек, который тоже проверял все. Он проник в крепость извне: пробрался через один из потайных подземных ходов, о которых знала лишь царица и связь которых с внешним миром держалась в строгой тайне.