— Для чего?

— Чтобы твой муж сдался.

— Сам видишь, что из этого вышло: вместо того, чтобы сдаться, он сжигает город Меружана, и мы сейчас окружены морем огня. Что вы выиграли своим варварством, Ваган? Ничего. Зато развязали кровавую междоусобную войну. И эта война будет продолжаться и станет еще ожесточеннее, если вы не свернете со своего пагубного пути. Повторяю еще раз, что уже сказала только что: стараться уничтожить христианскую веру, стараться уничтожить царский престол родного государства — это дело изменников и предателей. Мы не станем — ни я, ни мой муж — пособниками предателей.

— Напрасно ты так думаешь, Амазаспуи. Мы, то есть я и Меружан, действительно оказались бы преступниками, если бы собирались уничтожить веру, как ты говоришь. Но мы стремимся вернуться к нашей древней религии, к любимым богам наших предков. Большая часть нашего народа все еще следует старой вере и отворачивается от христианства. Что нам дало христианство? Только сблизило нас с коварными византийцами и разобщило, рассорило с персами, нашими исконными друзьями и союзниками.

— Подобает ли, Ваган, использовать религию в политических целях и делать ее игрушкою корыстных интересов? Надо переменить веру, чтобы подружиться с персами — переменим, это пустяки... Так, что ли?

— Я ведь еще не кончил, Амазаспуи, ты все время перебиваешь.

— Ну, договаривай...

— Ты ошибаешься и в другом: полагая, что мы хотим уничтожить ваш родной армянский престол. Разве Аршаки-ды наши, разве они родные? Это чужаки, ибо они парфяне, пришельцы из чужой страны. Мы их всего лишь терпели, как терпели и персы, покуда в Персии царствовала та же династия. А теперь там Аршакиды пали, и основано новое, Саса-нидское государство ⁸ . И теперешние Сасаниды не потерпели бы — и не потерпят — наших христианских Аршакидов. Мы стараемся убрать с дороги этот камень преткновения И мы только теперь обретем своего родного царя, ибо Шапух обещал отдать армянское царство Меружану.

Презрительная улыбка скользнула по лицу княгини. Она покачала головой.

— Как можно верить посулам известного своим вероломством Шапуха? Обольщаться подобными выдумками может только такой безумец, как Меружан! Но оставим это. Однако, если рассуждать как ты, Ваган, и говорить, что Аршакиды — не наши, не родные, ибо они парфяне, пришедшие из чужой страны — тогда никто из нас не будет родным Армении! Мы, Мамиконяны — китайцы, предки твоего любимого Меружана — ассирийцы ⁹ , и многие нахарарские роды берут начало от чужого корня. Но время всех сделало армянами, и теперь мы говорим на армянском языке, исповедуем армянскую веру и смешали свою кровь с кровью исконных армян. То же случилось и с Аршакидами.

Терпение Вагана иссякло. Он встал и, подойдя к княгине, сказал:

— Ты любишь спорить, Амазаспуи, и вечно споришь со мною, с тех пор, как мы детьми играли в мяч во дворе нашего замка. Вот что я тебе скажу, коротко и ясно. Мы поклялись: христианство должно быть уничтожено, династия Аршакидов должна быть свергнута — без этого не будет мира в нашей стране; Меружан должен стать армянским царем под верховной властью Персии; мы должны объединиться с персами, приняв их религию, дабы наша дружба укрепилась; между нами не должно быть различий в религии.

— Тогда пусть они объединяются с нами! — прервала княгиня. — Пусть они примут христианство — тогда между нами тоже не будет различий в религии.

— Слабые идут за сильными, а не наоборот. Мы слабы, а они могучи.

— Христианство учит, что самый малый — на самом деле самый великий, а самый слабый — самый могучий.

— Это глупость. Слабый — слаб, а сильный — силен. Итак, Амазаспуи, ты пойдешь за нами?

— Никогда!

— Кто не с нами, тот против нас и враг нам.

— А я не считаю себя твоим другом, хоть мы и в близком родстве.

— Кто не с нами, того мы покараем, и кара будет жестокой.

— Куда уж дальше... — она показала на свои оковы.

— Есть вещи пострашнее, Амазаспуи.

— Я готова, Ваган.

— Обдумай хорошенько!

— Я все обдумала и решила.

Вопли и рыдания за окном стали еще слышнее. Комнату залило яркое кроваво-красное зарево. Спор оборвался. Княгиня закрыла лицо руками.

— Вот ответ на твои угрозы, Ваган... Вот чего вы хотите — огня и крови.

V УТРО ПОСЛЕ УЖАСНОЙ НОЧИ

Стояла глубокая ночь, и до рассвета было еще далеко.

Всадник на белом коне, окруженный телохранителями, носился из конца в конец по улицам охваченного смятением города, всякий раз появляясь там, где оно особенно усиливалось. Он бестрепетно пролетал сквозь бушующее пламя, сквозь рушащиеся строения, не выказывая при этом и тени колебания или страха. Такая полная уверенность в своей безопасности создавала впечатление, что он затворен, находится под покровительством сверхъестественных сил и неуязвим для любой опасности. В народе так о нем и говорили.

Это был князь Меружан Арцруни.

Природа наделила его величавой и благородной внешностью, но честолюбие его было поистине безгранично, а беспощадная жестокость — ужасна. Кровь ассирийских предков слилась в князе с армянской и с кровью «драконидов» ¹из крепости Джаймар, и это придало его могучему телу силу дракона. При всей своей богатырской грозной стати Меружан был превосходно сложен и прекрасен зловещей красотою ангела смерти.

В сиянии медных доспехов и сверкающего оружия, освещенный заревом пожаров, он блистал, подобно своему знатному имени, словно яркое солнце, которое слепит глаза.

Везде, где он появлялся, замолкали крики, утихало волнение. Но стоило ему проехать — следом неслись глухие проклятия. Жители собственного города проклинали его. А ведь было время, и совсем недавно, когда юные девушки усыпали цветами путь его белого коня, а женщины благословляли и прославляли князя, когда он проезжал по улицам своего города...

Он пересекал теперь большую площадь перед дворцом. Пышный чертог с великолепной колоннадой тоже горел. Но он стал добычею не вражеского огня — дворец подожгли сами горожане. «Раз горят наши дома, пусть горит и дворец», — сказали они и подожгли его. Меружан кинул взгляд на роскошное жилище своих предков и в гневе отвернулся.

Дворец был пуст: княжеское семейство выехало в летнюю резиденцию рода Арцруни в столице княжества. В замке оставалось лишь несколько слуг.

Площадь была полна народу. Женщины и дети, успевшие выскочить из горящих домов, их домашний скарб, который удалось спасти — все это в беспорядке смешалось на площади. В неверном зареве пожара растерянная, перепуганная толпа беспомощных людей являла собою ужасающее зрелище.

Меружан подъехал было к ним.

— Не приближайся, Меружан! — закричали женщины.

— Потуши огонь! — рыдали дети.

Меружан поднес руку к глазам. Что это он отер? Ужели его каменное сердце способно исторгнуть слезу?! Но детский плач раздробил камень и сокрушил скалу...

Он повернул к ближайшим городским воротам. Там шла ожесточенная ссора между горожанами и сторожившими ворота персидскими воинами.

— Хотят открыть ворота! — доложили ему.

— Бейте их! — приказал он.

И персы с оружием в руках кинулись на его горожан. Он проехал мимо.

Меружана сопровождал один из персидских военачальников. Когда они немного отъехали, перс сказал:

— Долго сопротивляться не сможем, князь.

— Это почему?

— Мы только что сами видели: горожане хотят открыть ворота и впустить врага.

— Потому я и приказал перебить их.

— Всех же не перебьешь...

— Всех перебьем, если не образумятся!

— Мы не сможем драться сразу и с внутренним и с внешним врагом.

— Не сможем драться — сможем умереть, надеюсь.

— Так оно и будет... Но не лучше ли, пока не рассвело, воспользоваться ночной темнотой, прорвать кольцо врагов и

уйти из города?

_Это не так-то просто — прорвать кольцо озверевших