рштунийцев. Город надо защищать до последнего. Как только рассветет, мы примем бой.

Персидский вельможа промолчал. Они повернули к другим городским воротам, которые тоже находились под усиленной охраной.

Ночь прошла в адской свистопляске огня и пожаров. А едва настало утро, на развалинах обращенного в пепел города началась кровавая резня. Ночью гибли дома, днем люди, их жители.

Едва чуть-чуть поредела предутренняя мгла, едва птицы своим веселым щебетом возвестили о скором появлении долгожданного дневного светила, одни из ворот города рухнули. Они пали под двойным натиском: горожан изнутри и осаждающих снаружи. В город толпою ворвались разъяренные горцы.

«Христиане — в сторону!» — прогремел единый клич из тысячи глоток.

Жители города, забыв о понесенных тяжелых потерях, присоединились к сжигавшим их дома, обездолившим их горцам и вместе обрушились на персидские войска. В ход пошли копья и мечи. Сверкала обнаженная сталь, слышался стук щитов. Персидские войска в этой гибельной схватке бились отчаянно, каждый старался, умирая, унести с собою побольше врагов. Меружан Арцруни истощил все свое красноречие, ободряя их, ибо приказы уже не действовали. Он словно молния переносился с улицы на улицу, едва замечал, что там персы слабеют.

Тем временем еще один человек угрюмо следил с высоты цитадели за всем, происходящим внизу. И чем дальше, тем сумрачнее и безнадежнее становилось его лицо. Подданные Меружана объединились с врагами Меружана и вместе громили персидское войско. «До чего же ложны наши представления об армянском народе», — думал он, и его озлобленное сердце наполнялось невыносимой горечью.

Это был Ваган Мамиконян, который после бесплодного спора с княгиней Амазаспуи вышел посмотреть, что делается в городе.

Солнце еще не взошло. Но утренний сумрак начал редеть, и окрестности постепенно становились все виднее.

С высоты цитадели он заметил, что прямо в его сторону направляется отряд горцев. Предводительствовал ими крупный осанистый мужчина, которого едва можно было разглядеть из-за щитов закованных в панцири телохранителей. Подъехав ближе, он поднял голову, окинул взглядом цитадель и увидел стоявшего наверху Мамиконяна.

— Князь Мамиконян! Что же ты прячешься наверху, как трусливая лисица? Спускайся вниз, сразимся в поединке и положим этим конец кровопролитию. Ты уже запятнал благородство своего рода, не позорь же хоть его мужества!

— Не пристало нам брать уроки благородства у горцев, князь Рштуни! Если ты не хотел проливать кровь тысяч невинных жертв, если ты не хотел обращать в пепел тысячи домов, надо было сделать этот вызов раньше, пока еще не пролилась кровь. Тогда я с готовностью вышел бы из города и померился с тобою силами в единоборстве. Но раз уж ты начал войну столь бесчеловечно, пусть так и идет до конца...

— Бесчеловечности горец научился у тебя, князь Мамиконян! Тот, кто воровски пробирается в беззащитный замок своей сестры и выкрадывает ее из неприкосновенной супружеской опочивальни, не смеет даже заикаться о благородстве!

Князь Мамиконян не нашелся, что ответить: оскорбительные слова зятя поразили его в самое сердце. Он обратился к охранявшим цитадель персидским войскам и приказал защищаться до последнего.

Гарегин же Рштуни приказал своим горцам идти на приступ.

Армения, будучи страной горной, всегда имела в войсках особые отряды воинов, так называемых скалолазов. Они умели взбираться по немыслимой крутизне, поэтому их использовали, когда брали приступом крепости и замки, которые, как правило, строились в Армении на вершинах высоких и неприступных утесов.

Но горцы Рштуника и Мока, выросшие среди камней, вскормленные горами, с детства привыкли лазать по скалам с ловкостью ящерицы. Они все были прирожденными скалолазами. Однако теперь перед ними возвышался исполинский отвесный утес, и справиться с ним было не так-то просто. А на вершине этой каменной горы стояла могучая цитадель, и в ней была заключена их любимая госпожа.

На приступ пошли с западной стороны крепости, выходившей на озеро. Тут в цитадель вел один-единственный ход, к которому надо было добираться по своего рода каменной лестнице — по уступам, высеченным в скале. И если на этом пути по недосмотру природы попадались хоть какие-то упущения в смысле неприступности, их возместило искусство человека, воздвигнув стены и башни, которые рядами тянулись до самого верха.

Рштунийские скалолазы начали забираться по скале. Они были вооружены железными крючьями, и с их помощью удерживались на отвесном склоне. На бесстрашных и дерзких героев обрушился сверху град стрел, однако скалолазы были защищены привязанными к плечам широкими кожаными щитами в форме больших балдахинов. Стрелы ударялись об эту непробиваемую преграду и падали вниз, словно безобидные перья.

— Метать камни! — приказал Ваган Мамиконян.

И хлынул страшный каменный град. Сотни рук закладывали в пращи тяжелые камни и, раскрутив их в воздухе, пускали вниз. Кожаные щиты скалолазов были бессильны против этого каменного обстрела. Камни сбивали горцев и своею тяжестью скатывали их вниз.

Тем временем с северной стороны цитадели приступ велся совсем иначе.

Более двухсот рук толкали вперед безобразное деревянное чудовище, огромную тяжесть которого еле-еле выдерживали толстые колеса. Оно было похоже на низкую арбу, какие в ходу у армянских крестьян. Разница была лишь в том, что крестьянскую арбу тащат запряженные впереди животные, а колеса этого сооружения вращали люди, спрятавшись под толстым настилом так, что их совсем не было видно.

Руки людей разравнивали путь кирками и лопатами, и чудовище, словно воплощение неотвратимой гибели, медленно ползло вперед. Его мрачный, угрожающий вид поверг осажденных в ужас, и все силы были брошены на борьбу с ним. Сверху стали метать камни. Однако они ударялись о толстую обшивку и отскакивали в сторону. Чудовище ничего не замечало и невозмутимо продолжало свое неумолимое продвижение вперед.

Это был страшный пиликван — гигантская землеройная машина, крот, которым пользовались для подкопов под стены крепостей и замков.

С трех сторон цитадель возвышалась на высокой, отвесной и потому неприступной скале, и лишь с четвертой ее скалистый бок был не так крут, почему и был укреплен толстыми стенами и башнями.

Чудовище подползло и, надменно подняв свою страшную голову, оперлось на стену, как на мягкую подушку. В его скрытых от глаз недрах было спрятано множество людей, вооруженных лопатами, кирками и молотами. Они начали подкоп под стену. Только огонь мог спасти крепость от этого врага. Сверху начали кидать горящую паклю, но гигантскому кроту все было нипочем: деревянную обшивку покрывал толстый слой мокрого войлока. Огненные мячики, падая на него, шипели и сразу гасли, распространяя вокруг запах гари.

Люди внутри чудовища с неослабным рвением продолжали вести подкоп под толстое основание крепостной стены. Уже образовалась изрядная брешь, по путь загораживала скала, которая оказалась за стеной. Заступ и молот долго боролись с нею, но ощутимых результатов все не было. Тогда решили увеличить пролом в высоту, чтобы так избавиться от огромного камня.

За всем этим невозмутимо наблюдал сверху князь Мамиконян. На его холодном лице застыла насмешка. «Глупцы, — думал он, — много же вы выиграете, если пробьете эту стену...» И действительно, пользы от этого почти не было бы, ибо, овладев первой стеной, горцы оказались бы перед второй, третьей, и так они тянулись ряд за рядом до самой вершины, где стояла грозная цитадель.

Князя мучало другое: у горцев не было своей землеройной маши -ны. Очевидно, они нашли ее в городе, а это значило, что он целиком в их руках. Что с Меружаном? Где персидские войска, оборонявшие город? Эти вопросы мучительно волновали его. Если Меружан погиб, с ним погиб бы и тот замысел, которому князь придавал такое большое значение и ради которого пожертвовал всем...

Не меньшее волнение царило и среди персидской охраны цитадели. Персы ясно видели, что город пал и они остались на самой макушке голого камня, окруженные морем врагов. Начальник охраны подошел к князю и, задыхаясь от волнения, сказал: