Она испытывала жесточайшую ревность и переживала как оскорбленный собственник. В уме она постоянно высчитывала, где в данную минуту должен находиться Чарльз, хотя и не осмеливалась чересчур прямо расспрашивать его о том, где он бывает. Максина старалась не досаждать ему: ей не хотелось, чтобы у Чарльза возникло чувство, будто его постепенно припирают к стенке, ведь тогда у него могло бы появиться искушение сбежать из дома. Иногда настроение ее внезапно менялось, и тогда Максину охватывало яростное негодование, захлестывало чувство обиды из-за предательства мужа, из-за того, как ловко он ей врет — день за днем, месяц за месяцем, — а еще из-за того, что его, похоже, совершенно не мучила при этом совесть. Максина страшно страдала из-за той роли, которую взялась играть, из-за связанного с этой ролью напряжения, из-за необходимости не показывать мужу свои переживания и боль, лгать ему так же, как он лгал ей.

Когда родился их третий сын, Чарльз предположительно был в Лионе. Мальчик появился на свет на неделю раньше срока, а роды прошли гораздо легче, чем ожидала Максина. Она прижимала малыша к себе и старалась, чтобы он постоянно находился при ней. Маленький Александр был ее надеждой на будущее, тем, что связывало ее с мужем.

На этот раз, однако, не было ни малейшего шанса на то, что спустя четыре месяца после родов Максина забеременеет снова. Потому что и через четыре месяца после рождения нового сына Чарльз все еще не вернулся к ней, продолжая ночевать на раскладной кровати, поставленной в его гардеробной.

К 1963 году Чарльз и Максина прожили врозь уже около трех лет. Максина по-прежнему не обращала никакого внимания на неверность мужа. Естественно, делать это ей удавалось лишь ценой постоянного подавления собственных инстинктов и чувств, полагаясь только на те хорошие манеры и умение держать себя в руках, что были привиты ей строгим французским воспитанием, принятым в буржуазных семьях. Время от времени она сбегала к тетушке Гортензии, чтобы там найти сочувствие и утешение.

Максина по-прежнему вела себя в отношении Чарльза как ангел. Но огромное напряжение, которого это требовало, начало уже сказываться на ней. Она плохо спала, лицо у нее приобрело изможденный вид, и, даже когда она нацепляла обычную свою легкую самоуверенную улыбку, темные мешки под глазами выдавали ее внутреннее беспокойство. Иногда она вдруг срывалась на детях или на ком-нибудь из прислуги либо сотрудников; но если бы она не делала этого, она бы, наверное, просто закричала или разрыдалась. Максина сильно страдала от того внутреннего напряжения, что неизменно сопутствует раздвоенности в жизни или необходимости исполнять чуждую тебе роль. Жизнь ее проходила в непрерывном ожидании чего-то. Если бы только она могла повернуть время вспять! «Если бы» стало излюбленной ее темой.

Если бы только можно было стряхнуть паутину времени и вернуться в то прекрасное теплое лето, что было перед ее самой последней беременностью!

Если бы только она в свое время остановила выбор на другом рекламном агентстве!

Если бы избранное ею агентство не поручило работу с фирмами Шазаллей этой разрушительнице семейных очагов!

Если бы она сама могла стать выше, моложе, стройней, очаровательней!

Если бы только Чарльз продолжал находить в ней то, что увидел когда-то!

Ее уверенность в себе исчезла, словно растворилась. Она потеряла стиль в одежде, то влезая в старые, уже не красившие ее вещи, то напяливая что-нибудь эксцентричное, что ей совершенно не шло. Мастерица, постоянно обслуживавшая ее у Диора, приходила в полное отчаяние и ворчливо жаловалась своей помощнице: «Если мадам де Шазалль не способна выдерживать конкуренцию, так нечего было выходить замуж за привлекательного мужчину. Просто стыдно смотреть, как одна из моих клиенток на глазах всего Парижа теряет чувство собственного достоинства. Ей бы надо прописать месье графу его же собственное средство: в Париже полно привлекательных молодых мужчин, которые с восторгом сорвали бы эту спелую грушу».

В мае 1963 года к де Шазаллям приехала на уикенд по каким-то делам Джуди. Насмотревшись на грустную механическую улыбку Максины, поразмыслив хорошенько насчет ее насыщенной, но одинокой жизни, Джуди решилась. Чарльз был ее клиентом, Максина же была ее подругой. Она тщательно выбрала момент, и на следующее утро, когда Чарльз подвозил ее в контору завода по производству шампанского, Джуди вдруг спросила его:

— Ты доволен, что оба дела идут так успешно? Чарльз рассеянно кивнул.

— А какие у тебя три чудных сына! Ты ими, наверное, гордишься?

Он снова кивнул с отсутствующим видом.

— А правда Максина великолепная хозяйка? Об этом, по-моему, вся Франция знает!

В ответ снова последовал механический кивок.

— И, как ты думаешь, Чарльз, сколько еще. она сможет выдерживать нынешнее положение? По-моему, она дошла уже почти до ручки. Я знаю, что во Франции почти не бывает разводов, что мужья и жены здесь заводят связи на стороне, не угрожающие их браку. Но Максина любит тебя,ей не нужен никто другой. Поэтому мне кажется, что скоро она не сможет больше выносить ту двойную жизнь, которую ведет сейчас. И тогда она бросит тебя и предпочтет вернуться в Париж. Скорее предпочтет все потерять, чем жить с постоянной болью в сердце. Подумай о том, что ты в этом случае потеряешь, Чарльз. — Джуди тщательно подбирала слова, стараясь обращаться не к доброте и совести Чарльза, но к его чисто французскому инстинкту самосохранения. — Ты потеряешь ту легкую и комфортную жизнь, которую ведешь сейчас. Потеряешь своих детей. Потеряешь хозяйку, которой так гордишься и которая так необходима тебе во всех твоих делах. И что ты получишь взамен? Расчетливую пухлявую машинисточку и первоклассный скандал.

Джуди повернулась и посмотрела на Чарльза. Он сидел за рулем молча, вперившись взглядом в дорогу, вне себя от злости. Она заговорила снова:

— Чарльз, невозможно иметь все, что хочется. Так не бывает.Из-за какой-то глупости ты рискуешь невероятным счастьем. Господи, куда подевалась твоя любовь к семье, к комфорту и к деньгам!

Чарльз молчал, руки его еще сильнее сжимали руль. Первым его чувством был шок от того, что Джуди вообще стала обсуждать с ним столь личный вопрос. Вторым — негодование: да как она смеет! Но, когда они добрались до конторы, Чарльз уже поостыл и начал обдумывать то, что сказала ему Джуди: как может сложиться его жизнь без Максины.

Через неделю после отъезда Джуди Максина сидела как-то за белым, кружевного чугунного литья столом, что стоял под золотисто-желтой березой возле террасы. Она наблюдала за восьмилетним Жераром, который из больших желтых и оранжевых кубиков строил на траве крепость для двухлетнего Александра. Максина лениво просматривала список приглашенных на большой прием, который они собирались устроить по случаю окончания модернизации их завода шампанского и первого хорошего урожая на виноградниках их имения.

Вдруг на террасе появился Чарльз. Максина удивленно посмотрела на него: странно, что он вдруг дома в самый разгар дня.

Чарльз двинулся к ней, и Максина почувствовала, будто все происходящее вокруг нее замедлило движение и стало куда-то проваливаться. Шел он весьма целеустремленно.

Максина ждала, сердце ее колотилось изо всех сил.

Подойдя к жене, Чарльз нагнулся и поцеловал ее за ухом.

Так, как он это делал раньше.

Максина резко повернулась и посмотрела ему прямо в глаза. Увидев их выражение, она ощутила надежду и радость и почувствовала, что силы покидают ее, но потом вскочила на ноги, опрокинув кресло, на котором сидела. Чарльз заключил ее в объятия.

Он нежно сжал ее и прижал к себе. Потом наклонился через плечо Максины, взял со стола ее ручку и вычеркнул имя де Фортюни из списка приглашенных. Максина схватила его руку и поцеловала ее, у нее не было сил ее отпустить.

Некоторое время спустя Максина лежала на своей постели в спальне, ее пышные светлые волосы раскинулись по голубому шелковому покрывалу. На этот раз между ними не было той сумасшедшей, самозабвенной страсти, как в самый первый раз. Было гораздо лучше: секс соединился с чувствами и со всем тем, что они оба пережили, Чарльз беззвучно просил ее о прощении, и Максина так же беззвучно дала ему понять, что прошлое теперь уже не важно, важно только то, что есть сейчас.