— Настал миг избавления! — вскричал он, — Разрывайте же ваши оковы!

Словно воплощенное мщение, пленные, все как один, бросились на охрану. Одни сражались голыми руками, другие — своими цепями. Многие кинулись к персидским шатрам, в мгновение ока разнесли их и напали на персов, орудуя опорами шатров как дубинами. Весь стан был разгромлен. Пощадили только пурпурный шатер князя Мамиконяна, в котором лежало тело отца Самвела. Всеобщая ярость перехлестывала через край. Сражались мужчины, сражались женщины, сражались старики и дети. Даже служители церкви, бывшие среди пленных, приняли участие в кровавом побоище. Тысячи рук поднялись на своих поработителей.

Самвел вихрем носился из конца в конец и всюду проявлял чудеса героизма. Он прорезал клокочущую гущу пленных, как огненная молния ударяет в сухие камыши. Когда резня достигла ужасающей силы и кровь лилась уже не ручьями, а реками, Самвел вскричал:

— Довольно! Надевайте свои оковы на своих мучителей. Господь предал их в наши руки. Теперь уже мы у ведем их пленниками в нашу страну.

Меружан подоспел, когда весь стан кипел, охваченный смятением. Пленные взбунтовались все до единого и сражались с бешеным неистовством. Но ворваться в гущу пленных он не успел: дорогу преградил мокский князь Ваграм, который стоял со своими войсками в засаде в болотистых зарослях Аракса.

Мокцы возникли на пути Меружана так внезапно, что на его гневном лице мелькнула та горькая, зловещая усмешка, которая всегда появлялась в особо тревожные минуты. С коротким горьким смешком он воскликнул:

— Только вас мне нехватало, нечистая сила с Мокских гор!

— Колдуны же не боятся нечистой силы! — отозвался князь Ваграм.

У этой перепалки были свои корни: в народе говорили, что мокцы якшаются с нечистой силой, Меружан же слыл колдуном.

Но на сей раз это ему не помогло.

Солнце давно уже село, и ночная тьма опустилась на разгромленный, опустошенный персидский стан. Ночь была тиха и спокойна. Лишь иногда ее безмолвие нарушали победные клики: кое-где битва еще продолжалась.

Меружан не знал, что делать. Разум изменял ему. В ушах звучали горестные и зловещие крики, сердце готово было выскочить из груди в неистовом смятении; однако он все еще не терял надежды спасти свою утраченную славу.

Телохранители и верные соратники в ночной темноте и всеобщей сумятице боя отстали от Меружана и потеряли его. Сам князь тоже не замечал, что остался один.

Но он ощущал какое-то гнетущее оцепенение, какую-то убийственную, изнурительную слабость. Он чувствовал, что нездоров: голова кружилась, в глазах все чаще темнело. Меружан уже с трудом держался в седле и, словно во власти опьянения, лишь смутно понимал, что делается вокруг. Конь выбирал дорогу по своей воле: поводья давно выпали из рук седока.

В конце концов обессилевшее тело уже не могло держаться прямо, и князь уткнулся лицом в гриву. Умный конь сразу встал, как вкопанный. Гаснущее сознание еще успело подсказать Меружану, что ноги нельзя оставлять в стременах. Напрягая все силы, он сумел все-таки высвободить их и только потом рухнул в траву в полном беспамятстве. Верный конь остался возле него.

Некоторое время Меружан пролежал в забытьи, недвижимый, как труп. Конь встревоженно приблизил к нему голову и начал влажными ноздрями тыкаться в его лицо, пытаясь понять, что случилось с любимым хозяином. Меружан пришел в себя.

Все происшедшее вставало перед ним как в беспорядочном сне: темные полки врагов, зловещий блеск кровавой стали, дикие выкрики... грозное лицо матери...

— Прочь, прочь от меня! —вскричал он, приподнимая отяжелевшую голову. — Я не хочу видеть твое зловещее лицо...

Он приподнялся и с трудом сел. Голова пылала, сердце словно жгли раскаленным железом. «Воды... хоть каплю воды...» — простонал князь и принялся дрожащими руками шарить вокруг себя. Пальцы нащупали что-то влажное, Меружан обрадовался. «Вода!..» — вскричал он и попытался зачерпнуть пригоршню. Но густая влага лишь омочила пальцы. Он поднес их к запекшимся губам и начал жадно облизывать.

Он лизал собственную кровь, стекавшую на землю...

С тел пор, как Меружан повел конницу на полки матери, камнем сбило его коня и рана его открылась, — с той самой минуты из нее не переставая струилась кровь. Тряска от быстрой скачки и молниеносные броски из конца в конец обширного поля битвы разбередили рану, и она кровоточила все сильнее. В пылу сражения Меружан был так захвачен тем, что происходит вокруг, что за весь день так и не заметил, что происходит с ним самим, пока не потерял слишком много крови, не ослаб и не упал без чувств...

В то время как этот железный человек терзался предсмертной мукой, Самвел привел в исполнение свое заветное желание — он освободил пленных. Теперь молодой князь бросился к пурпурному шатру. Он спешил спасти гроб отца: в своей необузданной ярости горцы могли обрушиться на шатер и отомстить князю, пусть даже и покойному, растерзать и разметать по всему полю его тело. Сын ехал отдать последний долг и последние почести покойному отцу. Все его желания исполнились, он мог быть вполне доволен и счастлив, но Самвел был весь во власти печали: ему предстояло увидеть гроб, в котором лежал убитый его рукою отец.

Но вместо мертвого отца он столкнулся с полумертвым Меружаном.

Самвел ехал по полю со своим конным отрядом, когда из ночной темноты донеслось печальное конское ржание, казалось, молившее о помощи. Молодой Мамиконян повернул в ту сторону, и из ночного мрака выступили очертания белого коня. Это был всем известный белый конь Меружана.

— Скорей огня! — велел он.

Юный Юсик зажег факел.

Меружан был распростерт в луже крови ¹⁰ .

При виде врага Самвела охватило какое-то остолбенение, которое возникает равно и от сильной радости и от сильного гнева. Он спешился и некоторое время стоял над умирающим исполином в мучительной нерешительности. Как поступить? Прервать нить угасающей жизни или не прикасаться к раненому?

Конский топот на мгновение прояснил сознание Меружана:

— Есть тут кто-нибудь? — спросил он, силясь поднять голову; она снова бессильно упала на землю.

— Да, — ответил Самвел.

— Чем кончилась битва?

— Армяне победили.

— Победили?! — воскликнул он, снова пытаясь поднять отяжелевшую голову.

— Да, победили, — подтвердил Самвел.

Трагическое известие отдалось в затуманенном мозгу Меружана с такой ужасающей силой, что потрясение привело его в чувство. Несколько мгновений прошло в горьком молчании отчаявшегося, изнемогшего в борении страстей сердца. Он обвел вокруг помутившимся взором, но ничего не увидел.

— Я — Меружан... — произнес он наконец угасающим голосом. — Все кончено... Я ищу только смерти, но она бежит от меня... пытаюсь покончить с собой, но нет сил... Если ты из числа моих славных воинов, если чтишь своего полководца, сослужи последнюю службу... обнажи меч и даруй мне покой... жажду смерти... пусть же я приму ее от соратника, а не от врага...

Он умолк и снова впал в беспамятство.

Самвел подошел и оглядел при свете факелов бессильно распростертое в крови тело. Он заметил, что кровь течет из памятной ему раны, той самой, которую нанес Меружану на Княжьем острове юный Артавазд. Самвел туго перевязал рану и повернулся к своим воинам:

— Вино осталось у кого-нибудь?

— В моем бурдюке есть немного, — отозвался Юсик.

— Дай сюда.

Юсик подал небольшой бурдюк, перекинутый через плечо: во время битвы верный слуга утолял из него жажду своего господина. Самвел взял бурдюк и начал по капле вливать вино в рот умирающему. Потом обернулся к своим людям:

— Сойдите с коней, прикройте раненого щитами и охраняйте. Чтобы никто не смел подходить к нему, пока я не вернусь!

Приказ был без промедления исполнен.

Самвел вскочил в седло и с частью своих воинов помчался к пурпурному шатру отца.

Умудренный жизнью старик Арбак, неотлучно находившийся при Самвеле, покачал головой при виде подобного великодушия и пробормотал: