— Пусть войдут, — сказал больной.
Айр-Мардпет не смог сдержаться при подобном безрассудстве Меружана, который пригласил послов, даже не спрашивая, кто они и чего хотят.
— Ты всегда так неосторожен, Меружан, — сказал он наставительно, — и твоя самонадеянность не раз уже доводила тебя до беды. Ну как можно принимать каких-то послов, даже не узнав, кто они и зачем явились. А вдруг один из них ударом кинжала нанесет тебе новую рану, на сей раз смертельную, даже зная, что и сам будет убит на пороге твоего шатра? Мало ли известно таких случаев!
— Немало, — спокойно подтвердил больной. — Но я знаю, что это за посольство.
— Откуда?!
— Оттуда! Взгляните-ка вон на тот холм, — и он указал рукою в сторону развевавшегося стяга.
— Знамя! — в один голос вскричали все присутствующие.
— Узнаете это знамя?
— Плохо видно... тут довольно далеко.
— Со мной трудно соперничать в остроте зрения. Я вижу совершенно ясно. Точно такой же стяг с крылатым драконом развевается и над моим шатром. Это родовое знамя князей Арцруни, и никто, кроме меня и моей матери, не смеет поднимать его. Раз оно перед нами, значит, под ним стоит моя мать, а с нею ее войско. Послы, конечно, от нее. Я должен их принять.
Все молчали в растерянности и замешательстве.
Больной был вне себя от гнева, и это словно вдохнуло в него новые силы. Новая, неожиданная боль от удара в сердце уняла невыносимую боль от раны, как один яд подавляет действие другого. Меружан приподнялся и сел в постели. На него накинули легкий шелковый халат. Потом он обратился к окружающим:
— Ну что, друзья мои? Стоило мне всего на день оставить войско на вас, стоило всего одну ночь поспать спокойно, и вы уже прозевали, что происходит вокруг, и враг окружил нас. И притом самый страшный враг — моя мать.
Все опустили головы, устыдившись и не находя, что сказать в свое оправдание. Меружан, между тем, повторил:
— Пусть послы войдут.
У входа в шатер появились послы. Их было трое — кряжистые, еще крепкие старики с густыми бородами, вооруженные с ног до головы. Они низко поклонились и остались стоять у входа. Меружан узнал всех троих. Это были старые полководцы дома Арцруни.
Высокомерный и самолюбивый князь едва не задохнулся от гнева при мысли, что посланцы матери застают его в постели, немощным и страдающим от раны. И вместе с тем его очерствелое, наглухо закрытое для всего армянского сердце забилось сильнее, когда он увидел знакомые лица знакомых людей: в нем заговорили давно забытые воспоминания.
— Пожалуйте сюда, — сказал он приветливо. — Садитесь.
Они вошли и сели на ковер у ложа больного.
Меружан вновь протянул руку за прохладительным напитком, наполнил серебряную чашу, поднес к дрожащим губам и, освежив пересохшую гортань, обратился к послам матери:
— Рад вас видеть. Хочу надеяться, что вы пришли с добрыми намерениями.
— И да и нет, о доблестный Меружан, — заговорил один из послов. — Ты, конечно, узнал нас: ведь чуть ли не со дня твоего появления на свет мы верно служим славному роду, высокая честь принадлежать к которому дарована тебе судьбой. Каждый из нас носит на теле следы от сотен ран, полученных в бесчисленных битвах во имя чести и славы твоего рода. Но в последнее время словно некий злой дух вмешался в жизнь нашей любимой страны. Наши нивы залиты кровью, наши города стали грудами пепла. Внутренняя междоусобная война нарушила мир в стране, а потом — и мир в семье. Сын восстает против отца, отец губит своих сыновей; мать лишает сына материнской любви и ласки, сын ни во что не ставит материнскую заботу. Плач и стенания, слезы и рыдания стали ныне уделом злосчастных семей, в которых прежде царили мир и любовь.
Больной опять протянул руку к прохладительному напитку и освежил запекшиеся губы. Старый воин между тем продолжал:
— Такая же распря разгорелась и в мирном доме князей Арцруни, о доблестный Меружан. Ты, конечно, не забыл приема, оказанного тебе твоими горожанами, когда ты прибыл в Адамакерт и ступил на порог славного жилища своих предков. Твоя мать закрыла перед тобою двери отцовского дома, твоя жена отвернулась от тебя, твои дети сказали: « Ты нам не отец». И ты, понурив голову, пошел прочь от родового гнезда, где был прежде князем и господином. Твоя семья смотрела тебе вслед со слезами в глазах. Так родные и близкие провожают гроб, когда его опускают в могилу. Падают комья земли, и вечный мрак скрывает умершего от его близких. Твоя семья тоже считает, что ты умер и взят могилой, о доблестный Меружан: ты умер для них нравственно, умер духовно... Вот причина той скорби, в которую была погружена твоя столица, вот почему все дома были обтянуты черным и всюду развевались траурные флаги. Ты погиб и для своих горожан: ты отрекся от святой веры, которую исповедовали твои предки, ты ополчился против церкви, спасительная купель которой освятила твое появление на свет, ты предал родину, за которую столько раз проливали кровь твои предки. Да, ты погиб и для своей семьи и для своих горожан. Но не земля и не мрак могилы похитили тебя у них, а тот стыд и позор, то несмываемое пятно, которыми ты покрыл и самого себя и славное имя рода Арцруни...
Он поднял руку к изборожденному морщинами лбу, пригладил кустистые брови, словно они мешали излиться огню его горящих глаз, и продолжал:
— На справедливое возмущение твоей семьи и праведный гнев твоих горожан ты ответил неслыханно жестокой местью, о доблестный Меружан. Вместо того, чтобы одуматься, свернуть с гибельного пути и снова заслужить их любовь и уважение, ты прибег к насилию: ты безжалостно сжег город Ван, принадлежавший тебе и твоим предкам, ты беспощадною рукой угнал в плен собственных подданных. В чем их вина, чем провинились твои горожане? Тем, что не подчинились тебе, не пожелали иметь отступника князем и господином?
Он показал рукой на знамя, развевающееся на вершине холма, и сказал:
— Взгляни туда, о доблестный Меружан! Там развевается знамя твоих предков. Под ним стоит твоя мать, повелительница всего Васпуракана. Она предлагает тебе сделать выбор между ее материнской любовью и карающим мечом ее верных подданных. Выбирай же! Повинуясь заповедям христианства и голосу материнской любви, она готова простить тебя, готова предать забвению все горестные события прошлого, если ты распустишь персидскую армию, возвратишь армянских пленных и положишь конец междоусобной войне. Если ты согласен, она протянет тебе для поцелуя материнскую руку, ты снова станешь князем и повелителем Васпуракана, и твой народ преданно и покорно склонится перед тобою. Если нет, снова прольется кровь, и пусть битва рассудит, какова Божья воля.
Все присутствующие слушали посла со скрежетом зубовным и поражались долготерпению Меружана. Айр-Мардпет спросил с подчеркнутым презрением:
— И сколько же войска привела с собой княгиня Васпуракана?
Посол посмотрел на него исподлобья, но ответил:
— Она привела с собою достойнейших мужей Васпуракана, Айр-Мардпет. С нею также быстроногие мокцы, с нею са-сунцы со своими исполинскими луками, с нею наводящие ужас рштунийцы. С нею всеми нами почитаемая крестная сила!
Айр-Мардпет расхохотался:
— Княгиня понабрала черни со всех армянских гор!
Меружана покоробило вмешательство Айр-Мардпета и,
особенно, пренебрежительное отношение к матери. Он уважал свою мать как врага, с которым можно бороться, но которого нельзя ненавидеть. Притом же, будучи сам человеком суровым и жестоким, он умел, однако, ценить все высокое, возвышенное и благородное. Вот почему Меружан обратился к послам почти ласково:
— Хвалю рвение, с которым моя мать защищает интересы своей страны. Хвалю и ту смелость, о доблестный Гурген, с которой ты столь точно передал мне слова матери. Надеюсь, и мой ответ ты передашь с такою же точностью. Скажи ей: если она — моя непреклонная мать, то я — ее непреклонный сын. Вскормленный молоком львицы должен же и сам хоть немного походить на льва! Пусть она не пытается лишить меня наших родовых качеств. Я не собираюсь ни порицать ту непростительную встречу, которую она устроила мне в Ада-макерте, ни восхвалять правильность избранного мной пути: время подобных объяснений уже миновало. Скажу только, что если у князей Арцруни и есть качества, достойные уважения, то это прежде всего их настойчивость. Пусть не пытается сломить мою волю, пусть не пытается повергнуть меня в сомнения и колебания. То, за что взялся, я доведу до конца, и нет на свете силы, способной свернуть меня с избранного пути. Пусть меч рассудит, на чьей стороне воля Божья! Она сама того пожелала.
