Голубой шатер Меружана выглядел еще великолепнее в первых лучах солнца, нежно переливавшихся на его позолоченных столбах. И все-таки сегодня этот роскошный шатер много потерял в блеске и привлекательности в сравнении с тем, что он являл взору после восхода солнца в другие дни. Обычно по утрам сюда сходились все военачальники, приветствовали своего могучего главу, и каждый докладывал о состоянии дел в войске. Затем они садились за роскошный завтрак у гостеприимного хозяина.
В это утро в шатре никого не было. Тяжелый занавес был приподнят лишь до половины, слуги ходили на цыпочках, стараясь не шуметь. Время от времени неслышными шагами подходили различные военачальники, шепотом справлялись о здоровье князя и так же бесшумно уходили.
Князь занемог, князь не вставал с постели. Вокруг его роскошного ложа сегодня толпились одни лекари; они с особой заботливостью накладывали на рану целительный бальзам.
— Скажите только одно, — требовал ответа больной, — кость задета?
— Да минуют тебя злые козни Аримана, о сиятельный князь, — в один голос ответили врачи, — кость цела, как свет наших очей. Будь она повреждена, мы не стали бы скрывать.
— Так отчего же эта невыносимая боль... Эта изнурительная слабость?
— Рана глубока, сиятельный князь. А слабость — от большой потери крови. Княжий остров не близко, и всю дорогу из раны струилась кровь.
— А этот жар, который сжигает меня? Сколько раз я был ранен и никогда не чувствовал такого жара... Уж не отравлена ли стрела?
— Да ниспошлет тебе исцеление светозарный Ормузд, о сиятельный князь, — хором отозвались лекари. — Если в твоей ране есть хоть капля яда, пусть наши тела пропитаются им насквозь. Ничего такого нет. А жар вызван простудой. Холодные воды Аракса, которые ты рассекал, и сильный ночной ветер застудили тебя: ты ведь совсем промок. Но с Божьей помощью все это пройдет, и пройдет скоро.
Рядом с больным стоял прохладительный напиток, и он то и дело подносил его к губам, чтобы погасить огонь в груди. Заверения врачей нисколько не успокоили его, однако он прекратил расспросы и отвернулся к стене. Меружан боялся только отравления, обычные раны стали для него настолько привычны, что уже не пугали. За одну ночь князь Арцруни поразительно изменился: красивое лицо побледнело, осунулось, на мужественное чело легли восковые тени, словно он болел уже не первый месяц.
Слуга доложил, что высшие военачальники просят принять их.
— Пусть войдут, — велел Меружан.
Аекари отошли в сторону, когда в шатре появились Айр-Мардпет, полководец Карен и несколько других военачальников. Первые двое сели по обе стороны от ложа князя, остальные чуть поодаль. Они начали было расспрашивать больного о здоровье. Он перебил:
— Посланные вернулись?
— Вернулись. Князя Мамиконяна так и не нашли, и о нем все еще ничего не известно, — удрученно ответил Айр-Мардпет. — А тела остальных погибших уже доставлены в расположение наших войск.
Когда стало известно о событиях на Княжьем острове, из стана тут же, прямо ночью, послали на помощь отряд легкой конницы, но он подоспел, когда все было уже кончено. На рассвете персы прочесали весь остров и нашли убитых и несколько тяжело раненых. Тело отца Самвела тоже нашли и доставили в стан вместе с остальными, но Айр-Мардпет скрыл это от больного, чтобы не волновать его еще больше.
— Это меня удивляет, — заметил Меружан. — Если сын заманил отца в западню и поднял на него предательскую руку, в чем я не сомневаюсь, мы должны были, по крайней мере, найти тело.
— Все произошло на берегу Аракса, — заметил один из лекарей. — Отчего не предположить, что отцеубийца бросил тело в Араке, чтобы замести следы?
— Самвел не поступил бы так бесчеловечно, — возразил больной. — Он мог убить, но не надругаться над телом отца.
— Ия того же мнения, — сказал Айр-Мардпет. — Сразу видно, что этот сдержанный, учтивый и меланхоличный юноша так же суров, но и так же великодушен, как и его отец. Никто из персидских юношей не пострадал: он не пожелал сводить счеты с детьми. Они сами рассказывают, что когда люди Самвела рыскали как звери по острову и убивали всех подряд, подросткам они дали возможность бежать.
— Странно, что не нашли даже коня, — заметил Карен.
— Что же тут удивительного? — возразил Айр-Мард-пет. — Просто среди всеобщего переполоха кто-нибудь из людей Самвела вскочил на него и ускакал.
— Все может быть, — согласился Карен. — Вот и со мной случилось то же самое. Ни разу за столько войн не доводилось терять коня, а на сей раз пришлось. И можете себе представить при каких обстоятельствах? На моем пути оказался дядька Самвела, этот коварный старик но имени Арбак. Совершенно неожиданно он кинулся на меня и первым же ударом копья уложил на месте моего коня. Я остался пешим. Другого выхода не было, пришлось выбить беднягу из седла и воспользоваться его конем. Но он сопротивлялся так яростно, что уступил его, только переселившись в лучший мир.
Перс начал подробно расписывать поединок, и трудно сказать, чего было больше в его рассказе — бесстыдной лжи или беззастенчивого хвастовства. Как он обманом завладел конем Арбака, мы уже знаем. Однако появление на коне противника выглядело веским подтверждением россказней о вымышленных подвигах.
Больной не слушал: его пылавшая лихорадочным жаром голова была занята исчезновением князя Мамиконяна. Оно вызвало в Меружане бурю сомнений и недоумений. Айр-Мардпет скрыл, что князь убит и его тело уже доставлено в стан, не желая усугублять страданий больного, но тем самым поверг его в раздумья еще более мучительные. Что если сын сумел переубедить отца, сбил его с толку и они бежали вместе? К чему это может привести, если окажется правдой? Неужели же князь Мамиконян, связанный с ним столь крепкой, нерушимой клятвой, может изменить Меружану? Предать родственника, друга, соратника?..
Князь был погружен в эти мысли, когда снова заговорил персидский военачальник Карен; он принялся рассуждать, что самую большую ошибку они совершили уже тогда, когда отправились на охоту, хотя жрецы и предостерегали, что не следует трогаться с места. Предсказание сбылось: они поехали на Княжий остров и попали в западню.
— Ошибкой было не только это, — добавил Айр-Мардпет. — Хуже всего, что мы стали посмешищем, ибо угодили в силки, расставленные какими-то мальчишками.
Больной возмутился.
— Эти «мальчишки» — нам не чужие, Айр-Мардпет, — гневно сказал он. — Они нашей крови! Ты и сам с радостью принял бы участие в совместной с ними охоте — если бы тебя пригласили. Но мы не пожелали омрачать общее веселье твоим присутствием.
Отповедь была довольно резкой. В иных обстоятельствах спесивый царедворец, пожалуй, и не смолчал бы, но на этот раз он решил поберечь больного. Меружан же сразу отвернулся и перестал замечать евнуха.
Пока в голубом шатре Меружана велись эти тягостные, невеселые разговоры, когда каждый, запутавшись в печальных сомнениях, не знал, упрекать своего собеседника или утешать его, когда все были удручены и охвачены унынием, в отдалении, на одном из холмов близ сожженного города, на длинном древке взвилось радужное полотнище. Никто в персидском войске пока не обратил на это внимания, хотя утренняя дымка уже рассеялась, солнце стояло высоко и все вокруг было залито яркими лучами. В свете дня знамя бросалось в глаза еще явственнее. Оно реяло, развевалось, колыхалось от легкого утреннего ветерка; казалось, это некий злой дух расправляет свои многоцветные крылья, стремится взлететь, ринуться с высоты на персидское войско и раздавить, уничтожить его. Первым заметил знамя Меружан и долго не отводил от него встревоженного взгляда. Знамя было окаймлено черным, а родовой знак на нем он узнал в мгновение ока — и содрогнулся. Уцар молнии не мог быть убийственнее этого разноцветного полотнища; его появление оказалось сильным ударом для бестрепетного сердца князя Арцруни. «Безжалостная... она так и не перестает преследовать меня»... — подумал Меружан, и на его бледном лице мелькнула горькая усмешка, которая всегда появлялась в трудные минуты. Он уже все понял. Последние сомнения рассеялись, когда вошел один из слуг и доложил, что прибыли послы и просят принять их.
