Шаман прижал руку к боли, что разгоралась между ног.

— А Уранн накажет Дрэгонсбэйна? Буду ли я отмщен?

— Это, — беззаботно ответила Келгрис, — зависит от твоего поведения. Будешь вести себя, как подобает… мм… Идущему Небесной Тропой, может быть, что-то и получишь. Вызовешь наше неудовольствие, и твоя душа станет игрушкой в ледяном аду. Или чем-нибудь еще. Что касается этого… — один из пальцев, сжимавших член Полтара, разогнулся и ткнул в съежившуюся от страха мошонку, — священник, если ему назначено служить каналом энергии, обязан оставаться непорочным. Непорочным. Ты еще помнишь, что означает это слово?

Давление усилилось. Полтар почувствовал, как рвется кожа, как растекается кровь.

— Да, — завопил он. — Да! Непорочным!

— Отныне ты не изольешь семени без моего позволения. Ты меня понял?

— Да, да, да…

Полтар заплакал от боли.

Пальцы разжались так же внезапно, как и стиснулись, и шаман, отшатнувшись от деревянной рамы, упал у двери.

— Ладно, в таком случае продолжай, — тем же беззаботным тоном посоветовала Келгрис. — Продолжай и… гм… радуйся, что боги вернулись к тебе.

Шаман распростерся перед обнаженным, будто распятым на раме, телом. Лежать на голом, грубом полу, прижавшись к нему изуродованным членом, было нестерпимо больно, но он лежал недвижимо, дрожа и молясь, пока голоса и настойчивый стук в дверь не привели его в чувство.

Все еще трясясь от страха, Полтар поднял голову и огляделся. Келгрис исчезла, оставив после себя полную неподвижность. В комнате было темно, свечи потухли. Проникавший через окно звездный свет позволял рассмотреть жуткий силуэт на деревянной раме: привязанное тело, вытянутая, сломанная шея, свисающая безжизненно голова, широко открытые глаза с застывшим в них немым укором.

И улыбка на мертвых губах — словно печать Келгрис.

На то, чтобы все поправить, ушло около часа. Весь фокус был в инерции.

— Не позволяй им останавливаться, — говорил ему в тот день Флараднам, лежа на носилках в медицинской палатке. Говорил тяжело, хрипло, и на лице его перекатывались под кожей узлы боли. Снаружи шумел летний дождь, земля раскисала, превращаясь в предательскую, скользкую грязь. — Не давай им времени на раздумье, не позволяй ныть и жаловаться. От тебя требуется уверенность. Найди эту уверенность, Гил, а не найдешь — сыграй. Главное — уведи их отсюда. Заставь их шевелиться.

С носилок Флараднам уже не встал.

По склону горы, под дождем, меся грязь, уныло тащились остатки разбитого экспедиционного корпуса. Кольчуги и некогда веселенькой расцветки форма казались пятнами пестрой плесени на фоне посеревшего ландшафта. Стоя у выхода из палатки и стараясь не слышать хриплых стонов и зубовного скрежета за спиной, Рингил всматривался в пелену ливня. Как сделать то, о чем говорил Флараднам? Он не просто не знал, он даже не представлял себе. Кириатские боевые машины пришлось бросить, они вязли в грязи. Раненые и умирающие исчислялись сотнями. Рептилии наступали.

От Гэллоус-Уотер их отделял двухдневный марш — на юго-восток, по открытой гористой местности.

Не позволяй им останавливаться.

Сначала привести в чувство раненых стражников, поднять их, заставить всех поверить, что ничего серьезного не случилось, что большого ущерба их здоровью Дарби не причинил. Принести холодной воды со двора Шалака. Отвести весь отряд в таверну на другой стороне улицы через переменившуюся в настроении толпу. Пустить по кругу вино, заплатить за все и не пожалеть денег, чтобы люди задержались надолго. Пригласить музыкантов. Попробовать самому жуткое хозяйское вино, не забывая при этом улыбаться во весь рот. Понаблюдать за шлюхами, глаза у которых разгорелись, как у кошек при виде мясных обрезков. Играть роль благородного, но не кичливого господина, пока недавняя стычка не позабудется, не растает в общем веселье.

И уйти.

Рингил ускользнул незаметно, когда пошли песни и мягкие синие сумерки уже ползли вверх по улице от реки. В небе во всей своей красоте сиял Обруч. Площадь опустела, лишь кое-где торопились домой прохожие да фонарщики с лестницами нарушали тишину вечера. После шумной, горячей атмосферы таверны здесь было прохладно и спокойно. Он перешел улицу в направлении домика Шалака и увидел сидящего на ступеньке Дарби. Рингил подобрал валявшуюся на мостовой дубинку и рассеянно покрутил ее в руке.

— Хочешь сувенир? — спросил он, протягивая дубинку ветерану.

Тот покачал головой, погладил лежащую на коленях палку и, словно сонный ребенок, обнял себя за плечи.

— Мне и Старушки Лурлин достаточно. Мы с ней давно знакомы.

— И то верно.

— Премного благодарен вашей милости. За то, что вмешались. Похоже, меня сегодня одолели. — Старый солдат поднял руку, осторожно ощупал разбитое лицо. На пальцах осталась засохшая кровь. Он скорчил гримасу. — Точно, отделали как следует. Боюсь, ребро снова треснуло.

— Идти можешь?

— Да, господин, конечно. Насчет этого не сомневайтесь. Прямо сейчас и уберусь. Больше вы меня не увидите. Я ведь и задержался, только чтобы вас поблагодарить.

— Я не то имел в виду. — Рингил запустил руку в изрядно похудевший кошелек, извлек пригоршню монет. — Послушай, здесь…

Ветеран покачал головой.

— Нет, господин. Об этом и речи быть не может. Вы и так мне помогли. В наше время доброго человека не часто встретишь. Эти писцы, будь они неладны, да законники-извращенцы весь город держат за яйца. Даже если ты дрался за них всех с ящерицами — им наплевать.

— Знаю, — кивнул Рингил.

— Да, господин, вы-то знаете. — Выражение разбитой в кровь физиономии изменилось, и Рингил не сразу понял — то было смущение. — Видел вас при Рахале, господин. Бился футах в двадцати от вас, когда драконы нагрянули. Не сразу вспомнил, память уже не та, что была когда-то. Но как клинок ваш увидел…

Рингил вздохнул.

— Такой не забудешь.

— Точно.

Вечерние сумерки сомкнулись над ними. На другой стороне улицы фонарщик обжег пальцы и негромко выругался. Рингил тронул дубинкой камешек. Он уже привык к распространяемой Дарби вони и почти не замечал ее. На войне, бывало, воняло и от него.

— А вот я, боюсь, тебя не помню.

— И немудрено. С какой стати? Нас в тот день было много. Жаль, не попал с вами к Гэллоус-Гэп.

Теперь уже Рингил скорчил гримасу.

— Жалеть не о чем. Мы потеряли там даже больше народу, чем при Рахале. Оказался бы там, скорей всего, сыграл бы в ящик.

— Да, наверное. Но ведь при Гэллоус-Гэп мы победили.

Из таверны донесся взрыв смеха. Кто-то затянул новую песню. Военную, из классики. «Кровью ящериц мы умылись». Похоже, боевой ритм отбивали кулаками по столу. Дарби не без труда, моргнув от боли, поднялся.

— Я, пожалуй, пойду, — пробормотал он сквозь стиснутые зубы и, криво усмехнувшись, кивнул в сторону таверны. — Не хотелось бы попасть им под горячую руку. Ладно если б только пили да девок тискали, а то ведь как разгорячатся, как патриотический зуд взыграет, так захочется крови. Вот и пойдут искать виноватого.

Рингил взглянул на окна Шалака — пожалуй, надо зайти да помочь старику потушить огонь.

— Наверное, ты прав.

— Да, господин. — Дарби расправил плечи. — Ну, я пошел. Приятно потолковать с тем, кто понимает. Вы уж извиняйте, что встретили меня не в лучший час. Я не всегда такой.

— Я и не думаю…

— Просто воспоминания не дают покоя. Как клеймо в голове. Иногда так и лезут. Только выпивка и спасает, господин. Выпивка да еще фландрин, когда удается раздобыть. — Он неуклюже, стараясь не встречаться с Рингилом взглядом, повертел палку. — Сказать по правде, господин, я уже не тот, что был прежде.

— Мы все уже не те. — Рингил качнул головой, отгоняя мрачные мысли. Сказать бы что-то хорошее. Что-то такое, что понравилось бы Флараднаму. — Но, по-моему, сегодня ты держался неплохо. Одному точно ребро сломал, а другой, похоже, до сих пор не соображает. Так что твоя Лурлин в порядке.