Чужеземные служители церкви, которые заполнили армянские скиты и монастыри, были или подвижниками, до того усердными в умерщвлении плоти, что оно доходило до крайнего фанатизма, или членами чрезвычайно сплоченных и хорошо организованных религиозных общин, которые обирали страну в пользу своих монастырей.

Отшельники-пустынники провозглашали отказ от жизни и мирских радостей единственным средством спасения души и тем убивали в народе всякую жизнь: любые проявления радости, бодрости, любое стремление к прогрессу. Они сеяли в народе семена уныния и проповедовали праздность, отрывая его тем самым и от жизни и от всякой полезной деятельности. Не зря их прозвали пасущимися ¹— прозвище, которым человек приравнивается к животным.

Постоянно проповедуя кротость, они убивали в народе героическое начало. Чтобы понять, сколь вредны были для интересов армянского народа такого рода проповеди, достаточно беглого взгляда на географическое положение Армении: каковы были ее соседи, какими варварами она была окружена. Народу, который вынужден был с мечом в руках неустанно следить, с какой стороны подходит неприятель — этому народу проповедовали: опусти свой меч, удались в пещеры и молись о спасении своей души... этот мир не стоит того, чтобы о нем думать.

Трдат Великий был первым, кто последовал этим проповедям, опустил меч, наводивший ужас на соседей его народа, и удалился в пещеру на горе Сепух.

Но соседи лучше понимали, что к чему. Об этом история сохранила нам очень своеобразный и весьма характерный для своего времени пример.

Когда внук Просветителя католикос Григорис, проповедуя христианство, пришел в Агванк и предстал перед царем масса-гетов Санесаном, то в своей проповеди, в числе прочих назидании, он сказал: «Богу ненавистны грабежи, насилие, убийства, алчность, посягательства на чужое достояние» и так далее. Ему возразили с негодованием: «Если не грабить и не посягать на чужое добро, чем же будем жить и мы и все наше воинство?!» Потом царь и его приближенные посовещались между собой и решили так: «Он пришел к нам, чтобы такими проповедями лишить нас смелости силой добывать все потребное для жизни. Если послушаемся его и примем христианский закон, пресекутся источники нашего пропитания». И добавили: «Это хитрости армянского царя! Он послал к нам этого человека, дабы с по-

‘«Пасущиеся» перенесли в Армению свои обычаи из Византии: «Монастыри являлись центрами всякого рода извращенного «подвижничества». Среди монахов были ходившие нагими, не стригущие волосы, землеспальники, грязноногие, грязныши. Особой разновидностью «подвижников» были в IV в. «пасущиеся»: они ходили нагими и питались, как животные, травой и кореньями». (Цит. по «Истории Византии в 3 томах», т. I, М., 1967, с. 162).

мощью его учения пресечь наши набеги и предотвратить наши походы на его страну. Давайте-ка лучше убьем его, а потом двинемся на Армению и завалим добычею наши дома...»

Так они и поступили: привязали божьего посланца к хвосту дикой кобылицы и разметали прах его по Ватнянской долине.

Вот каких соседей имела Армения (и агваны еще были лучшими из всех!). А армянам предлагали смирять их христианской кротостью.

Немалую часть иноземных церковнослужителей составляли, как уже отмечалось выше, отшельники, и они своим мертвящим примером убивали жизненные силы народа. Остальные принадлежали к различным братствам, прибравшим к рукам монастыри. Насколько первые отрекались от жизни и мирских утех, настолько же вторые не брезговали никакими средствами, дабы обогатить свои монастыри.

Прискорбно, что именно они стали учителями армян. Во всех школах, основанных Просветителем в царствование Трдата, и во всех школах, открытых Нерсесом Великим в царствование Аршака II, изучались греческий и сирийский языки и обучение велось по греческим и сирийским книгам. Целью обучения было ознакомить учеников с христианским учением и Священным писанием, но все священные книги были написаны на греческом и сирийском языках, почему они и стали языками армянской культуры. Армянский язык, армянская письменность, армянские книги были изгнаны из армянских очагов образования, ибо святые книги еще не были переведены, а армянская литература была языческой по содержанию и по этой причине оставалась в небрежении.

Греческие и сирийские школы, возглавляемые греческим и сирийским духовенством, могли оказаться еще опаснее, если бы вышли за монастырские стены и распространили свое влияние среди народа. Но они были ограничены монастырями и, хотя народу не было от них пользы, но, по крайней мере, не было и вреда. В них готовили только священнослужителей — армянское духовенство с сирийским и греческим образованием.

Эти чужие, чуждые и непонятные армянскому народу языки звучали и в армянских храмах. Все священные книги, асе молитвы и Богослужения — все было на этих языках. Народ не понимал ни слова из того, что говорилось в церкви, и потому не имел от нее никакой пользы. Именно в этом кроется причина, почему христианство так медленно распространялось в Армении.

Армянский язык сохранился в древних языческих песнях, которые все еще пел народ, которые он все еще любил, сохранился в древних языческих обрядах, от которых народ все еще не отказался. Армянский язык сохранился в устах народа, подвергаясь гонениям со стороны духовенства.

После всего этого вполне понятно, какое губительное влияние могли иметь столь многочисленные монастыри с их чужеземными священнослужителями, коль скоро народ должен был получать питающие его душу и ум знания из чужих рук. Чужестранное духовенство недолго скрывалось под личиной подвижничества. Богатство постепенно сняло с него покров притворного благочестия. Монахи, презревшие мирскую славу и утехи, прежде едва прикрывавшие лохмотьями свою наготу, питавшиеся только плодами и кореньями — когда обогатились сами и обогатили свои монастыри, начали не только вести вызывающе роскошную жизнь, но и лелеять чрезмерно честолюбивые замыслы. Мы уже имели случай показать, что последние Аршакиды ⁶ отчасти исправили ошибку Трдата, запретив иноземцам занимать высокие посты в управлении церковью, (например, стоять во главе епархий), и терпели их только в монастырях, на которые те издавна наложили руку. Высшая духовная власть и сан католикоса были наследственной привилегией рода Просветителя и лишь позднее на время перешли к роду Албианоса, а епископами епархий могли быть только армяне по национальности. Исключения были крайне редки.

Но в конце царствования Арташеса III церковники-иноземцы сделали попытку захватить не только должности епископов, но даже и патриарший престол. Тяжелые политические обстоятельства того времени благоприятствовали им. Государство Аршакидов переживало период упадка: царь был бессилен, нахараров раздирали междоусобицы. Они восстали против Арташеса, считая более приемлемым для себя тяжкое ярмо иноземной власти, нежели подчинение своему царю. Армения стояла на пороге гибели. Персам оставалось нанести последний удар — и власть последнего из Аршакидов пала...

В этих гибельных обстоятельствах чужаки поспешили воспользоваться случаем. В выборы католикоса, издревле бывшие делом только армянского царя, армянских нахараров и армянского народа, стараниями чужеземных церковников вмешались вероломные персидские владыки. Сурмак был первым, кто подал пример такой измены: по повелению персидского царя Врама он занял патриарший престол. Его примеру последовали сирийцы Бркишо и Шмуэл, опять-таки назначенные персидским царем. С какой алчностью эти предатели старались урвать себе побольше земель и прибрать к рукам богатства церковных епархий — о том история сохранила свидетельства, по сути своей достойные всяческого осуждения.

Изменники стали подлым орудием в руках персидского царя и дали ему возможность осуществлять свое губительное вмешательство во все установления свободной армянской церкви. Даже право возводить в епископский сан и распоряжаться имуществом епархий стало зависеть от персидского царя. Армянский католикос действовал рука об руку с персидским марзпаном, то есть наместником, под властью которого оказалась тогда Армения.