Бенни Хиллом в РУОПе называли одного из трех заместителей начальника управления, а именно — Серафима Данииловича Лейкина. Полковник Лейкин действительно внешне очень напоминал известного английского комика и так же, как и его британский «близнец», был человеком веселым, общительным и по-своему незаурядным. Незаурядность Серафима Данииловича заключалась не только в том, что он — еврей — дослужился до полковничьих погон, и даже не в том, что на праздничных собраниях, посвященных Дню милиции, Лейкин любил исполнять под балалайку сатирические частушки собственного сочинения. Уникальность Серафима Данииловича выражалась в том, что в РУОПе, где он числился заместителем начальника управления, никто толком не знал, чем, собственно говоря, Лейкин конкретно занимался. Происходил Серафим Даниилович из «замполитов» и в душе остался пламенным комиссаром — только теперь уже не родимой коммунистической партии, а новой демократической власти. Всем сердцем приняв проходившие в стране преобразования, полковник Лейкин полностью отдался «делу реформирования» и периодически заводил на эти актуальные темы задушевные беседы с операми, доводя последних чуть ли не до истерик своей участливой теплотой и доброжелательностью.
Надо сказать, что сам Серафим Даниилович считал себя человеком счастливым, нашедшим свое призвание. Работа в милиции — каждому ясно — сообразительности требует, а сообразительность и пытливость ума проявились у Лейкина еще в глубоком детстве. Его, сироту, воспитала мать сестры — тетя Капа, души не чаявшая в своем Симочке. Симу часто во дворе обижали — то петушка на палочке хулиганы отнимут, то вообще просто так по шее дадут. Так Симочка в отместку им разные хитрости придумывал: например, кошелечек с какашками внутри хулиганам подбросит, те залезут в кошелек, а там ведь не деньги — вот пальчики-то и в дерьме… Мелочь, а приятно! Или, скажем, положит мячик на дорожке резиновый, да не простой, а с камушком внутри. Разбежится хулиган, пнет мячик — и воет потом, сердечный, на одной ноге прыгает… Эти поучительные историй из детства Серафима Данииловича знало все управление, потому что он сам о них любил рассказывать родному личному составу.
К слову сказать, в каких-то вопросах полковник Лейкин действительно был человеком абсолютно незаменимым — когда требовалось, например, комиссию из Москвы принять по «высшему разряду», никто не мог организовать все так продуманно и грамотно, как Серафим Даниилович. Без него, вообще, не обходились ни один праздник, ни одна торжественная дата. А еще полковник Лейкин умел и любил говорить на тему беспощадной борьбы с озверевшей преступностью — правда, желательно, не в милицейской аудитории, а в какой-нибудь другой. С первым замом полковником Ващановым Серафим Даниилович успешно соперничал в борьбе за внимание со стороны городской прессы, особенно же любил давать интервью телевизионщикам. Газетное интервью — это все-таки скучно, там за строчками человек не виден, а на телевидении, там как раз чрезвычайно важны и мимика, и интонация, и многозначительные паузы…
Несмотря на то, что полковник Лейкин яро ратовал за «железный порядок в новой демократической России», называя «говном» метущуюся интеллигенцию с ее вечными «прибабахами», был он на самом деле человеком абсолютно покладистым и добродушным. И поскольку в оперативной работе Серафим Даниилович разбирался, мягко говоря, слабо — все в управлении ценили те не очень часто выпадавшие периоды, когда он становился исполняющим обязанности начальника: Лейкину ведь при желании любой начальник отдела мог «впарить» что угодно, подав под нужным «соусом», — полковник любил чувствовать свою значимость и легко подписывал такие бумаги, на «пробивание» которых и с Ващановым, и с начальником управления полковником Кузьменко ушло бы много времени и нервов. Бог берег Серафима Данииловича. Как он до сих пор не наподписывал документов, за которые бы с него спросили «по всей строгости» — не знал никто.
Именно через полковника Лейкина Кудасов и решил «пропихнуть» вопрос об «уплотнении» работы по Антибиотику. Начальник управления полковник Кузьменко лежал в госпитале уже неделю (осенью у него всегда обострялись старые, еще в Афганистане заработанные болячки), Ващанов отбывал в Финляндию… А третьего заместителя, майора Шахраметьева (самого способного и перспективного, кстати говоря) оставить исполняющим обязанности никак не могли ввиду явной, вызывающей даже, молодости. И вообще, ставить исполняющим обязанности майора при живом, так сказать, полковнике — это просто неприлично и «политически вредно».
Нет, Никита Никитич, делая ставку на краткий период начальствования Бенни Хилла, вовсе не был уверен в том, что Ващанов — предатель и что через него уходит информация. Но раз сомнения все-таки появились — лучше подстраховаться лишний раз. Береженого, как известно, Бог бережет. К тому же с Лейкиным решить все вопросы будет действительно проще, потому что Серафим Даниилович весьма смутно представлял себе, кто такой Антибиотик, чем он занимается и какое отношение имеет к Виктору Палычу Говорову.
Погружение в работу помогло Кудасову дотянуть до вечера — думать себе о Даше он запретил категорически, но… Никита все-таки был не роботом, а живым человеком, поэтому, конечно же, он о ней все равно думал. И не только думал — трижды даже за телефон хватался, намереваясь позвонить в двести семьдесят второй номер отеля «Санкт-Петербург», но каждый раз заставлял себя класть трубку обратно на рычаг.
Много нервных клеток у Кудасова отмерло навсегда в этот бесконечный рабочий день, но и он закончился…
Ровно в 20.00 Никита Никитич уже ждал Обнорского в спортзале «Динамо». Андрей запаздывал, Кудасов, сидя на скамеечке у стены, наблюдал за парами, отрабатывающими на татами приемы рукопашного боя. Незаметно для самого себя Никита задремал, привалившись к стене. Очнулся он от осторожного похлопывания по плечу — перед ним стоял Обнорский, улыбался во весь рот:
— Ну, вот — спят усталые игрушки! Совсем ты замотался, старина — где садишься, там и вырубаешься… Извини за опоздание, пробки на набережных. Давай разомнемся и поспаррингуем — весь сон как рукой снимет.
Никита покачал головой:
— Нет, старик, ты уж извини, я сегодня — пас… Грипп что-то никак не проходит… Ты поработай, если хочешь, я посижу, посмотрю. А потом в сауне вместе попаримся…
— Вот уж фигушки, — рассмеялся Андрей. — Ты же знаешь — я ленивый, как барсук. Для меня каждый законный повод увильнуть от физической нагрузки — счастье. Так что давай-ка вместе в сауну…
Никита усмехнулся — он вспомнил, как не так давно впервые привел этого «ленивого барсука» в динамовский спортзал — там как раз группа из ОМОНа тренировку проводила. Один из «омоновцев», узнав, видимо, журналиста, вызвал Серегина на спарринг-схватку. Звали этого парня Васей, и на своих плечах пятьдесят шестого размера он в служебное время носил сержантские погоны. Васины коллеги, предвкушая интересный спектакль, шутливо подбадривали стокилограммового сержанта — советовали ему сразу сдаться, а не то «корреспондент зашибет ненароком»… Андрей к этим шуточкам отнесся спокойно, быстро размялся и вышел на татами.
Спектакль и впрямь получился интересным — Вася валял худощавого по сравнению с ним журналиста, как хотел. Вот только почему-то Обнорский подозрительно легко вставал после каждого броска или удара… Кудасову, с беспокойством наблюдавшему за спаррингом, в конце концов стало казаться, что Андрей просто забавляется, валяет дурака… Видимо, это понял и Вася, потому что он как-то очень завелся, глаза его налились кровью, и схватка мало-помалу перестала походить на тренировочный спарринг…
А потом произошло что-то очень странное — когда сержант, взревев, поймал журналиста в «мертвый» захват левой рукой за шею и попытался добить Обнорского правой, Андрей остался на ногах, а вот Вася почему-то молча упал лицом вниз, словно абсолютно неодушевленный манекен. При этом никто из зрителей никакого удара, или тычка, или просто хоть как-то выраженного движения Обнорского — не заметил. Казалось, что сержант просто упал в обморок от перенапряжения. Журналист, кстати говоря, тоже не повел себя, как победитель — он удивленно посмотрел на зрителей и спросил, кивнув на неподвижное тело:
