— Нам понадобится примерно 177 тысяч долларов. По-моему, это совершенно невозможно.

— Все возможно, пока не доказано обратное. Поэтому держись уверенно и не показывай никому своих сомнений.

С тех пор когда она составляла первый в своей жизни финансовый план расширения ее магазина антиквариата, Максина успела научиться уже многому. И теперь с помощью отца и бухгалтера она разработала хорошее обоснование своего предложения, и они вчетвером — Чарльз неохотно согласился участвовать в этой части работы — отправились в Париж, чтобы обсудить это предложение с коммерческим банком. Им нужен был заем в 33 миллиона франков: если бы такой заем удалось получить, то для оплаты всех текущих расходов и получения небольшой прибыли им было бы достаточно годового оборота в 39 миллионов франков. Если повезет, то за пятнадцать лет они рассчитаются с долгами. А если не повезет, то они окажутся и безработными, и бездомными: все имение было теперь заложено и перезаложено, не говоря уж о том, что отец Максимы согласился выступить гарантом по отношению к банку под тот кредит, которого она добивалась.

Естественно, что Чарльзу все это не нравилось, и он сопротивлялся как мог: «Я сказал, что я согласен в принципе,при том условии,что мой капитал останется неприкосновенным!»

— Я и не трогаю твой капитал. Речь о том, чтобы все, что еще не заложено, использовать как заклад под кредит.

— Но, если дело не пойдет, мы же окажемся банкротами!

— А если оно пойдет,тебе не придется покидать дом своих предков. Твои сыновья смогут вырасти в нем так же, как вырос здесь ты сам.

Максина победила.

Начиная с того дня, когда банк дал им кредит — с которого пошел отсчет процентов, — уже нельзя, было терять ни минуты. Максина взяла секретаршу, аккуратную и толковую девушку с узким, всегда сжатым ртом, и теперь трудно было разобраться, Максина ли командовала мадемуазель Жанин или, наоборот, та распоряжалась Максиной.

Чарльзу становилось не по себе при одно мысли о том, в скольких местах может все сорваться. Максина же думала только о своей работе, которую предстояло выполнить. Утром она просыпалась с мыслью о недоделанном вчера, вся ее жизнь крутилась вокруг смет, перечней и перечней смет, но, несмотря на все это, она переживала состояние торжествующего вдохновения. Джуди уже прислала ей эскиз названия ее будущего заведения. Красивым традиционным шрифтом там было написано:

На протяжении многих последующих месяцев Максина не могла уделять детям столько времени, сколько она хотела бы; но, как бы ни бывала она занята, послеобеденное время она проводила всегда с ними. Когда дети укладывались спать, Максина еще долго сидела и работала — причем каждый день, — на ней висела вся ответственность за перестройку шато, а, кроме того, надо было продолжать и прежнюю работу, которую она запустила из-за двух беременностей.

За исключением той относительно небольшой части дома, в которой практически жила их семья, все остальные комнаты и коридоры шато все еще находились в состоянии крайнего запустения и хаоса, способных кого угодно вывести из душевного равновесия. Рядом с вещами огромной ценности — о которых, правда, все позабыли — висела примитивная мазня: акварельки, нарисованные еще прабабушками Чарльза. Комнаты и мебель были покрыты толстым слоем пыли, затянуты паутиной, засижены мухами и загажены мышами. Весь чердак западной башни был забит картинами. На писанных маслом холстах были изображены лошади и собаки, овцы и племенные быки и разные другие животные, которых высоко ценили предки Чарльза. К сожалению, картины хранились в очень плохих условиях, а некоторые оказались даже порваны. От одной мысли о том, каких усилий и средств потребует приведение их в порядок, можно было впасть в отчаяние.

«Парадиз» подготовил план реставрации, переоборудования и отделки дома и следил за выполнением всех работ. Максина нашла молодого парижского дизайнера, вместе с которым работала сейчас над планом музейной части и исторической экспозиции. Максине не хотелось, чтобы у них было так, как во всех домах-музеях: толпы глазеющих по сторонам туристов, переходящих из одной великолепной комнаты в другую в сопровождении монотонно бубнящего гида, которому давно надоело повторять одно и то же. Она стремилась добиться того, чтобы каждая экскурсия становилась чем-то вроде увлекательного театрального представления. «Мне хочется, чтобы наши гости испытывали радость и удивление», — говорила она дизайнеру, от которого еще никто и никогда не требовал ничего подобного.

Первым делом пришлось составить тщательнейший план второго этажа. Когда это было сделано, они взялись за составление схемы экскурсионного маршрута. На протяжении целой недели они сводили воедино различные предложения, чертили схемы и тут же перечеркивали их новы ми, продумывали разные варианты маршрута в целом. Потом семья переехала в дом, который сняли для этого в Эперне; вся находившаяся в доме мебель и другие вещи были на полгода отправлены на хранение на склад; и начались строительные работы. Каждую вещь, прежде чем вынести из дома и погрузить в фургон, фотографировали и заносили в каталог. Максина отлично понимала, что вкусы людей со временем неизбежно меняются, и то, что одному поколению представляется годным только на свалку, следующему станет казаться антикварной ценностью. Поэтому она решила практически почти ничего не продавать. «У нас прорва свободного места, — рассуждала она, — поэтому часть его вполне можно использовать как склад. Картины и мебель XIX века уже сейчас хорошо продаются в Америке, поэтому мы избавимся только от самых больших и громоздких вещей. Например, от всех этих доспехов, которые кто-нибудь с удовольствием купит для украшения кабинетов и библиотек».

Максина сама тщательно осматривала каждую вещь. Ее самым крупным и ценным открытием оказалась пара изящных комодов работы Булля: на грациозно изогнутых резных ножках, отделанные необыкновенно искусным бронзовым литьем. Ручки ящиков, установленные в розетки, отлитые в форме пяти соединенных вместе желудей, были точно такими же, как на комодах Мазарини в Лувре, сделанных для Людовика XVI в 1709 году. В конечном счете проданной оказалась только одна вещь — конторка, украшенная сверху по бокам двумя колоннами и с цветочным орнаментом, инкрустированным по дереву на верхней крышке, сделанная Эбеном в 1765 году. Максина невзлюбила ее с первого взгляда. Конторку удалось продать музею «Метрополитен» за пять миллионов франков. Сумма эта повергла Чарльза в изумление и восхищение и позволила им оплатить все расходы по приведению в порядок водопровода и канализации.

Чарльз с трудом понимал, что делают строители с его шато: реставрируют или доламывают до конца.

— Я не могу больше выносить этот хаос! — расшумелся он как-то на Максину, возмущенно показывая на то, что творилось вокруг. Они стояли в центре парадного зала, заваленного строительным мусором, со снятыми с петель дверями и окнами, где в этот момент как раз ломали перегородки, и потому пыль тут стояла столбом. Максина привыкла к тому, что на этой стадии реставрации или отделки и должен быть подобный беспорядок; поэтому сейчас она видела не только груды мусора, но и то, каким станет зал после завершения всех работ: уже не за горами время, когда он станет поражать элегантностью и изысканностью. Подхватив Чарльза под руку, Максина повела его в другое крыло здания, где строительные работы были уже почти закончены. Но шум и беспорядок там оказались еще сильнее: здесь рабочие циклевали полы, и все было занято их машинами, автоматически раздвигающимися лестницами и приспособлениями, позволяющими добраться до самых неудобных и труднодоступных мест и углов.

Чарльз выскочил отсюда в первую попавшуюся дверь и устремился на конюшню, где обычно размещались его собаки. Но сейчас в этом обычно тихом и спокойном месте тоже орудовала целая армия рабочих. Внутренняя часть конюшен перестраивалась под пассаж, состоящий из милых старомодных магазинчиков, среди которых должны были разместиться также кофейня, ресторан и погребок, где можно будет бесплатно продегустировать их вино.