— Значит, это ты подал эту мысль Манвелу? — спросила царица, дочитав письмо.

— Да, — тихо ответил спарапет.

— Когда?

— Как только Шапух вступил на нашу землю.

— И ничего не сказал мне?

— Ты же знаешь, государыня, не в моих привычках хвастаться заранее, когда дело не сделано. Я ждал, пока станет ясно, каковы последствия моего замысла.

— Последствия просто превосходны, Мушег! — воскликнула царица, и ее озабоченное лицо засияло беспредельной радостью. — Более благоприятных последствий нельзя и ожидать! И ты и твой отважный брат — оба вы достойны всяческих похвал.

Спарапет скромно склонил голову и не видел воодушевленного лица царицы, которая в эти минуты вся лучилась счастьем. Она была несчастна как жена, она была несчастна как мать: любимого сына еще в отрочестве оторвали от нее и отправили ко двору византийского императора в качестве заложника. Но теперь она считала себя счастливой как царица Армении, как владычица и повелительница измученной страны, близкое спасение которой наполняло ее радостью.

— Теперь я совсем успокоилась, дорогой Мушег, — проникновенно сказала она. — Теперь я до конца поверила, что Армения не беззащитна. Счастлива страна, имеющая таких сынов, как ты и твой брат. Эту твою победу, дорогой Мушег, я ставлю даже выше той, которую ты одержал несколько недель назад под Тавризом. Тогда победили меч и сила, сейчас — ум и военная изобретательность. Ты сумел удалить из нашей страны грозного и беспощадного врага, не прибегая к оружию, а выставив против него другого врага. И мы обязаны воспользоваться отсутствием Шапуха и устроить свои дела. Обстоятельства складываются на редкость удачно, и я вижу во всем этом перст Божий: именно тогда, когда в Персии Шапух завяз в войне с кушанами, в Византии умирает проклятый Валент — и мы избавляемся сразу от обоих наших заклятых врагов. Но обстоятельства складываются еще благоприятнее — и вместо Валента императором становится дружественный нам Феодосий, с которым мы можем прийти к всяческому согласию. Повторяю, дорогой Мушег, грех не воспользоваться столь благоприятным стечением обстоятельств. Дорога каждая минута. Тебе надо ехать в Византию — и как можно скорее.

Спарапет, ушедший в свои думы, все еще не поднимал головы. Царица продолжала:

— Ты должен привезти моего сына. Среди нахараров царят разброд и растерянность. Иные с перепугу разбежались кто куда, иные перешли на сторону персов, а остальные, колеблются в сомнении и нерешительности. Армении нужна голова — нужен человек, который возглавил бы всех, сплотил бы всех воедино — и главою должен стать мой сын. Собирайся, дорогой Мушег, — ив путь. Послание императору я напишу собственноручно. Напишу отцу, напишу Нерсесу. Льщу себя надеждою, что чтимый всеми вами первосвященник Армении, который столько перестрадал за своего государя и свою отчизну, ныне уже возвращен из ссылки. Завтра я открою сокровищницу армянских царей и выберу самые богатые дары для нового императора. Свою посольскую свиту подбери сам и возьми с собою всех, кого пожелаешь, любого из наших нахараров и вообще из знати. Не сомневаюсь, что тебя встретят в Византии с большим почетом. Феодосий лично знает тебя, знал и твоего блаженной памяти отца. Ему не раз случалось слышать о ваших подвигах в борьбе против персов, и они всегда радовали его.

— Я готов, государыня, — ответил спарапет, — и очень надеюсь, уповая в том на создателя, исполнить твои горячие желания, которые мы все с тобою разделяем. Однако же не хочу скрывать, что я так и не пришел к определенному выводу, что собирается делать Меружан после в Персии и в Византии.

— Полагаю, что отныне о Меружане не стоит даже и думать: после того, как Ормиздухт стала нашей пленницей, он, по-видимому, впал в отчаяние и, уж во всяком случае, усмирен. Несколько дней назад ко мне явились его посланцы и передали с его слов, что если мы выдадим Ормиздухт Меружану, он готов сложить оружие, пасть к моим ногам и раскаяться в содеянном. Если же мы не выдадим Ормиздухт, — угрожал он, — то он велит всех жен и дочерей нашей знати, которые оказались в его руках, повесить на башнях тех замков, где они содержатся под надзором персов. Само собой, я не поверила ни раскаянию Меружана, ни его клятвам и со всею определенностью заявила его посланцам, что если хоть единый волос упадет с головы его пленниц, — он увидит труп своей Ормиздухт на башне Артагерса. С тем они и убрались. После этого Меружан притих, и о нем ничего не слышно.

— Но его молчание даже опаснее, чем его поступки.

— В этом положимся на волю Божию, дорогой Мушег. Сейчас нам надлежит заботиться о твоем отъезде в Византию — из всех наших забот эта — наиглавнейшая.

События, действительно, развивались как нельзя благоприятно. На византийском престоле оказался император, весьма дружественный армянам, и с ним можно было заключить нужные договоры, персидский же царь был занят новою войной, которая могла надолго отвлечь его внимание от Армении. Но в стране армянской все еще оставалась своя гадина, то есть Меружан; эту ядовитую змею надо будет раздавить, и только тогда в стране воцарится мир. Именно эта мысль и не давала покоя Мушегу.

После победы под Тавризом спарапет намерен был выступить против Меружана, но пока он обдумывал этот замысел, царица неожиданно предложила ему ехать в Византию. Мушегу было очень тяжело покидать свою страну, оставляя в ней внутреннего врага.

Меружан не из тех, кто легко падает духом. Спарапет был весьма высокого мнения и о мужестве и о непреклонной настойчивости этого человека. И он не видел Меружану достойного соперника, полководца, способного на равных противостоять ему, пока сам спарапет будет в отъезде. Конечно, среди армянских князей он мог бы назвать немало храбрых и самоотверженных воинов, но им недоставало, на его взгляд, военных талантов находчивого и хитроумного князя Арцруни.

Самвел пока был, по мнению спарапета, еще слишком неопытен. Он любил этого пылкого юношу, отважного, благородного и милосердного, в котором воинские доблести настоящего мужчины сочетались с мягкостью и ранимостью души. Самвел мог героически водить за собою полки, но еще не годился в полководцы. Между тем, до конца положиться больше было не на кого. Кто же останется оборонять страну и бороться с внутренним врагом?

Заботу обо всем этом брала на себя в отсутствие спарапета сама царица Армении. Но можно ли до конца положиться на женщину, охваченную бурными страстями, на женщину, в которой все душевные качества доведены до чрезмерности? Ее заносчивость и крайняя самоуверенность могли стать причиной многих бед.

Князь Мамиконян был не против предложения царицы о посольстве в Византию, но предпочел бы уехать, лишь полностью освободив страну от врагов, чтобы наследник престола не столкнулся, едва вернувшись в страну, с новыми смутами, ибо считал, что пока Меружан жив, смуты не прекратятся — ведь персидский царь посулил ему армянский престол.

Спарапет был еще во власти этих невеселых размышлений и колебаний, когда, помимо своей воли, вынужден был принять предложение царицы. Он встал. Царица благосклонно протянула ему руку. Спарапет поднес ее к губам, затем ко лбу. Так царица выразила свою благосклонность и благодарность верному и самоотверженному спарапету.

— Утром ты зайдешь ко мне еще раз, не так ли? — спросила она милостиво.

— Не премину, государыня, — ответил спарапет. — Мы еще не кончили наш разговор.

— Осталось обсудить только одно: какие распоряжения надо будет сделать после твоего отъезда. Но об этом поговорим утром.

Спарапет поклонился и вышел. Дворцовые слуги проводили его до ворот. Там стоял оседланный конь, и ждали слуги спарапета. Он вскочил в седло, и процессия двинулась ко дворцу Мамиконянов. Два факела едва освещали дорогу в окружающей тьме. Молча, весь уйдя в свои думы, ехал князь Мамиконян по ухабистым и темным улицам. Они были безлюдны, лишь изредка попадалась ночная стража, приветствовала спарапета, поднимая вверх копья, и продолжала свой путь.