— Но ты нездоров, о доблестный Меружан.

— Зато мои воины вполне здоровы, о доблестный Гурген.

Послы встали:

— Желаем и тебе полного выздоровления.

Они поклонились и вышли.

Знамя, зловещее появление которого повергло в ужас персидское войско, было поднято на одном из холмов близ руин сожженного Меружаном Нахичевана. Злосчастный город еще дымился в огне и пепле. Знамя развевалось над ним, как весть о грядущем возмездии. Со своей высоты оно господствовало над персидским станом, занявшим собою все плоскогорье у подножия холма.

У знамени стояла княгиня Васпураканская и с нетерпением ожидала, какой ответ принесут ее посланцы. Она была вся в черном, в знак скорби. Черную одежду горя несчастная мать носила, не снимая, с того дня, как до нее дошла роковая весть об отступничестве сына. «Он умер для меня» — сказала тогда с тяжким вздохом добродетельная княгиня и дала обет не снимать эту одежду, пока не искупит и не залечит своими благодеяниями злодейства, совершенные сыном.

Княгиня стояла в окружении предводителей пришедших с нею горцев; в этой группе были также Самвел и Арбак. Юный Артавазд беспокойно бродил вокруг, не зная, чем заняться. По одну руку от княгини стоял рштунийский князь Гарегин, по другую — мокский князь Ваграм и сасунский князь Нерсех.

Войска были рассредоточены. Васпураканцы стояли вокруг холма, на котором находилась их госпожа, рштунийцы залегли в обширных пригородных садах, перерезав тем самым единственный путь к мостам Ернджак и Джуга, сасунцы перекрыли дорогу, ведущую на Арташат, мокцы расположились на небольших холмах вдоль берега Аракса. Персидское войско оказалось в кольце врагов.

Послы возвратились и передали княгине ответ сына. Скорбь черным облаком окутала ее благородное чело, кроткие глаза заволокло слезами.

— Я и не ждала иного ответа, — скорбно сказала несчастная мать. — Было бы чудом, если бы он одумался и раскаялся. Но он болен... Он ранен?..

В ее словах выразилась вся неизбывная мука страдающего материнского сердца. Она еще любила сына, она его еще жалела. Будь хоть малейшая возможность примирить голос совести и голос сердца без боя и без кровопролития, она готова была бы во имя этого на любые жертвы. Она согласилась бы даже оставить сына в его заблуждениях, чтобы он сам решал свою судьбу — если бы он не стал причиною гибели тысяч людей. Он уводил с собою толпы пленных, обреченных на гибель в далекой Персии. Многие из них были ее подданными, они верно служили ей, она любила их, как собственных детей. Мыслимо ли оставить их на произвол судьбы?

Эти горькие мысли терзали безутешную княгиню, когда к ней обратился князь Гарегин Рштуни:

— Мы не должны щадить его! Разве он пощадил свою родственницу — мою жену? Нет! Он повесил ее на башне Ванской цитадели!

Он напомнил про горестную кончину несчастной Амазаспуи.

— Мы не должны, — добавил мокский князь Ваграм, — щадить того, кто обратил в пепел столько городов, кто разорил столько храмов и монастырей, кто помог заточить в темницу нашего любимого государя и нашу всеми чтимую государыню, кто огнем и мечом опустошил всю армянскую землю.

— Кровь смывают только кровью, — вмешался в разговор сасунский князь Нерсех.

— А зло — злом! — вставил юный Артавазд.

Самвел молча слушал.

Рядом с ним стоял старик Арбак. Он неодобрительно заметил:

— Будет ли прок, если вы приметесь смывать кровь водой и воздавать добром за зло? Разве этим вы его победите?

— Тогда он еще более утвердится во зле, — заговорил Самвел. — Это чудовище, это антихрист, который появился в нашей мирной стране и принес с собой голод, резню, руины и скверну маздеизма. Все, что он в силах был совершить, он совершил. Для него не существует ни мук совести, ни раскаяния, он будет и дальше сеять зло в нашей стране. Как жалеть того, кто не оставил для этого ни малейшей возможности? Нет таких злодеянии, которых бы он не совершил! Так мыслимо ли щадить его?

— Я тоже не буду щадить его, — безутешная мать перевела скорбный взгляд на разгневанных князей. — Я надеялась, что мой заблудший сын не пренебрежет слезами матери и свернет с пути зла и потому послала к нему послов. Я надеялась, что он хоть теперь раскается в своих грехах. Но, как видно, в душе его не осталось любви ни к своей матери, ни к своему народу, ни к своей родине; все умерло. А значит, и он умер для меня. Я буду скорбеть о нем, но не стану его щадить. Отныне он не сын мне. Теперь мои сыновья, мои дорогие дети — это те многочисленные пленные, которых мы видим сейчас в цепях в персидском стане. И подобно несчастной Рахили, которая некогда скорбела и не могла утешиться, потеряв своих детей, я тоже не обрету покоя, пока не увижу своих детей свободными. Эти пленные — мои дети, ваши дети, дети всей нашей родины, мы обязаны освободить их. И мы спасем не только их самих, но и их души. Если их угонят в Персию, там для наших несчастных соотечественников всегда наготове палачи Шапуха, и они вынуждены будут или поклоняться солнцу или принять мученическую смерть. Выступив в этот поход, мы поклялись освободить пленных. Мы поклялись также покарать врага, и покарать на нашей земле. Бог помог нам избегнуть всех опасностей, и вот мы здесь. Вот он, наш враг — там, внизу, у наших ног. И теперь только от вашей отваги, о князья, зависит, сбудутся ли наши горячие упования и воля Божья.

— Благословенна воля Господа всемогущего, да святится имя его! — воскликнули воодушевленные князья.

Пока здесь, в войске матери, царило всеобщее воодушевление, там, в персидском войске, ее сын — душа и первопричина раздора в стране Армянской, все еще лежал в своем голубом шатре на роскошном шелковом ложе. Когда ушли послы матери, Меружан долго метался в какой-то лихорадочной тревоге, вовсе незнакомой прежде ни его суровому сердцу, ни его неустрашимому духу. Все его замыслы могли рухнуть в несколько минут, и с ними вместе рухнуло бы и его счастье. После стольких блестящих побед, после поистине невероятных успехов вдруг оказаться побежденным, и кем — женщиной, да еще старой женщиной — эта мысль неотступно терзала его. Будь он здоров, князь никогда не пал бы духом, никогда не оказался бы в плену подобных мыслей. Но он был болен, и плоть его была немощна. Вверить свою судьбу и судьбу своих воинов военачальникам, на которых он не слишком надеялся, казалось ему чересчур опрометчиво. Будь рядом князь Мамиконян, Меружана не терзали бы подобные заботы. Но он лишился лучшего друга и храброго соратника, единственного, кому всецело доверял и на кого всецело мог положиться. Что же делать?

Айр-Мардпет, Карен и другие персидские военачальники все еще сидели у его постели и с нетерпением ждали приказа.

Он обратился к своим подчиненным со следующими словами:

— Только теперь я до конца понял Самвела — и его якобы дружеский приезд к нам, и безжалостное избиение персов на Княжьем острове. Он приезжал к нам разузнать все подробности о нашем стане, оценить наши силы, и прежде чем начать решающую и заранее подготовленную битву, уничтожить предводителей наших войск, обезглавить их и тем легче вырвать победу. Теперь у меня нет никаких сомнений, что он убил своего отца и сейчас находится у моей матери.

— Ты думаешь, Самвел заманил отца в западню по совету твоей матери? — спросил Айр-Мардпет.

— Не думаю. Моя мать слишком благородна, чтобы строить козни, подсылать к нам людей, да и Самвел никогда не опустился бы до такой низости. Однако же я убежден, что он побывал у нас если не но совету моей матери, то уж, конечно, с ее ведома. Самвел прибыл к нам, имея в виду две цели: прежде всего, попытаться убедить своего отца и меня, чтобы мы оставили наши начинания и присоединились бы к нахара-рам, которые не отреклись от христианства и остались верны своему царю и прежнему положению дел; если же убедить нас словами не удастся — пустить в ход меч. Так он и сделал. Он пришел к нам, жертвуя собою но имя общей цели, и можно только позавидовать силе его самопожертвования, которая присуща лишь натурам возвышенным и незаурядным. Будь у меня хоть несколько таких соратников, я был бы счастлив...