– Смотри, – сказала она, – чибисы.

Две черно-белые птицы зависли над морем, расправив крылья. Сначала он подумал, что это чайки, но она знала их точное название, и ему это пришлось по душе. Птицы парили и ныряли вниз, пока они шли к морю. Даже с вершины холма было слышно, как вдали ревели, а потом затихали волны.

– Искупаться не хочешь? – спросила она.

Майки рассмеялся, надеясь, что она шутит. Они мигом заработают переохлаждение, если рискнут искупаться в такой день.

– Там есть тропинка, она ведет вниз, – сказала она. – Раньше я каждые каникулы здесь жила, и мы каждый день ходили купаться.

Они остановились и посмотрели на воду. Встали под крону дерева; вокруг дождь капал с веток. Вдали, под облаками, небо было цвета угля. И свет был какой-то странный, как будто надвигался шторм.

– Расскажи про твоего деда и бабушку, – сказал он.

Ее рассказ был похож на кадры из фильма – солнечные дни и пикники, лапта и крикет на пляже. Имя брата она не упомянула ни разу, и Майки задумался, почему – то ли осторожничала, то ли он с ней на каникулы никогда не ездил. Может, ее дед с бабушкой уже тогда просекли, что к чему, и избегали его приглашать. По ее словам, они были очень милыми людьми.

– Когда мы сюда в прошлом году переехали, – продолжала она, – мне так хотелось почаще бывать у них, но сразу после переезда дедушка умер. – Она печально улыбнулась. – Три сердечных приступа подряд. Я даже не знала, что так бывает.

Он взял ее за руку. Она не отпрянула, только посмотрела на их сплетенные пальцы.

– А потом бабушка сошла с ума, – прошептала Элли. – Она еще какое-то время жила с нами. Сидела на стуле наверху лестницы каждую ночь, всю ночь напролет. Говорила, что если уснет в кровати, то ночью вся зарастет паутиной. Моего отца это бесило жутко, вот он и отправил ее в дом престарелых. Теперь маме приходится ехать к черту на куличики, чтобы просто выпить чаю с собственной матерью.

Майки поднес ее руку к губам и поцеловал. Он не знал, зачем это делает, но ему это показалось подходящим – к морю, дождю, печальному разговору. И он понял, что попал в точку, потому что она снова посмотрела на него как на героя.

– Пойдем, – сказала она, – недалеко осталось.

– Не думала я, что тут так будет, – проговорила она. – Так уныло.

У камина стояло старое бабушкино кресло, а у окна – дедушкин стул с твердой спинкой. У противоположной стены – диван. Но всю остальную обстановку вынесли – ни книг, ни фотографий на полках, ни безделушек, ни телевизора не осталось.

– Я-то думала, мама ездит сюда, чтобы отдохнуть от папы, а она, оказывается, разбирала вещи.

Майки слегка коснулся ее плеча:

– Холодно тут, потому и неуютно. Давай отопление включим.

Они вместе пошли на кухню и стали искать бойлер. В конце концов, нашли в шкафу на кухне. Бойлер был допотопный, с запальником, который нужно было придерживать, и рычажком, на который нужно нажимать. Элли стояла рядом, пока Майки разбирался что к чему. Кажется, он знал, что делать, и ей это нравилось.

– Он отключен, – сказал наконец Майки. – Значит, и электричества, наверное, нет. Пойду гляну, нет ли тут керосиновой лампы.

Пока он искал в чулане, Элли вернулась в гостиную, встала у камина и потерла ладони, будто так можно было согреться. Ее вдруг охватила грусть. Она-то думала, что тут будет здорово, что они найдут настоящее пристанище и в окна, как в детстве, будет литься солнечный свет.

– Ничего, – сказал он, вернувшись, – даже овечек не нашел.

– Извини. Притащила тебя в такую даль, а оказалось, тут делать нечего.

– Ты не волнуйся… – Он толкнул ее локтем. – Я люблю приключения.

Как мило, какой же он добрый. Отец с Томом давно бы уже устроили скандал – мол, зря притащились в такую мерзлоту. Они бы сейчас шагали к шоссе в поисках ближайшей стоянки такси. А Майки вот стоял и улыбался. У нее на душе потеплело.

– Все равно прости. – Она имела в виду за все – за коттедж, за Карин. За все. Все это было так несправедливо. Элли вытерла лицо рукавом и улыбнулась, вложив в эту улыбку как можно больше оптимизма. – И что будем делать?

Он рассмеялся:

– Погоди. Сейчас вернусь.

Он вышел в коридор, а потом и на улицу. Она услышала его шаги по гравию; он шел к воротам. Села в бабушкино кресло у пустого камина и стала ждать, что будет дальше. Майки отсутствовал недолго и вернулся с ворохом старых газет и корзиной дров и хвороста.

– Видел сарай, когда мы сюда шли, – сказал он. – Вот и подумал, что там могут быть дрова.

Он разорвал газету на полоски, свернул их в шарики и положил в камин. Вокруг построил пирамидку из хвороста и обложил более крупными дровами.

Она склонилась вперед в кресле, наблюдая за ним:

– И как это ты всегда знаешь, что делать? Он просиял:

– Мужчина должен уметь разводить костер. Что-то она сомневалась, что все мужчины это умеют. Майки достал зажигалку и поджег бумагу. Элли села

рядом с ним на ковер. Пламя начало разгораться.

– Дров там полно, – заметил он. – Можем и одежду высушить.

Он принялся расшнуровывать кроссовки. Интересно, бьется ли его сердце так же быстро, как у нее, подумала она. Вся ее одежда промокла насквозь. Что же, всю и снимать? Она стащила кроссовки и поставила их рядом с его ботинками на каминную плиту. Потом они сняли носки и положили рядом с обувью. Она расстегнула куртку, которую он ей дал, и, зная, что он смотрит, аккуратно повесила ее на спинку стула поближе к огню. У него под курткой была одна майка.

– Это у тебя татуировка?

По его плечу ползла маленькая зеленая змейка с красным языком. Он поднял руку, чтобы она лучше разглядела. Она провела пальцем по рисунку; он не сводил с нее глаз. Его кожа была мягкой, и ей не хотелось убирать руку. Но не могла же она гладить его плечо вечно, поэтому и положила руку на колени.

Они сидели и смотрели друг на друга. Он первый отвел взгляд.

– Тут никаких запасов еды нет, как думаешь? – спросил он.

– Вряд ли.

Он улыбнулся, как будто не верил ей:

– А ты покажи, где у вас кладовка.

Он оказался прав. В корзинке на полу они нашли картошку. Он завернул клубни в фольгу и бросил в костер. Ожидая, пока обед приготовится, они играли в детские игры – крестики-нолики, виселицу. Потом она нашла колоду карт и научила его паре игр, а он – ее. Они как будто попали в осаду и были заложниками.

Когда карты наскучили, они просто легли на спину у камина и стали смотреть в потолок. По четырем углам комнаты от сквозняка подрагивала паутина. Штукатурка потрескалась, а краска пожелтела – дед много лет курил трубку. Элли стало грустно.

Они долго лежали, не говоря ни слова и не касаясь друг друга. Она тайком подглядывала за ним. Было в нем что-то такое, отчего у нее кружилась голова: блеск темных волос, глубина карих глаз, а может быть, поза, в которой он лежал рядом с ней.

Все происходит по-настоящему, подумала она. Я не сплю.

Она хотела, чтобы он прикоснулся к ней. Хотела сказать: поцелуй меня, пожалуйста, скорее.

Но если она так скажет, он решит, что она доступная.

И вместо этого она произнесла: – Скажи, о чем думаешь.

А думал он о том, что, скорее всего, она никогда раньше не была с парнем. А он сам – с девчонкой, у которой до него никого не было. Почему это его так пугает? Лежа рядом с ней у камина, он испытывал волнение, и чем дольше они лежали, тем сильнее ему хотелось к ней прикоснуться. Но что, если он сделает шаг, неверно истолковав сигналы, а окажется, что она его совсем не хочет? Или сделает шаг, и окажется, что она его хочет, но все пройдет ужасно и она его возненавидит? А потом, когда ее будут спрашивать, как это у нее было впервые, она станет отвечать: ох, да кошмар просто.

Она к своему телу относилась как к чему-то особенному. Он еще на реке это заметил, и вот сегодня тоже: как она поправляла бретельку, или застегивала пуговицы, или одергивала платье, чтобы он ничего лишнего не увидел. Как будто прятала что-то, и тот, кто сумеет взглянуть на это, будет наделен особой привилегией. Вспомнилась фраза из фильма «Человек-паук»* про большую силу и большую ответственность. У него голова шла крутом.